Идем по меже между прирусловой тайгой и болотом. Через каждые 400–500 шагов ставим капканы у ручейков, возвышений, полос ольховника. Специалисты утверждают: звери и птицы распределяются по тайге неравномерно. Основная их часть концентрируется у естественных преград: ими могут быть берег реки или большого озера, гряда скал. Можно понять, что в полоске тайги, примыкающей непосредственно к реке, и собирается всякая живность. В самом же деле у Лакланды следов немного, а вот в полукилометре от нее, вдоль ручейка, который нетрудно и перепрыгнуть, проходит самая настоящая звериная трасса. Из шести соболей только один прошел к самой Лакланде, к ручейку же завернули все до единого.

Наши разговоры вертятся вокруг того задавленного петлей медведя. Стараемся держаться поближе к ручью. Как только увидим четыре подмытые водой лиственницы, слева будет то место. Все время встречаются лисьи следы. Вчера здесь гуляла росомаха. Вдруг они к медведю наведывались?

Лыжи скользят хорошо, но снег здесь очень рыхлый и продавливается почти до земли. Нагружены мы легко. Капканы, приманка, еды на пару привалов.

Еще издали видим двух кедровок, дремлющих на верхушках деревьев в том месте, где лежит медведь. Одна из птиц очень крупная и сидит в необычной позе — солдатиком. Да это не кедровка, а ястребиная сова! Она раза в полтора больше кедровки, окраска значительно светлее. При нашем приближении кедровка быстро убралась подальше, сова же только чуть завозилась на своем странном насесте.

На том месте, где спрятан медведь, огромный снежный холм. Со стороны ручья он как бы срезан. На срезе видны ветки и конец толстого бревна. Под бревном нора. Есть следы лисы, мышей и кедровок. Один раз сюда завернула белка, обследовала холм сверху. На снегу клочья медвежьей шерсти и куропачьи перья.

Устанавливаем на входе в нору два капкана, крепим их на коромысла, все тщательно маскируем пером куропатки. Вспоминаем росомашьи следы и принимаемся сооружать гигантскую давилку.

Погода портится на глазах. Поворачиваем в сторону Лакланды, нужно постараться попасть в избушку засветло. В браконьерский домик сегодня заглядывать некогда, да и не стоит прокладывать туда лыжню от наших капканов и ловушек.

С рассветом форсировали Лакланду и взяли курс на избушку, которую считали браконьерской. Ветер как будто притих, но снег падает столь густо, что не видно сопок и даже деревьев в сотне шагов. Я иду впереди, за мной скользит Лёня и ругается с Бумкой. Бумка боится отстать и раз за разом становится лапами на лыжи.

Мы уже пересекли тайгу, возвышающуюся вдоль Лакланды, как вдруг слева от нас взревел вездеход и, пророкотав минут пять-семь, затих. Поворачиваю влево, и мы выходим на болото, покрытое низкими корявыми лиственничками. Идем молча. Теперь ветер дует прямо в лицо, и приходится постоянно отворачиваться. Справа какая-то возвышенность, заросшая высокими лиственницами. Натыкаемся на свежий лосиный след. Неожиданно впереди, шагах в сорока–пятидесяти, поднимается мужчина в белом халате, пронзительно свистит, стреляет вверх и, развернувшись, торопится в сторону вездехода. Выстрел сухой и хлесткий, наверняка из карабина. Он бежит без лыж, высоко задирая ноги и прыгая через кочки. В считанные секунды достигает полоски деревьев и исчезает за ними.

Мы устремляемся следом. Полоска деревьев довольно узкая, но до того частая, что на лыжах не погонишь. Вездеход взвывает совсем рядом, четко стучат траки гусениц, через пару минут все стихает.

Наконец вырываемся на берег какой-то речушки. Недалеко от нас вездеход. К нему со стороны болота торопится на лыжах второй мужчина, более рослый, чем первый. К вездеходу поспеваем почти одновременно. Мужчина, отворачивая от нас лицо, снимает лыжи, бросает их на тент и ныряет в открывшуюся дверцу. Вездеход обдает нас черным дымом и укатывает по берегу речушки.

— Идем к ним в избушку, — предлагает Лёня.

Мы устремляемся по гусеничным следам. Не доходя до избушки, осматриваемся. Вездеход уже здесь. Стучимся в дверь. Кто-то кричит, чтобы заходили. В избушке четверо. Двое за столом играют в карты, третий возится у печки, четвертый стоит и смотрит на нас.

Знакомимся. Пожимаем друг другу руки, даже вежливо улыбаемся.

— Вы чего это убежали от нас? — без всяких предисловий спрашивает Лёня.

— Мы убежали? С какой стати? — с неподдельным изумлением восклицает длинный. — Сергей лося заметил, и мы ему наперерез рванули. Не до вас.

Нет, это уж слишком. И я перебиваю длинного:

— И в карты разыгрываете, кому первому в лося стрелять?

— Или гадаете, не выпадет ли червонный король в лице охотинспектора? — дополняет Лёня.

Все-таки мы неплохо себя настроили, и, чтоб не потерять этой решимости, вынимаю из кармана целую пачку красных книжечек. Здесь удостоверение общественного охотинспектора, удостоверение нештатного корреспондента, разрешение на нарезное оружие. Сидящий у стола перелистал их, полез в нагрудный карман и, улыбаясь, подал мне четыре охотничьих билета, лицензию на отстрел лося и путевой лист.

Один ноль в их пользу. Членские взносы уплачены, лицензия не просрочена, путевой лист в ажуре. Почему же они удирали?

— Это ваша избушка? — спросил Лёня.

— С чего это вы взяли? — удивился длинный. — Мы здесь всего второй раз останавливаемся. А что, нельзя?

Возвращаю документы, забираю свои. Одно из удостоверений выскользнуло на пол. Наклоняюсь за ним и вдруг замечаю на подоконнике стреляную гильзу калибра 7,62. Карабин! У них нет разрешения на нарезное оружие, вот они и убегали.

— Из какого оружия вы стреляли там, на болоте? — спрашиваю у Ивана.

Сидящий у стола, наверное, перехватил мой взгляд и сообразил, в чем дело, подошел к окну и прикрыл его спиной. Иван переспросил меня:

— Кто, я стрелял? Где?

— На болоте, когда мы подходили.

— А-а. Из ружья. С шестнадцатого. — И вдруг доверительно наклонился к нам: — Я думал, лоси. Убить запросто мог. Потом гляжу — люди. Ну и выстрелил вверх, чтобы остальных предупредить. Метель такая, что запросто друг друга перестреляешь. А вы тоже на вездеходе?

Не хочется разуверять их. Наверняка они решили, что мы охотинспекторская группа. Лёня понимает меня и молчит. Тот, что смотрел наши документы, уже вернулся от окна, сел к столу и спокойно тасует карты. Смотрю на подоконник. Гильзы нет. Два ноль в их пользу. Попробую отыграть хоть одно очко. Поворачиваюсь к Лёне и, стараясь выглядеть безразличным, словно, кроме меня с братом, здесь никого нет, тихо говорю:

— Здесь на подоконнике только что лежала гильза от карабина. У них карабин, а разрешения нет. А это статья двести восемнадцать и срок до пяти лет. Вот они и торопились от нас. Все прибрали-спрятали, а гильзу не заметили. Теперь этот гражданин быстренько и гильзу припрятал.

Вопрос, адресованный всем четверым и никому конкретно, приводит всех в замешательство. Многозначительная тишина тоже работает на нас. А может, они предполагают, что вместе с нами прибыл наряд милиции? Наконец длинный запротестовал:

— Какая гильза? Какие карабины? Придумают же.

Но всем уже все ясно. Два один.

— Пошли! — неожиданно зло говорит Лёня. — До свиданья. Извините за беспокойство.

— Ты чего? — спрашиваю его уже за дверью.

Нас никто не провожает. Там тоже переживают наш неожиданный уход. Так что можно считать два–два. Ничья, так сказать.

— Нечего уже было нам делать, — наконец произносит Лёня. — Не будешь же ты по карманам лазить? В другой раз накроем.

Старый ворон, мудрый ворон попал в капкан. Ходит по кругу, гремит железом и тоскливо так: «Крум! Кру-ум!» Нос горбатый, спина горбатая, жесткие перья вокруг клюва усами щетинятся.

— Ах ты, разбойник! — говорю я. — Полюбуйся, Лёня, перед нами самая крупная в мире певчая птичка из отряда воробьиных.

Лёня ворона курткой накрыл, я капкан рассторожил.