Так он больше ничего и не сказал. Я подождал, пока они не вышли, и в окно проследил, что точно ушли. Потом пошел в ванную, открыл сток и стал убирать разбитый приемник. На полу валялись выпавший слег и супергетеродин, вынутый Иваном. Эти супергетеродины почему-то всегда ломаются. И они во всех приемниках стоят. А слег, который Иван называл вакуумным тубусоидом, по виду точно такой же, и везде продается по пятьдесят центов. Дальше же все просто, правда? Обязательно кто-то слег вместо гетеродина вставит и в ванну заберется.

Может, я и маленький — пока, и трусливый — пусть даже навсегда, только не дурак. Все я понимаю, но кричать об этом не буду. И слег не стану пробовать, лучше уж в пустыне в песке возиться, магистраль эту дурацкую строить…

— Лэн, — сказали из-за спины. Я повернулся — это был Рюг. — Я в саду ждал, — пояснил он. — Думал, вдруг чего…

Он засопел.

— Помоги убраться, — попросил я. — Не хочу, чтобы Вузи это увидела, она расстроится очень.

— А так, думаешь, не узнает? — удивился Рюг. — Иван теперь никуда не уедет… — Взял тряпку, сыпанул на нее порошка, и принялся с сопением оттирать ванну от «Девона». Делал он это умело.

— Ну, узнает, только позже…

Мы убрались в ванной, умылись и не сговариваясь вернулись в холл. Конечно, спать уже не хотелось, да и рассвет наступал.

— Рюг, хочешь, когда вырастем, поедем в Гоби строить железную дорогу? — спросил я. Рюг очень удивился:

— А что, надо?

Я подумал и кивнул:

— Да, наверное. Придется.

За окном светлело, и мы стояли рядом, держась за руки. Какая предстоит работа, подумал я. Какая работа… Только что уж делать, раз мы все прокляты.

Это случилось однажды под вечер. Мой живот, предназначенный исключительно для положения на алтарь науки, был выведен из строя теплым кефиром, который подавали сегодня в институтской столовой. Я лежал на кровати и безмерно маялся животом, как вдруг вспомнил, что завтра приезжает из командировки Стеллочка, а в соловецком кинотеатре уже третий день идет обещанная ей «Кавказская пленница». Будь здесь Витька Корнеев, он бы сообщил мне, что кино — это вырожденчество и маловажность, если вообще не полный кретинизм. И что мне не пузо на одеяле греть надо, а собирать кости и двигать к «Алдану-ЗМ», да подключать КАМАК-периферию для ми-кигами — зеркал Аматэрасу, изготовленных декаду. назад в Опытном Производстве нашего института. У меня даже руки зачесались. Я протянул одну из них и, пошарив в тумбочке, вытащил толстую пачку описаний, отпечатанных на селедочной бумаге. Полистав страницы, украшенные бесконечными РОСТОВСКИМИ ТУ, ТО, ЩА и ССТ, определяющими крепежные нормативы стальных уголков и параметры несметного числа плавких предохранителей, нашел единственную страницу с характеристиками новой ЭВМ. 128 килослов… вчетверо скорости счета, технология «больших интегральных схем». Скорее всего, придется освоить и вторую половину семнадцатого этажа. Поставим шкафы-блоки новой периферии, а десять новеньких вещих зеркал через трансгрессионные кабели — в машинный зал к старому и новому «Алданам»: достойный инструмент для модельного воплощения некоторых аспектов проблемы Ауэрса. Великой проблемы Ауэрса.

Живот явно начал утихать. Я сел и принялся спешно обуваться. Еще успею прогнать пару тестов на центральном процессоре, да и задачка Кристобаля Хозевича Хунты висит: по адекватности моральных и физических пыток. Отдел Смысла Жизни скучать не дает.

Я попытался запихнуть пачку описаний в папку. На пятой попытке махнул рукой и сложил все в авоську. Сунул туда же два заначенных на завтрак бублика. И тут вспомнил. Аж зубы заломило от тоски.

«Товарищ Привалов, вам надлежит завтра явиться на подшефный рыбозавод. Дубелей не присылать. Там вход по пропускам. В таком вот аксепте. Машина по порубке селедочных голов не справляется, а сельдь народ недоедает. — Модест Матвеевич Камноедов помолчал, глубокомысленно вздохнул. — Вы ребята молодые, порубаете головы и свободны. Сбор в пять тридцать у проходной. Будет автобус».

Из-под двери в коридор запахло жареным луком и картошкой. То ли маги-соседи проголодались, то ли лимитные сестры-кикиморы к ужину электроплитку включили.

Впрочем, какие маги в общежитии — я посмотрел на часы — в восемь вечера? Я решил, что черт с ним, с утренним рыбозаводом. Как-нибудь отосплюсь, а вот пару часов потестировать линии не помешает. Заверну Володе Почкину его программу и немного позлорадствую: спрошу у Корнеева, заточил ли тот свой топор для рыбьих голов.

Я взялся за ручку двери, но тут же голос Федора Симеоновича Киврина ласково произнес над ухом: «Побольше т-тренировок, почтеннейший. Дерзайте, дерзайте». Я вздохнул: слуховая галлюцинация — работа Эдика Амперяна. Сделал он это по моей просьбе. Глас совести, как сказал Роман.

С трансгрессией у меня всегда было плохо. И вынесло меня явно в какой-то подвал. В подвале было темно, только на полу, словно экран осциллографа, светился спиральный узор. Похож он был на галактику с маленьким баром — чтото между SBb и SBc по классификации Ван ден Берга. Часть спирали закрывало пятно, типа темного пылевого мешка Конская Голова на нашем Млечном Пути. Создавалось впечатление, что смотрю я на все с одного из ближайших спутников искомой галактики. У меня даже дух захватило: а что если меня занесло на Инфляционный этаж? 06 этом этаже ходили самые дурные слухи. Явился он следствием работы в Институте старого немецкого мага Гейзена фон Берга.

Работал он еще при Петре Алексеевиче в государственном коште и был на ножах со всей Российской Академией. Был он одним из адептов Ордена Боевой (Оборонной) Магии, но по мелочам не разменивался, считая, что врага след поражать в каждой точке пространства-времени. А если враг все же не поразится, то на этот случай (считал Гейзен фон Берг) неплохо иметь мировой кингстон, который следует в должный момент открыть и пустить корабль Вселенной в пучину неизотропности. И тогда все враги непременно погибнут… Петр Алексеевич любил Гейзена фон Берга за прямолинейность, неудержимость по женскому вопросу и прекрасные метеорные фейерверки, устраиваемые последним на дни рождения государя. После смерти Петра Алексеевича Гейзен фон Берг был подвергнут остракизму членами Российской Академии Наук и покинул осиротевшую Россию и официальную науку. И долгое время не проявлял себя на небосклоне научной магии той эпохи. Лишь Кристобаль Хозевич Хунта еще долго встречался с Гейзеном фон Бергом после его внешней и внутренней эмиграции.

После фон Берга остался принцип Всеобщей Инфляции как силы, формирующей Вселенную, и принцип неопределенности, при помощи которого всплывший из безвестности Гейзен фон Берг уже в XX веке пытался столкнуть современную науку в вакханалию квантовой механики и стохастической магии.

Именно в заброшенной лаборатории Инфляционной Магии, по легендам, хранятся — как следствие экспериментов над бесконечностью — тринадцать стаканов, в каждом из которых содержится своя вселенная, хоть одним параметром, но отличающаяся от нашей. И среди них, естественно, знаменитый тринадцатый стакан, куда слита вселенная без любви и дружбы. Где-то там же остался и Станок Небес с натянутой на его раме Возмущенной Матрицей Мироздания. И именно там, где причина никогда не вяжется со следствием, в магическом зеркале Лемуров, являющемся полом пещеры, замуровано мнимое изображение центра мира с разбегающимися галактиками.