— Ничего себе… — пробормотал я. Может, кто и был в курсе, но для меня это была полная неожиданность. — Ну хорошо, допустим… А открытка — от кого? И зачем? Сообщить ему, что он связался с дьяволом? А то он сам не знал! Знал, как видим. Предостеречь? Напугать?

— Не знаю… — она горестно покачала головой. — Вот я и читаю, все читаю и читаю… Думала — вдруг пойму… А толку никакого… И знаешь что? — она широко раскрыла глаза и почему-то перешла на шепот. — Я боюсь!

— Ты? — удивился я. — Чего ты боишься?

— Мне кажется, меня тоже убьют…

— Да ты что?! — я пришел в полное изумление. — Ты-то здесь при чем? Это же политическое убийство! Никакого отношения…

— Ты что, Володя? — она посмотрела на меня с удивлением. — Ты что, забыл?

И вправду забыл… Я забыл, что история со вторым выстрелом, которую следственным органам, между прочим, на удивление долго удавалось хранить под спудом, на днях все же стала достоянием публики и распространилась с неслыханной быстротой. Конечно, и Ольга об этом узнала. Так что разговоры про политическое убийство не успокаивали. Это я настолько погрузился в размышления об отце и асфомантах, что о втором выстреле почти забыл. И вообще — я как-то не до конца в него верил, что ли…

— Предчувствие у меня… — прошептала она. — И тут… про эту… про Гретхен… — она указала на книгу.

«Здрасьте, пожалуйста — Гретхен! — пронеслось у меня в голове. — Ни за что не поверю, что отец у нее был первый! И вообще — что за бред! При чем здесь Гретхен?!»

— Чепуха все это! — мрачно сказал я. — А вот открытку эту хорошо бы отнести куда следует… Куда он ее дел, не знаешь? Выбросил?

— Нет, — ответила она. — Не выбросил. Она здесь. Сейчас принесу.

Она вышла и через минуту вернулась с той самой открыткой. Тем временем меня осенила новая идея.

— Слушай, — сказал я, — а ведь странно… Как это можно было так подгадать, чтобы открытка пришла из магазина ровно в тот день утром? Ну-ка дай мне ее!

Я взял в руки кусочек желтого картона, взглянул на него повнимательнее и поразился нашей всеобщей ненаблюдательное™. Ну как можно было не заметить того, что под самым носом! Ну отец-то ладно — он был слишком взбудоражен, но мы-то куда смотрели?!

— Глянь-ка, Оля, — сказал я. — Ведь это подделка. Здесь нет штампа книжного магазина. Погоди-ка… И когда же ее отправили? Все верно! За два дня до спектакля, чтобы она пришла как раз вовремя… И кстати, открытка напечатана, хотя обычно их пишут от руки. Типичная липа! Но зачем, зачем?! И кто?

— Наверное, эти… асфоманты. Сами и послали… — Ольга пожала плечами. Теперь ее куда больше занимал другой вопрос. — Как ты думаешь, кто был второй?

— Не знаю… — сказал я. — Понятия не имею!

— А я думаю, — медленно проговорила она, — это из-за меня…

— Почему из-за тебя?

— А помнишь, я спросила про преступление? Тогда, вечером — помнишь? Ты думаешь, они шутили: Матвей, Андрей этот?

— Ну, я не знаю, — растерялся я. — Может, и не шутили, только при чем здесь это?

— А вот при том… Они его ненавидели. И меня… Ты думаешь, они меня любят? Они меня ненавидят с тех пор, как… Меня многие не любят…

В упорстве, с которым она тянула одеяло на себя, было что-то маниакальное. Суперэгоцентризм? Или, может, она знала что-то такое, чего я не знал?..

Я успокоил ее, как мог, пообещав приехать в ближайшие дни, и отправился восвояси, унося открытку в кармане. Казалось бы, мне с этой открыткой был прямой путь в компетентные органы. А я колебался. Меня смущали слова Мышкина о том, что асфомантами занимаются «другие люди». В угрозыск я бы, наверное, пошел, а в спецслужбу меня не пускала историческая память. Словом, открытка еще на несколько дней осталась у меня в кармане. Пока я соображал, что с ней делать, мне отчетливо припомнилась сцена, разыгравшаяся после ее получения. Я вспомнил полуистерические расспросы отца, спокойную реакцию матери и кое-какие ее реплики. И тут я понял, что есть вопрос, который мне необходимо задать ей немедленно.

Немедленно не получилось. Матери не было дома. Я с трудом дождался ее прихода. Потом пришлось подождать еще немного: мой вопрос следовало задавать с глазу на глаз. Наконец, удобный момент настал. Мать взяла какой-то журнал и уютно устроилась в кресле, возле торшера. Она заметно осунулась за последние дни… На какую-то минуту я засомневался — стало жалко нарушать ее покой. И все-таки я должен был выяснить…

Я набрал побольше воздуху и приступил.

— Мама, скажи, пожалуйста, — тут мне пришлось откашляться, потому что голос сел, — почему ты в тот день сказала ему: «Если боишься — не ходи»? Ты что-то знала? Ты его подначивала?

Мать закрыла журнал и медленно подняла глаза.

— Нет, я ничего не знала… Я ведь еще тогда сказала тебе, что ничего не знаю. Я просто чувствовала, что он боится. Знаешь, когда люди долго живут вместе, независимо от их отношений…

— Да-да, — в нетерпении перебил я, — понятно. Вот про то и речь… Как ты могла сказать эту фразу? Ты же знала, какой у него характер! Ты же знала, что после твоих слов он пойдет туда обязательно!..

— Тут ты, пожалуй, прав… — задумчиво проговорила она. — Не надо мне было… Об этом я не подумала. Но знаешь что, Володя… — она пристально посмотрела на меня. — Не делай из меня Гертруду — не выйдет. Я не Гертруда, хотя бы потому, — и тут она вдруг совершенно откровенно фыркнула, — что подходящего Клавдия на горизонте не видно…

Мы посмеялись, но как-то невесело.

— Значит, ты ни о чем не догадывалась… — подытожил я.

Тут она ответила неожиданно.

— Знать — не знала, догадываться — не догадывалась… Но вообще что-то в этом роде предчувствовала… Не про тот спектакль, конечно, а вообще…

— Как это? — оторопел я. — Почему?

— Он заигрался, — очень серьезно ответила мать. — Я не знаю, как тебе объяснить… Вообразил себя Господом Богом.

— Ты все-таки что-то знаешь! — воскликнул я.

— Я просто видела, как он общался с людьми. С разными. Нельзя людьми играть… И на этой патетической ноте, Володенька, я вынуждена остановиться. Отправляюсь спать, а то завтра не встану.

Так я и не понял, поверил я ей или нет.

О Соньке я среди всех этих дел напрочь забыл. Осталось только смутное ощущение какого-то непорядка, чего-то такого, с чем следовало бы разобраться, но не сейчас, а когда-нибудь потом, когда жизнь войдет в более или менее нормальную колею. Дело в том, что я был совершенно уверен: уж что-что, а Сонькины странности к истории с отцом никакого отношения не имеют.

Из заблуждения меня вывел Тимоша. История повторилась: он просветил меня на той же полянке и с той же ухмылочкой, с которой в свое время просвещал меня же и еще пяток невинных дураков, откуда берутся дети. По-моему, мы встретились случайно, хотя потом я долго не мог избавиться от странного ощущения, что он специально меня выслеживает, имея на то свои причины.

Он окликнул меня по дороге со станции к Ольгиной даче. Со времени моего прошлого к ней визита прошло два дня. На третий я сказал себе что-то вроде: «Не давши слово — крепись, а давши — держись». Или наоборот? Никогда, кстати, не мог понять, какая тут разница, короче, я стал подумывать, не поехать ли прямо сегодня. Тут, кстати, позвонила сама Ольга и робко — робко! — поинтересовалась, очень ли я занят. Я сказал, что не очень и что как раз собираюсь к ней приехать.

Сейчас я напишу ужасную банальность. В лесу было так хорошо, так тихо и спокойно, что преступления казались выдумкой досужих сочинителей с воспаленным воображением. Признаюсь, стыдно такое писать: на эту тему кто только ни упражнялся — но что делать, если это правда! В общем я шел, поглядывал вокруг, глубоко дышал — и в конце концов, впервые за эти дни, немного расслабился. В таком расслабленном состоянии меня и догнал Тимоша. Он подкрался, как кошка, и похлопал меня сзади по плечу. Я вздрогнул и обернулся. Он стоял передо мной в клетчатой ковбойке, нелепых широких штанах и кедах на босу ногу, приглаживая рукой и без того прилизанные русые волосы, щуря и без того узкие прозрачно-серые глаза.