В комнате умопомрачительно запахло кофе. Я закатал тридцать второе законное полуслово и вложил в фотосчитыватель перфоленту операционной системы. Благословив хорошее дело глотком кофе, я нажал на клавишу «ИСПОЛНИТЬ».

Роман и Эдик хранили поле вокруг нашего эксперимента. Витька, приткнувшись в углу, одним пальцем стучал по клавиатуре перфоратора. Солнце за окном висело над горизонтом, судя по всему, не опустившись за последний час даже на долю угловой секунды. У меня сложилось впечатление, что магистры тормозят время.

ОС встала хорошо, и «Алдан-ЗМ», как юный пионер, отшлепал на АЦПУ фразу: «Всегда готов!».

— Шутники, — сказал я в адрес желтоградских электронных волшебников.

— Витя, у тебя готово? — спросил Эдик.

Витька что-то неразборчиво буркнул и вручил мне жестяную бобину с перфолентой. Магистры, не выпуская из рук умклайдеты, сгрудились вокруг меня.

— Зеркала работают? — поинтересовался Роман.

— Если Витька свинтил не все, то попробуем запустить хотя бы одно в режиме осциллографа.

— Не все, — бодро сказал Витька, тыкая пальцем в сторону окна.

Роман поставил умклайдет на край стола и пошел за зеркалом.

Я бросил взгляд на волшебную палочку. Умклайдет потрескивал, источая запах озона. По его кожуху катили цвета побежалости. Напряжение М-поля, судя по всему, было чудовищным.

— Ребята, — сказал я, вставая, чтобы отыскать разъем для зеркала, — зачем такая зашита? Что может дать наводку на эксперимент?

— Голем, — сказал Витька. — Грузись быстрее.

Потом Хамелеон взял виноградную лозу и мух и сделал из них плащ.

Когда солнечные лучи падают на мух, они сверкают и переливаются множеством цветов, но все же остаются мухами. У нижней кромки зеркала темнело клеймо Исико Ридомэ — единственного мастера в Опытном Производстве нашего института, кто может изготавливать настоящие микигами. Очень симпатичная девушка, отливающая волшебные зеркала… Так. Главное — не отвлекаться.

На отладку программы мы потратили больше двух часов. Дважды перевыводили истрепанную перфоленту. Витька набил себе мозоль на рабочем указательном пальце, пока программа не обрела стройный безошибочный вид.

Я нажал «ИСПОЛНИТЬ». Фотосчитыватель с треском втянул Витькину перфоленту. Пульт, отмечающий состояние ячеек памяти, отозвался бегущей волной огней.

Поверхность зеркала Аматэрасу осветилась.

— Есть первая полиграмма, — сказал Эдик.

— Вторая, третья… — сказал Витька. — Старики, попрыгало! Говорил вам, остолопам, что все дело в той готической строчке…

Магистры облегченно улыбались. У меня было ощущение мыши, которую выпустили из исследовательского лабиринта: нос, битый током, болит, лапы подрагивают, а хвоста не чувствую совсем.

— Кофе… — просипел я и решительно глотнул из материализовавшейся кружки.

Умклайдеты потрескивали в руках магистров.

— Старики, — Витька резко помрачнел, раскачивая на ладони умклайдет по канону Аль-Генуби, — вы можете закуклить всю метрику мироздания, но…

— Изыди, Корнеев, — сказал Роман. На лбу его блестели бисеринки пота. — Никто не хочет отлучать тебя от магии и никто не будет рушить науку. Нам всего лишь надо изменить соотношение в неопределенности Ауэрса — фон Берга. Да, ребята, сейчас играйте не в реальном пространстве, а в фазовом.

— Зачем вам метрика мироздания? — сказал я, отдуваясь над пустой кружкой.

— Видишь ли, Саша, нам нужно поговорить с големом науки, — сказал Эдик, — ведь голем и есть практическое решение проблемы Ауэрса. Именно он овеществляет информацию.

Меня пробрал озноб.

— Но ведь не доказано, что големы существуют, — сказал я.

— Простейший способ доказать существование, — сказал Эдик, улыбаясь, — это пообщаться с самим объектом. Любой голем может быть описан некой формулой, объектом, законом, который является его сущностью или — что равносильно — оживляет его. Такие объекты хорошо известны — это композитные пентаграммы и — что более правильно — полиграммы.

У меня снова захватило дух.

— То есть недавно я побывал в пасти голема?

— Нет, — сказал Роман. Он качнул свой умклайдет по канону Икшваку сына Ману Вайвасвады. — Ты прошел по полиграмме, заклинающей голема — или, точнее, воплощающей, — и научился этим големом пользоваться.

Знакомый холодок любопытства потек вдоль спины.

— Интересно, чему же я научился?

— Это интересно, — оживился Витька.

Он явно мне завидовал, но виду не подавал. У меня возникло опасение, что уже завтра, облепленный электродами, могу быть погружен в чан с живой водой и подвергнуться воздействию М-поля легендарного дивана-транслятора.

— По крайней мере, это был не административный и не научный голем, — сказал Роман, отрываясь от картинки на ми-кигами. — Этих големов ты видел со стороны в облике пространственных цветовых структур.

Я кивнул, соглашаясь.

— Может, ты научился рисовать миры? — предположил Эдик. — Или видишь их там, где не видит никто. Ну, завернул за угол, а картина на стене не там, где должна, а там, где ты захотел.

— Я скверно рисую, — растерянно сказал я, мысленно решив, что непременно попробую этим же вечером.

Магистры промолчали. Впрочем, вечер, судя по всему, у нас пока не планировался: солнце висело на прежнем месте, вызолачивая черепичные крыши лабазов. Я осторожно отошел в сторону и заглянул за угол старого, пропахшего бумажной пылью шкафа. Картина с раскинутым над каменистым горизонтом созвездием Ориона висела на прежнем месте, хотя я уже много месяцев хотел перевесить ее ближе к окну и задвинуть шкаф в глухой угол. Я оглянулся. К счастью, магистры на меня не смотрели, колдуя над умклайдетами. Витька даже напевал:

Умклайдет у него на ладони явно накалился, и Корнеев, шипя и перебрасывая его с ладони на ладонь, довел до конца:

«Алдан-ЗМ» продолжал выстраивать сочетания. На поверхности ми-кигами вспыхивали и тлели полиграммы. Часть из них с трудом можно было отнести к этому классу знаков. Летели многоугольники, замкнутые ломаные, штриховые поля. Они переплетались друг с другом, наплывали, объединялись.

Руки у Романа были заняты умклайдетом, и его авторучка сама что-то помечала на листке бумаги, пугая настороженного мыша.

Витька перешел на насвистывание «Марша легкой кавалерии». Эдик недовольно морщился. Мне показалось, что солнце за окном чуть ниже склонилось к крыше лабаза. Похоже, ребятам не хватало мощности, чтобы удерживать время так долго.

— Есть резонанс, — тихо сказал Роман.

Мелькание на экране остановилось. На поверхности зеркала горело геометрическое заклинание науки: перевивающиеся на манер ДНК цепочки колец, соединенных друг с другом. Некоторых звеньев не хватало, некоторые цепочки были безнадежно короткими. Через неравные промежутки они, словно снопы, были перехвачены тонкими шипастыми кольцами.

— Пошла вторая итерация, — сказал я, поиграв ячейками памяти.

Теперь изменения были менее заметны и шли уже не по методу Монте-Карло, а в пошаговом режиме.

— Снова — резонанс, — сказал Роман.

— Третья итерация, — сказал я.

— И пока, я думаю, хватит, — с растяжкой сказал Роман. — Витя, делаем информационную кальку и печатаем в нежить. Готовь модель.

Модель у Витьки получилась на славу. Он содрал ее один в один с глиняного болвана из фильма «Пекарь императора».