На лесоучастке их живет семь. Почему именно столько, а не больше и не меньше? Здесь семь помещений. Одна кедровка обретается в слесарке, одна в гараже, одна на складе, одна в туалете, одна в бане и две в бараке. Мы думали, хоть эти парой устроились. Ан нет! Одна в столовой, одна в спальне. Поступают так птицы, конечно, неспроста. Но почему?

Сегодняшний день мы посвятили изучению распадков, расходящихся от Тайного двумя лучами. Сначала проверили тот, у которого стоит синяя будка. Распадок не особенно богатый. Есть соболек, встречается белка, на самом верху полно зайцев, бегает большой горностай. Одного зайца мы вспугнули. Проскочили мимо, вдруг кто-то сзади ветками шумнул. Оглядываемся, а там косой на задние лапы приподнялся и смотрит, кто его потревожил. Большой, пушистый и чуть-чуть желтоватый.

Выражение «белый как снег» — неправильное. Снег голубой. Если выкопать в снегу норку и заглянуть туда, там голубизна до того яркая, что просто диву даешься. На фоне этой голубизны истинно белый заяц кажется желтоватым.

После обеда на нас напала лень. Чувствуем себя как-то необычно: привыкли к низеньким тесным избушкам с подслеповатыми окошками и жесткими нарами, а здесь прямо-таки шикарно. Почти полстены в каморке занимает окно, в котором чудом сохранились два стекла. Остальные проемы Лёня затянул полиэтиленовой пленкой, она хлопает от ветра. Обстановка, конечно же, располагает к праздности. Даже за дровами и водой идти лень. Лежим, глядим в окно и ругаем себя: до чего же трудно было нести печку, гвозди, матрац и все такое, а здесь этого добра хоть отбавляй.

Кстати, за последнее время у нас обоих развилась неукротимая жадность. Суворов говорил: «Иголка в походе фунт весит». Цену этим фунтам мы знаем, привыкли обходиться без многих вещей. Но вот нашли обрезки валенок и рады: ночью к печке босиком гонять не нужно. Мы собрали гору посуды. В одной кастрюле вода для питья, в другой млеет суп, в третьей жареная дичь! Здесь же котелок с чаем и большая консервная банка с рисовой кашей. На полке горка алюминиевых мисок, даже большая фарфоровая тарелка с надписью «Общепит». В нашем распоряжении около десятка ложек и три вилки. А сегодня Лёня принес еще одну ложку — большую, с тремя дырками и надписью «учебная». Каждый раз, возвращаясь в каморку, тянем за собой какую-нибудь новую находку: фуфайку без рукавов, топор с треснутым обухом, пару старых цепей бензопилы, колоду для рубки мяса, связку кованых скоб, кисточку для бритья.

Я принялся готовить ужин, а Лёня ушел наблюдать за кедровками. Сейчас он возвратился, укладывает рюкзак и злится:

— Ты можешь себе представить, снова кедрухи по отдельной квартире заняли. — Брат отрывается от рюкзака и начинает загибать пальцы: — Одна красавица в гараже, в слесарке тоже сиротка, а ведь в складе и туалете дырка на дырке, ветер гуляет, и, может, ее сестра или подруга от холода коченеет, но потесниться ради подруги не моги. Вот увидишь, они у меня доиграются. Завтра с утра все двери позакрываю. Никуда не денутся — вместе ночевать будут.

С вечера выпала небольшая пороша, к четырем утра высыпали звезды. Ночью не нужно было топить печку, мы отлично выспались и поднялись ни свет ни заря. Лёня ушел пересчитывать своих кедровок, а я принялся за реконструкцию одежды. Показались звезды — ожидай мороза, а наше обмундирование имеет существенный недостаток. Когда идешь по тайге, спину греет свитер, пиджак, куртка да рюкзак. Живот и грудь прикрывает один свитер. Естественно, животу холодно. Чтобы согреться, застегиваешь куртку на все пуговицы, и сразу же по спине пот струйками. Ходить в сырой одежде по тайге радости мало.

На чердаке Лёня нашел кусок мехового спальника. Я решил пришить на свитер «пузогрейки-слюнявчики». В каморке светло. Мы собрали по всему бараку свечные наплывы и изготовили пять оригинальных светильников системы «Эдисон». Они ярко горят по углам хибарки, излучая, по мнению Лёни, кроме света еще и приличное количество тепла. Куски меха пришиваю шерстью наружу. Так удобней шить, и латка выглядит не столь несуразно. Лёня уже примерил свитер и пришел в восторг от «хипповской» одежды, предложил все обрезки пустить на отделку штанов: хочешь — в снег садись, хочешь — на коленях у капканов работай. К восходу солнца мы одновременно походили и на Робинзона Крузо и на Эдика Тунеядкина из журнала «Крокодил».

Место под постройку жилья выбирал, видимо, опытный человек. Еще окрестная тайга купалась в сумерках, а здесь уже все залито солнечными лучами. Только теперь мы обратили внимание, что и деревья у построек почти нетронутые, и никакого хлама. Да и устроено все основательно, по-хозяйски. Возле барака стоит до половины закопанная в землю красная бочка с обрезанным верхом. У бочки две скамейки. Проволока для белья натянута в три ряда на специально вкопанных столбах с перекладинами.

И, словно делая вызов этому рачительному человеку, кто-то расстрелял прибитый к стене барака плакат «Берегите лес от пожара».

Еще с вечера мы решили к ручью не спускаться, а пройти тайгой повыше. Там поднимается хороший лес, кроме того, вдоль ручья скоро разгуляются наледи, капканы все равно придется ставить в глубине тайги.

Первое, что поразило нас, как только мы отошли от лесоучастка, это большое количество птиц. Чечетки, кукши, чечевицы, поползни, кедровки. Многие из кедровок были не местными. Известно, что кедровка с осени запасает орехи, прячет под корни деревьев, под мох и просто в ямки. Зимой она легко отыскивает схоронки даже под метровым слоем снега. Прилетит, усядется на лиственницу и минуты три-четыре сидит задумчиво, как будто вспоминает: «Где же я здесь тайничок сделала?» Потом срывается с ветки, падает в снег и начинает быстро копать, безошибочно угадывая место, где запрятаны орехи. Такой тайник могут найти и прилетевшие издалека кедровки. Но местная отыскивает орешки с первой попытки, а прилетевшая «бьет» несколько ямок.

Паничев рассказывал, как в избушку повадилась кедровка. Это была довольно смелая птица и, наверное, из-за своей смелости уже не раз попадала в переделки. В хвосте у нее не хватало нескольких перьев, и прыгала она как-то боком. Паничев подозревал, что правым глазом кедровка почти не видела. Птица садилась на окно, смотрела, далеко ли собака, и сейчас же перелетала в угол, где сушилась куча стланиковых шишек. Она выколачивала орешки, набивала ими расположенный под языком мешок и торопливо улетала, чтобы возвратиться минут через десять-пятнадцать. Работала с раннего утра до пяти вечера. Все восторгались ее трудолюбием. Паничев специально орешков налущил. За один раз кедровка унесла их 120 штук! Уж по всей тайге кедровки и бурундуки давно заготовки прекратили, первый снежок на землю просыпался, а она все носит. Как-то ночью мороз градусов на двадцать ударил. Выходят они утром: под лиственницей их кедровка лежит. Подняли, а она легкая, как пушинка. По всему видно, от истощения и погибла. Пожадничала.

Наш путь пересекает великое множество маленьких, еле живых ручейков. Иногда они растекаются по болоту, и тогда перед нами коварные ловушки. Я дважды провалился в воду, оба моих валенка мокрые. Лёня идет сзади, читает мне мораль и обходит опасное место стороной. Но вот, огибая болотину, в которой я всего лишь намочил одну подошву, Лёня проваливается чуть ли не до колен.

Я ехидно спрашиваю, не вымочил ли брат свои хипповские бриджи?

Скоро валенки промерзают и перестают гнуться. Идти очень утомительно. Да и нет особой необходимости. Мы уже имеем представление о здешней тайге. Сейчас умнее всего спуститься к Тайному и обсушиться.

Костер разжигаем у лесопогрузочной площадки. Здесь много древесных отходов, и недостатка в дровах не ощущаем.

Обсушившись и закусив, выходим на дорогу вдоль ручья. Ею сейчас пользуются лисы, зайцы, олени. Перелопачиваем их легкие наброды, и теперь многие из зверей задумаются, прежде чем ступить на эту дорогу.

Проходим мимо двух делян. Из снега выступают широкие темные пни, кое-где сиротливо маячат тоненькие лиственнички. Только у самого ручья осталась узкая полоска нетронутых тополей и чозений. Но в ней пусто. Звери неохотно выходят на вырубки. Даже дятел, которого мы вспугнули с нависшей над самым ручьем чозении, перелетает вырубку торопливо, не вильнув ни разу в сторону и не издав ни единого крика.