Не успел я о ней подумать, как Пэтси вынырнула из помещения для мытья посуды. Вид у нее был довольно хмурый. На голове, как всегда, маленький кружевной чепчик. Кто-то скажет, что бедра у нее широковаты, но это уже дело вкуса.

– Пэтси, ангел мой, – крикнул я ей, ничуть не лукавя.

– Добрый день, Гэс, – ответила она бесцветным голосом.

Я сразу понял, что у нее что-то стряслось. Джеку де Виндту было все равно.

– Мисс Пэтси, – застонал этот покровитель неудачников. – Я умираю с голоду!

В ответ служанка что-то пробормотала, провела ладонью по глазам, будто смахивая слезы, и скрылась за кухонной дверью.

– Чем это она опечалена? – спросил я завсегдатаев.

– Ее надо простить, – мотнув головой, ответил мне Слепец Джаспер (так мы называли его меж собой). – Она потеряла одного из своих воздыхателей.

– Неужели?

Должно быть, вы слышали, – включился в разговор Бенни. – Кадет по фамилии Фрай. Однажды за пару стаканчиков виски отдал мне макинтошевский плащ[31]. Разумеется, не свой. Так вот, недавно этот парень повесился.

Оглянувшись по сторонам, Бенни наклонился ко мне и громко, даже очень громко, прошептал:

– Знаете, что я еще слышал? Будто бы стая волков вырвала из тела мертвеца печень.

Потом он выпрямился и стал с усердием протирать пивную кружку.

– Впрочем, зачем я вам это рассказываю, Лэндор? Вы же были в академии.

– С чего вы взяли, Бенни?

– Да так, козодой пропел.

Чем меньше человеческое поселение, тем быстрее распространяются новости. А Баттермилк-Фолс – это даже не городишко. Это деревня. Самое забавное, здешние жители почти все ниже среднего роста. Исключение составляет торговец жестяной посудой, которого заносит сюда дважды в год. Такого великана я еще нигде не встречал.

– Козодои – болтливые пташки, – важно поддакнул Слепец Джаспер.

– Бенни, а вам случалось говорить с этим Фраем? – спросил я хозяина.

– Раз или два, не больше. По-моему, у бедняги не все было ладно с головой.

– Не с головой, а пониже, – возразил Джек.

Он хотел что-то добавить, но в тот момент появилась Пэтси, неся пресные лепешки. Мы невольно замолчали. Когда она проходила рядом со мной, я не удержался и тронул ее за подол платья.

– Прости, Пэтси. Я не знал, что этот Фрай был…

– Не был, – ответила она. – Не был тем, кем бы ему хотелось. Но ему очень хотелось. Парня можно понять, правда?

– А все-таки, Пэтси, чем же он навлек твою немилость? – полюбопытствовал Джаспер.

– Тем, чего не исправишь. Вы же знаете, мне нравятся темноволосые мужчины. А рыжие волосы… На голове еще туда-сюда, но только не ниже. Такой уж у меня принцип.

Опустив поднос на столик, Пэтси вперилась в пол.

– Не понимаю, что довело парня до таких дел. Совсем мальчишка. Даже сделать не смог как следует.

– Что значит «как следует»? – немного насторожился я.

– То и значит, что он веревку толком не отмерил. Говорят, целых три часа помирал.

– Кто говорит, Пэтси?

Она ответила не сразу. Кивнув в сторону дальнего угла, Пэтси негромко сказала:

– Вот он.

В дальнем углу сидел кадет. Рядом стоял прислоненный к стене мушкет. На самом краешке стола лежала кожаная шляпа. Черные волосы поблескивали от капелек пота, а бледный высокий лоб был наполовину скрыт в тени.

Трудно сказать, сколько правил он нарушил, явившись сюда. Без разрешения покинул пределы академии… Наведался в питейное заведение с явной целью выпить самому… Разумеется, этот кадет был не единственным нарушителем правил. Многие его товарищи наведывались сюда ближе к ночи, когда двуногие ищейки спали. Но я впервые видел, чтобы кадет появился в «Красном домике» днем.

Думаю, читатель уже догадался, кто сидел в дальнем углу. Да, то был кадет четвертого класса По. Моего прихода к Бенни он явно не видел. Не могу сказать, находился ли он в ступоре или глубоко погрузился в свои мечтания. Я простоял над ним полминуты и уже собирался вернуться к стойке, когда наконец услышал глухое, бессвязное бормотание – не то поэтические рифмы, не то заклинания.

– День добрый, – сказал я.

Его голова резко запрокинулась назад, а серые глазищи выпучились и уставились на меня.

– Вы? – воскликнул он.

Едва не опрокинув стул, По вскочил, схватил мою руку и стал сжимать в своей.

– Рад вас видеть. Не угодно ли присесть? Мистер Хейвенс! Еще порцию для моего друга.

– А кто платить будет? – услышал я вопрос хозяина заведения.

По, скорее всего, этих слов не слышал, ибо он жестом подозвал меня и тихо прошептал:

– Мистер Хейвенс…

– Лэндор, что он там говорит обо мне?

Смеясь, По сложил руки рупором и крикнул:

– Мистер Хейвенс – единственный человек в этой забытой Богом пустыне, душе которого знакомо понимание и сострадание.

– Как же я тронут его словами!

Здесь, читатель, я вынужден дать некоторые пояснения. В словах Бенни скрывалась едва уловимая двусмысленность. Дело в том, что восторженные слова По и ответ Бенни на них прозвучали… одновременно. Только завсегдатай может обратить внимание на такой нюанс. По не был завсегдатаем. Он решил, что хозяин не расслышал его комплимента, и поспешил повторить сказанное – уже громче и цветистее.

– Во всем этом беспросветном, забытом Богом… логове… алчных филистеров. Только он один, и да покарает меня Господь, если я изрекаю ложь!

– Знаете, кадет По, еще немного, и я разрыдаюсь от умиления, – усмехнувшись, сказал я ему.

Но я буду несправедлив, если не упомяну еще одно прекрасное создание – жену мистера Хейвенса, – продолжал По. – А также Пэтси – благословенную Гебу Нагорий![32] Довольный своим панегириком, По взметнул руку с бокалом в сторону Гебы Нагорий.

– И какой это будет по счету? – спросил я.

От этого вопроса мне стало неуютно: я вдруг почувствовал себя Сильвейнусом Тайером.

– Не помню, – отмахнулся кадет По.

Возле его правого локтя в ряд стояли четыре пустых бокала. По заметил, -что я пересчитываю их.

– Уверяю вас, мистер Лэндор, это не мои. Должно быть, Пэтси позабыла убрать. Она сегодня огорчена и потому несколько рассеянна.

– А вы, кадет По, по-моему, несколько перебрали.

– Должно быть, вас пугает мое хрупкое телосложение. Достаточно одной рюмки, и у меня начинают путаться мысли. Две – и я уже спотыкаюсь. Таково совместное заключение нескольких медицинских светил.

– Печально слышать.

По едва заметно кивнул, принимая мое сочувствие.

– Но пока ваши мысли еще не окончательно запутались и вы не упали под стол, я бы хотел кое о чем вас спросить.

– Почту за честь вам ответить, – церемонно произнес По.

– Откуда вы узнали, в каком положении находилось тело Лероя Фрая?

Вопрос показался ему оскорбительным.

– Как откуда? От Хантона, разумеется. Он кричал об этом, как городской глашатай. Не удивлюсь, если вскоре кто-нибудь и его повесит.

– Повесит? – переспросил я. – Вы намекаете на то, что кадета Фрая… повесили?

– Я ни на что не намекаю, мистер Лэндор.

– Хорошо, оставим этот вопрос. Почему вы считаете поэтом того, кто похитил сердце Фрая?

Этот вопрос ничуть не оскорбил кадета По. Наоборот, заставил его собраться. Мой собеседник отодвинул бокал и поправил рукава мундира.

– Сердце, мистер Лэндор, является либо символом, либо… ничем. Уберите его символический смысл, и что останется? Набор мышц и артерий, имеющих не больше эстетической привлекательности, чем мочевой пузырь. Изъятие человеческого сердца – деяние символическое. А кто наиболее пригоден для такого деяния, как не поэт?

– Поэт, понимающий все в буквальном смысле. Так мне представляется.

Только не говорите, мистер Лэндор, только не пытайтесь меня уверить, что это варварское деяние не нашло литературного отклика в потаенных глубинах вашего разума. Вы позволите изложить мою ассоциативную цепь рассуждений? Прежде всего я подумал о Чайльд-Гарольде. Вспомнил строчку оттуда: «И сердце, хоть разбитое, живет…»[33] Следом мне вспомнились чарующие строки лорда Саклинга[34]: «Молю тебя: верни мое мне сердце, раз мне не суждено владеть твоим». Должен признаться вам, мистер Лэндор, Библия никогда не была моим источником вдохновения и я нередко отодвигал ее, чтобы почитать нечто более увлекательное… Но тут мне на ум пришли стихи из Пятидесятого псалма: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже…» И еще: «…сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже»[35].