— А ещё у Шурочки Задворской шляпка новая, — тотчас же подтвердила Зина его мысли. — Она знаешь, какая? Диаметром целый аршин!

— Для чего же такая большая?

— Так носят! — ответила дочка авторитетно.

Николай Львович спорить не стал и хотел уже было спросить, сколько денег Зине надобно на эту аршинную шляпу, но в передней вдруг раздался шум, а через секунду в столовую, извиняясь, ворвался взволнованный лакей.

— Ваше превосходительство! Простите ради Бога... Но сейчас пришёл посыльный... Вам там... в Зимний вызывают!

При самом упоминании Зимнего Николай Львович встал, вытянулся во фрунт, вытер лицо салфеткой и придал ему самое серьёзное из возможных выражений.

— Папенька! Вас Государь приглашает! — пропищала Зиночка, объясняя происходящее скорее себе, чем отцу.

Тот не знал, что и чувствовать. Он догадывался о причине вызова и был срашно напуган и воодушевлён одновременно. Кажется, исполнялась мечта его жизни... Но как не вовремя, как же не вовремя!..

***

Престарелый министр императорского двора уже знал всё. Он попался Николаю Львовичу возле Государева кабинета и сказал:

— Даже не знаю: вас поздравить или лучше посочувствовать?

«Занимайтесь своими архивами и конюшнями, а в мои дела не суйтесь», — мысленно ответил ему Николай Львович. Но снаружи промолчал, только кивнул.

Всё было именно так, как он думал.

— Я посчитал, что никто лучше вас сейчас с этой работой не справится, — произнёс Государь Император Сергей Александрович.

Как всегда, взгляд царя был холодно-непроницаемым. Говорят, что его дед Николай Павлович смотрел примерно так же. Впрочем, старики-придворные рассказывали, что Николай всё-таки время от времени проявлял человеческие эмоции и вёл себя как подлинный отец. Сергея же Первого невозможно было представить ни идущим за гробом безымянного солдата, ни повергающим на колени беснующуюся толпу посреди Сенной. Прекрасный и холодный, устремлённый вечно внутрь себя, он словно сошёл с картины какого-то модного английского декадента. Нет, Николай Львович не роптал, конечно. Кто он был такой, чтобы царя судить? Да и понятно, что Петропавловская трагедия девятнадцатилетней давности не могла не оставить на императоре отпечатка — ведь в тот день он остался один из семьи... И всё-таки эта непроницаемость Государя за все годы службы так и не перестала немного пугать Николая Львовича. И мешала ему искренне любить царя... Чуть-чуть...

Он, конечно, горячо благодарил за назначение. Шутка ли — министр внутренних дел это, по сути, второй человек в государстве! Вот только в таком государстве, где этих министров поминутно убивают. Ох, стать бы министром хоть на год попозже, хоть на два!.. Ведь наверняка тогда как минимум часть этих террористов уже переловят и станет хоть немножко поспокойнее.

— Вы, Николай Львович, понимаете, конечно же, что поймать убийц Синюгина, как и троих предыдущих министров, для вас теперь не только дело чести, но и дело личной безопасности... — Сказал царь.

Ещё бы! Понимал, куда деваться.

— Кроме того, не забудьте о Выставке. До неё остался месяц, и обеспечить готовность построек и оснащения, а также обеспечить безопасность на самом мероприятии — тоже ваше дело.

Николай Львович ответил чем-то вежливо-изысканным. Оставалось лишь надеяться на то, что царь не видит, как он напуган свалившимися обязанностями.

— И ещё одно дело, — продолжил Сергей Александрович. — Во время убийства Синюгина одна пострадавшая женщина сообщила другой некие тревожащие сведения. Сведения эти требуют проверки и, в случае подтверждения, срочных действий. Мне хотелось бы, чтобы вы всё узнали без искажений из уст жандарма, присутствовавшего на месте и слышавшего лично разговор...

На другой день после взрыва Миша отпросился со стройки на пару часов пораньше и снова пришёл в больницу — всё равно на работе толку с него, полностью поглощённого мыслями о матери, было мало. В тот раз его к ней не допустили. Лишь сказали: «Жива». Но доживёт ли до завтра и встанет ли на ноги, не говорили. И остались ли ноги при ней — насчёт этого тоже молчали... Ночью Михаил почти не спал, перебирая в голове разные травмы, могущие возникнуть вследствие взрыва, их последствия и образы калечной...

В этот раз он снова попытался попасть к матери в палату — и опять же безуспешно. Сестра милосердия, дежурившая около входа, сказала ему, что от визитёров заносится много заразы, больным это вредно. Впрочем, к жандармам, которых внутри и снаружи больницы кишело ещё больше, чем вчера, это почему-то не относилось. Мише стало тоскливо от мысли, что сейчас его едва живую мать грубо допрашивает какой-нибудь голубой мундир, требуя сообщить приметы бомбометальщика, какового она, вероятней всего, и не видела, а родного сына к ней не допускают.

Ладно, по крайней мере, Ольга Саввишна Коржова была всё ещё жива: так сказала, справившись по книгам, сестра-привратница. Смирившись с тем, что свидания не добьётся, Миша вышел на улицу. Попробовал утешить себя тем, что через день-другой жандармы потеряют интерес к жертвам теракта, мать окрепнет, и тогда уж его, верно, и пропустят... Сел на лавку у больницы. Стал ждать Варю. Они сговорились встретиться здесь, у входа, но невесты ещё не было; видимо, с фабрики раньше времени её всё-таки не отпустили. А ведь тоже пострадавшая от взрыва! Хоть денёк-то дать ей отдыха могли бы... Впрочем, слава Богу, что Варя отделалась только порезами от стекла и звоном в ушах. Не хватало ещё, чтобы обе они были в этой больнице...

— Михаил? — прервал мысли Коржова незнакомец.

Коржов повернулся направо. Рядом с ним на лавке сидел респектабельный и по-щегольски одетый господин: на вид лет двадцать или двадцать пять; завитые усы, тщательно напомаженные волосы с искусным пробором, модный узкий галстук под туго накрахмаленным воротничком, стоящим так, что и вздохнуть, наверно, трудно. Костюм в полоску: видимо, не служит, отдыхает. Цепочка для часов ни золотая, ни серебряная: необычная, с эмалевыми вставками цветными, алюминиевая, что ли... Тросточка барская. В общем, понятно, что парень не деревенский и не фабричный. Вот только для инженера он слишком молод, для студента — без фуражки, для купца или фабриканта — какой-то уж больно щеголеватый... Из дворян, решил Миша.

— Извиняюсь, барин, это вы ко мне? — спросил он робко.

— Вы Коржов, Михаил? Я ведь прав?

— Правы, барин. Чем обязан?

С чего бы это вдруг дворянину общаться с ним, парнем со стройки?

— Я слышал, у вас мать при взрыве ранило, — заметил незнакомец, не представляясь.

— Угу, — кивнул Миша.

Он вспомнил, как минут десять тому назад, общаясь с сестрой-привратницей, уже видел краем глаза этот полосатый костюм подле себя. Барин следил за ним, что ли? Какой странный тип...

— Помню, как моя мать тоже однажды чуть не погибла... Бог миловал. Должно быть, вы в смятении сейчас?

— Как любой человек, чья родня при смерти, — ответил Коржов.

— Осмелюсь предположить, что не как любой! — сказал незнакомец.

— О чём вы?

— Ваша мать... Она ведь перед тем, как попасть в больницу, открыла вам некий секрет верно?..

— Какой ещё секрет? — Удивился Миша и, забыв о правилах хорошего тона, уставился на барина. — О чём вы? Да вы кто вообще такой?!

— Не волнуйтесь, господин Коржов, я желаю вам только добра. Как и нашей родине, — произнёс незнакомец напыщенно и совершенно неубедительно.

— Да желайте на здоровье. От меня-то что вам надо?

— Мы хотим помочь вам разобраться с теми сведениями, которые вы получили вчера от мамаши...

— Да не получал я никаких сведений, говорил же! Я её раненной даже ни разу не видел! Да вы меня спутали с кем-то!