Через пятьдесят минут я начну подкрадываться к лисицам, а сейчас нужно затаиться. Мороз невелик, да стоять не велит. Выполняю полный комплекс утренней зарядки, а время ползет, как черепаха. Все-таки нужно было на полчаса спуститься к Витре, погулять. Наконец — пора.

Перехватываю удобней ружье, взвожу курок, чтобы потом не щелкать, и уже заношу ногу для первого шага, как вдруг за кустом что-то мелькнуло, и передо мною появилась лиса. Она сразу же увидела меня, на какое-то мгновение застыла на месте. Между нами шагов двадцать. Вижу вибриссы на острой морде и комочки инея на их кончиках. В следующую секунду лисица взвилась на месте, крутнулась и, сжавшись, бросилась убегать по терраске, протянувшейся у основания бугра. Мне кажется, что я даже специально отпустил ее подальше и только тогда спустил курок.

На ощупь перезаряжаю ружье, надеваю лыжи и бросаюсь к ложбине. Лиса лежит, откинув короткие, в носочках, лапы и ощерив пасть с тонкими и острыми зубами. Разрываю сугроб, сталкиваю в ямку добычу и притаптываю сверху снегом. Теперь можно идти к Лёне. Поднимаюсь по ложбинке, прохожу мимо того места, где спали лисицы и наконец оказываюсь за буграми. Там пусто. Может, Лёня по круговой лыжне спустился в долину? Взбираюсь на бугор, зову:

— Лёня-а! Лёня-а!

Нет его. След второй лисы ведет по склону правого бугра и все время норовит забрать в сторону. За буграми спускаюсь в узкую долину, и только здесь лыжня Лёни. Где же твой капкан, брат ты мой? Лёня пересек след, повернул и поплелся параллельно ему. Там, где лисица перебиралась через пустой ручеек, лыжня закругляется, и я вижу торчащую из снега палку с прикрепленным к ней проволочным кольцом. Ну и брат! Он поставил горностаевый капканчик-нуль. Лиса влетела в него, оторвала вертлюг и ушла с железным «браслетом».

Но почему же лыжня заворачивает куда-то в сторону? Палкой пишу на снегу: «Иди за мной», рядом рисую стрелу, втыкаю палку поперек Лёниной лыжни и устремляюсь вдогонку рыжей. Но что это? Снова лыжня! Лёня гонит лису! Это уже лучше. По готовой лыжне я нагоняю брата в течение часа. Он сидит на самом дне лощины и смотрит в мою сторону.

— Что случилось?

Он поднимает над головой сломанную лыжу. Раскатился с горы и врезался в дерево.

— Понимаешь, я все сделал по уму. Нашел след, поставил два капкана, а потом стал смотреть, где бы засесть. Гляжу, еще один след. Я и туда капкан-нулик пристроил. На него она и вышла. Бумка за ней умотала. Ты в кого стрелял?

— В лису. Там в снегу закопана.

Лёня ликует. Ему не терпится поглядеть на добычу, но как же погоня? Отдаю брату свои лыжи. Может, Бумка ее все же остановит? Сам достаю из кармана веревку, сращиваю лыжу внахлест, с обратной стороны на срощенное место накладываю две палочки. Все это тщательно бинтую, а потом затягиваю веревкой. Фасон, конечно, не тот, но ничего. На спусках качу на одной лыже, подозрительные места обхожу стороной. Лиса опустилась почти к самой Лакланде и идет ровно, словно нитку тянет. Бумка несколько раз догоняла ее и даже перегоняла, но… Бестолочь!

В час дня я увидел своих охотничков идущими навстречу.

— Представляешь, в камни забралась. Капкан сбила. Бумка ее с полчаса держала. Там все следами избито.

У Бумки геройский вид.

— Лодырь ты, Бумочка! Ведь можешь же идти на зверя?

Бумка виляет хвостом и умильно посматривает на Лёню, а тот лезет в карман и вытаскивает белку, из другого кармана — вторую.

— Одну я сам заметил, а другую Бумка. В тот лесок надо еще заглянуть. Тебе не кажется, что пора обедать?

Все правильно… Лёня переживает: нужно менять лыжу, а запасные у нас только на базе.

— А твою лисицу никто не тронет? Росомаха шастает…

— Не тронет, лисица закопана, а у меня горностаи и соболя по месяцу в открытом месте лежали.

Не беда, что до базы добрались в два часа ночи, уставшие, голодные. Если не считать оставленной на Витре лисы, за вчерашний день мы добыли восемь белок, горностая, две куропатки и рябчика. В найденном Лёней леске насчитали около сорока беличьих гнезд. Удивительно, но никаких следов соболиного разбоя.

Горностая поймали прямо на «Дриаде». Лёня поставил капкан, даже без маскировки, приморозил к тарелочке хариусовую головку. Это его первая настоящая добыча.

Поднялись во второй половине дня. Лёня съел две миски чабанских галушек и полез досыпать. Я оделся и ушел на Лебединый.

В первом же капкане, у мостика, маленький горностай. В следующем остатки крупной рыжей мыши. Ее съел соболь. Капканы на холмах забиты снегом. Раскапываю их и настораживаю. Коттеджи все-таки лучше. Вот один из них. Вижу издали, что капкан на входе сработал. Кажется, впустую. Нет! Он поймал тонкого и длинного горностая.

Осталось проверить две давилки, три шалашика и «берлогу».

Сегодня вдоль Лебединого гулял соболь. Наверное, тот, чьи следы видели на первом снегу. Он тогда учился ходить двоеточием и постоянно сбивался. Теперь научился. Цепочка оставленных им отпечатков тянет прямо к давилке. Я убыстряю шаг. Вижу спущенную давилку и черный комок на верхнем бревне. На комке пушистая шапка снега. Соболь! Первый в этом сезоне!

В моих руках крупный темно-коричневый самец со светлой мордой и широкими лапами. Он невообразимо красив. Стоило мокнуть на Ульбуке, стоило брести по наледям, стоило не спать ночами и гнуться под тяжелыми рюкзаками, чтобы заполучить этого сказочно-дремучего зверя.

Лёня босиком появляется на пороге, видит в моих руках добычу и бежит навстречу. Он вертит соболя во все стороны, танцует с ним, выбивая на снегу голыми пятками чечетку.

Соболь! Это наше достояние и наша гордость. Соболиными мехами в далекие века платили жалование, взималась пошлина.

Сотни тысяч драгоценных шкурок уплывали за кордон, новые и новые армии охотников отправлялись в самые глухие дебри. И случилось казавшееся невероятным. Распространенный когда-то по всей России соболь начал катастрофически исчезать.

В начале двадцатого века шкурка соболя стоила двести, четыреста и даже шестьсот рублей. Хорошее охотничье ружье — пятнадцать рублей. Вся амуниция — двадцать пять. Один соболек приносил значительно больше дохода, чем среднее крестьянское хозяйство за целый год. И, естественно, многие крестьяне бросали плуг и уходили в тайгу в поисках фартового зверя.

До сих пор волнует весь мир участь диких быков-туров, последний представитель которых погиб в 1627 году; американского странствующего голубя, исчислявшегося чуть ли не миллиардами пар и полностью уничтоженного человеком к началу двадцатого века; стеллеровой коровы, истребленной промышленниками к тому же времени.

Но с соболем этого не случилось. Уже в 1919 году В. И. Ленин подписал декрет об охоте. Именно с этого декрета, установившего принципиально новые положения об использовании охотничьих ресурсов, и началось возрождение соболя. И то, что в Магаданской области мы можем без ущерба отлавливать более трех тысяч ценных зверьков, — не доказательство ли правильности системы мероприятий, проведенных в наше время…

Проснулся я словно от толчка. Лежу и думаю: «Что же это случилось? Ведь я шел по следу молодого соболя, а в давилке оказался матерый. Да и двоеточки были свежими, а на пойманном лежала целая гора снега. Как же не сообразил заглянуть в «берлогу»? Начал было будить Лёню, но передумал. Через четверть часа иду по вчерашней лыжне. Ружья не взял. Фонарик, нож, спички — вот и все. Впереди по лыжне бежит мышь. Я сначала обрадовался, а теперь злюсь. Не хочется ее давить, а плестись за мышью тоже мало удовольствия. Она скачет быстро, но так же быстро устает и присаживается отдыхать. Нет на эту полуночницу филина.

В тайге тишина. Небо чистое, звездное. Сейчас новолуние, и луна еще не скоро начнет нам служить. Почему это считают, что луна помогает одним поэтам? Мы всю свою работу согласовываем с ее графиком.

В луче фонарика свежеобтесанное дерево. Это давилка. Я ее вчера даже не насторожил. Прохожу еще немного и освещаю огромный корень-звезду. Наклоняюсь, направляю лучик прямо в «берлогу», и навстречу мне, звякнув капканом, шипит небольшой, но ужасно злой и шустрый соболек…