Поскольку действие романа Луи Байяра происходит в стенах вест-пойнтской Военной академии США, вероятно, стоит немного рассказать об этом элитарном военном учебном заведении. Но вначале – несколько слов о месте, в котором находится академия. В энциклопедии Брокгауза и Ефрона (1895) о Вест-Пойнте сказано так:

А вот что говорит та же энциклопедия о самой академии:

В настоящее время число кадетов превышает четыре тысячи человек. С 1975 года в академию принимают и женщин (примерно десять процентов от всех кадетов). Естественно, современный Вест-Пойнт разительно отличается от того, что описан в романе Байяра. Дополнительные сведения можно узнать на сайте академии: www.usma.edu.

19 апреля 1831 года

Через два или три часа… точное время назвать затрудняюсь… скорее все же через три или, в крайнем случае, через четыре… через четыре часа меня не станет.

Я упомянул о времени, поскольку это выстраивает события в определенной перспективе. Так, с недавних пор мне стали интересны собственные пальцы, а также нижняя планка жалюзи, которую слегка перекосило. За окнами ветер раскачивает ветку глицинии, словно петлю на виселице. Раньше я этого не замечал. Раньше мне было как-то невдомек, что прошлое способно обретать силу настоящего. Знали бы вы, сколько людей скопилось во мне за годы жизни! И как только они не расшибут себе головы друг о друга? Возле камина уютно устроился олдермен из Гудзон-парка. Рядом с ним – моя жена. Надев свой всегдашний фартук, она выгребает в ведро скопившуюся золу, а мой старый ньюфаундленд в который раз наблюдает за этой процедурой. Чуть поодаль – моя покойная мать. Она вообще никогда не переступала здешний порог, ибо умерла, когда мне не было и двенадцати. Сейчас она усердно наглаживает мой костюм для воскресной школы.

Любопытная особенность: мои… посетители совершенно не разговаривают между собой. Они соблюдают весьма строгий этикет, в правилах которого я так и не разобрался. Никто из них не возражает против правил. Говорят мои посетители только со мной. Например, в минувший час мои уши были готовы отсохнуть от речей некоего Клодиуса Фута. Я арестовал его пятнадцать лет назад за ограбление почты в Рочестере. Фут жаловался на вопиющую несправедливость; у него нашлось трое свидетелей, подтвердивших, что в это время он грабил совсем другую почту, в Балтиморе. Помнится, он рычал от ярости, как цирковой тигр. Фута освободили под залог. Он бежал из города, но через полгода объявился вновь, чтобы броситься под ломовую телегу, запряженную волами. Парень был неизлечимо болен холерой и, наверное, совсем спятил. На той же телеге его отвезли в больницу. Пока ехали и потом, в палате, Фут говорил не закрывая рта. Он говорил до самого порога смерти. И продолжает говорить сейчас.

Да, ну и толпа населяет мой мозг! В зависимости от моего настроения или от того, как падают солнечные лучи, я могу слушать или не слушать разговоры своих посетителей. Порою я сожалею, что никто из ныне здравствующих не заглядывает ко мне. Но они перестали меня навещать. Пэтси и та больше не появляется… Профессор Папайя сейчас в Гаване, измеряет черепа у тамошних жителей. Впрочем, так ли уж я хотел бы его видеть? Стоит мне мысленно обратиться к нему, в памяти всплывают наши прежние беседы. В частности, тот вечер, когда мы с ним несколько часов подряд спорили о душе. Я ему тогда сказал, что не верю в существование у себя души; профессор, наоборот, считал, что у него она есть. Пожалуй, я бы не отказался и дальше послушать его рассуждения, если б не его чертова горячность. Честное слово, никто не загонял меня в угол с такой неистовостью, как профессор (подобное не удавалось даже моему отцу – странствующему пресвитерианскому проповеднику, слишком озабоченному душами своей паствы, чтобы давить на мою). Помнится, я твердил профессору: «Ладно, ладно, допустим, вы правы». Это лишь распаляло его. Он упрекал меня, что в ожидании очередь, парировал его удары, говоря: «Если эмпирических доказательств нет, что еще мне сказать, кроме этой фразы?» Так мы пикировались, пока однажды Папайя мне не сказал: «Настанет миг, когда ваша душа, мистер Лэндор, предстанет перед вами самым что ни на есть эмпирическим образом. В тот миг она покинет вас. Напрасно вы будете цепляться за нее, стараясь удержать! Вам останется лишь смотреть, как она, расправив орлиные крылья, понесется к себе в далекое гнездо».

Чудак он, этот профессор. Если угодно, напыщенный чудак. Что до меня – я всегда предпочитал не метафизические рассуждения, а факты. Полновесные факты, добытые потом (бывало, что и кровью). И основа моего повествования состоит из фактов. Да, господа, из событий и фактов, равно как и основа моей жизни.

Сейчас припомнил один случай. Мы уже прожили здесь целый год. Как-то моя дочь услышала, что я разговариваю во сне. Она прислушалась. Оказалось, я допрашивал преступника, казненного двадцать лет назад. «Поймите, Пирс, – говорил я ему, – угол не разогнется и не станет прямой линией». Этот малый убил свою жену, а труп разрубил на мелкие кусочки и скормил стае сторожевых псов. Во сне у него были красные от стыда глаза. Он почему-то очень переживал, что я трачу на него свое время. А я повторял ему: «Вы или кто-то другой – главное, что совершено отвратительное преступление».

После того сна я понял: можно уйти в отставку, но оставить службу нельзя. Можно сбежать в глушь Гудзоновских нагорий, заслониться книгами и шифровальными таблицами… твоя работа все равно тебя найдет.