Венедикт обрадовался тому, как созвучны чувства Веры Николаевны его собственным. Если они двое думают одно и то же, значит и в самом деле — перемены носятся в воздухе!

А Федя сказал:

— Вот о прошлом тиране-то, кстати. Я тут за учебник истории взялся — курса-то не окончил, а среди умных людей дураком слыть не хочется. Про последних царей толком там ничего не написано, но мне о них основное известно. А вот про предыдущего, Александра Второго, там и вовсе нет. А я про него только то и знаю, что он крестьян, да сербов, да румын освободил. И что в Петропавловской крепости умер. Но что же там всё-таки было, в той крепости? И правда ли говорят, Вера Николаевна, что его и до того убить пытались?

— Было такое, — ответила «экономка». — Ну, коль хочешь знать, я расскажу. Только чаю добавь — рассказ длинный.

Федя кивнул и послушно потянулся к самовару.

— Я тоже послушаю, — сказал Венедикт. — Потом буду хвастаться внукам, которые будут учить в школе эту историю, что слышал её ещё при царе от самой участницы событий!

— Ну, я до внуков дожить не надеюсь, — заметила Роза. — Мы всё-таки все — люди обречённые. Но послушаю ещё раз с удовольствием.

— В школу играть собрались? — Засмеялась Вера Николаевна. А затем понизила голос почти до шёпота. — Ну, бог с вами. Вот как всё было. В семьдесят девятом году мы размежевались с теми товарищами, которые не принимали насильственных способов противостояния режиму. Они стремились снова и снова ходить к крестьянам, пытаться объяснить им, что не так с царизмом, заставить думать. Мы же поняли, что это бесполезно. К этому времени на царе, обобравшем крестьян до нитки, были уже жизни нескольких наших товарищей, повешенных и сгинувших в тюрьме, сошедших с ума в одиночках, заживо погребённых в «Секретном доме». Мы решили, что гибель тирана дезорганизует власть и всколыхнёт затравленные народные массы — и вынесли тирану смертный приговор.

— А вы — это?..

— В интересах дела я не считаю возможным называть вам ни имён, ни партийных кличек участников нашего кружка. Часть из них томятся в тюрьмах, но в любой момент могут предпринять попытку возвратиться и опять начать бороться. Кто-то сдался и живёт теперь как мирный обыватель. Есть и те, кто начал яростно отстаивать интересы царизма — и об их имена мне не хочется пачкать язык. Иные, как я, продолжают борьбу. Я могла бы назвать вам имена лишь тех, кого уже нет с нами — но скорее всего, вам, молодёжи, имена эти не скажут ничего. Вот, к примеру, слышал ли ты, Федя, про Желябова?

— Не слышал.

— Придёт время, ему памятник поставят... Именно Желябов руководил нашей первой попыткой избавиться от тирана. На железной дороге, вдоль пути, которым ожидалось следование царского поезда, было заложено несколько мин. Но судьба не оказалась благосклонна к нам. Мимо одной из них царь вовсе не поехал, вторая по неизвестным причинам не взорвалась, третья же лишь привела к крушению поезда с царскими слугами и багажом.

— Вы продолжили пытаться?

— О, ещё бы! Следующий план Желябова был просто потрясающим по своей дерзости! Он решил взорвать царя в его собственном доме. Отыскал рабочего-плотника, который устроился на работу в Зимний дворец, снабдил его динамитом — и тот за какое-то время натаскал туда в точности столько взрывчатки, чтобы взрывом пробрало до царской столовой. Всё было рассчитано математически — и расположение динамита, и его количество, и время, когда царь принимал пищу... И надо же было такому случиться, что именно в нужный день наш тиран опоздал к обеду!

— А я и не слыхал, что в Зимнем взрыв был! — сказал Федя.

— Разумеется, об этом предпочли скорей забыть, ведь это был удар в самое сердце царской власти — пусть и не смертельный. И тогда он имел важные последствия. Царь увидел, что у него нет ни кнута, ни пряника, чтобы бороться с нами, и отдал всю власть одному видному генералу по фамилии Лорис-Меликов. Тот решил вооружиться одновременно и пряником, и кнутом. С одной стороны, он убедил царя созвать народное представительство, ибо возникновение земств, имевшее место незадолго до того, многих наводило на мысли о всероссийском собрании гласных, о Земском соборе. С другой стороны, Лорис-Меликов усилил гонения на честных людей, и в начале следующего за этим восемьдесят первого года Желябова и ещё нескольких наших товарищей арестовали.

— Он был незаменимым? — спросил Федя.

— Нет, — сказала Вера Николаевна. — Никто из нас не незаменим. Дело казни тирана взялась довести до конца невеста Желябова. Я не знаю, жива ли она до сих пор, и на всякий случай не буду называть вам её имени... Но прежде нужно сказать о другом. Примерно в то же время один товарищ принёс нам записку практически с того света! От Нечаева! Из равелина!

— Федя, знаешь, про Нечаева? Это тот, кто «Катехизис» написал, — сказала Роза. — Не поповский, революционный.

Федя насупился. Стало понятно, что ни о Нечаеве, ни о его «Катехизисе» он не знает.

— Это был вожак одного из кружков предыдущего поколения, — пояснила Вера Николаевна. — Для нас он был учителем, героем, мучеником, дьяволом, богом — да всем одновременно! Поговаривали, что он ездил в Лондон и там получил благословение и от Маркса, и от Герцена, как будто бы назначивших его вожаком русской революции... До сих пор не знаю, правда это, нет ли... Словом, Нечаев сумел подать весть из «Секретного дома» и просил помочь с побегом. Мы решили, что надо освобождать его, однако же чувствовали, что сил и на то, и на это дело одновременно нам не найти.

— И вы решили отказаться от охоты на царя? — спросил фонарщик.

— О, нет, напротив: с освобождением Нечаева мы решили повременить. Невеста Желябова полагала, что у нас остаётся последний шанс достать, наконец, тирана, и считала себя обязанной довести до конца этот план своего жениха. Новую попытку назначили на первое марта: в этот день Александр, как всегда по воскресеньям, ездил на развод караула в Михайловский манеж — кроме этих еженедельных выездов, он из-за нас теперь редко покидал Зимний дворец. Обычный путь туда лежал по Невскому проспекту, а затем по Малой Садовой улице, где мы и решили готовить засаду: двое наших товарищей купили там лавку и жили под видом торговцев, приготовляя, между тем, подкоп, в который впоследствии была заложена мина. Провода от этого стофунтового снаряда вели внутрь лавки, где должны были в момент проезда царского кортежа быть соединены с гальванической батареей. На случай, если сила взрыва этой мины будет недостаточной, неподалёку от лавки предполагалось дежурить четвёрке метальщиков со снарядами из гремучего студня — такими же, Федя, как тот, что взорвался недавно у «Клейнмихельской». Я была свидетелем того, как наш Техник изготовил эти снаряды в ночь накануне...

— И опять у вас не получилось! — сказал Федя.

— Верно. В Манеж царь в этот раз поехал другой дорогой, и мина на Малой Садовой не пригодилась. Была надежда захватить его на обратном пути, но после развода вместо Зимнего он отправился Михайловский дворец к своей кузине. Тогда невеста Желябова велела метальщикам переместиться на набережную Екатерининского канала, полагая, что, скорее всего, путь царя обратно будет проходить по нему. Каково же было общее разочарование, когда Александр двинулся домой по Большой Садовой, а потом по набережной Мойки! Столько приготовлений — и всё впустую!

— Путь кружной и не самый удобный, — заметил фонарщик. — Видать, царь почуял неладное. Либо Бог ему шепнул...

— Ах, брось это, пожалуйста! — произнесла Роза. — Бог не на стороне кровопивцев! А шепнула ему жандармерия: Вера Николаевна сказала ведь, что ищейки уже шли по следу её товарищей и уже начали их арестовывать.

— Так и есть. К этому времени не только Желябов, но и ещё больше десятка опытных бойцов были в Петропавловских застенках. Этот-то факт и навёл нас на мысль, что с казнью тирана нам стоит повременить и сосредоточиться на освобождении Нечаева — а возможно, и его соседей по каземату. Тем более, что как стало известно вскоре, в тот же самый день, первого марта, Александр всё-таки одобрил созыв Земского собора. Это чуть было не привело к очередному расколу в нашей организации: часть считала, что если дарован парламент, то права на террористический способ борьбы мы уж не имеем, нелегальную деятельность следует ликвидировать, бросив все силы на то, чтобы продвинуть приличных гласных в народное представительство.