Что же касается адвоката, то мало ли о чем мать могла с ним советоваться. Когда кто-нибудь умирает, всегда возникают какие-то юридические дела. Словом, эту информацию я в тот момент проигнорировал, и ничего-то ровным счетом меня в ней не задело. Я посидел-посидел, а потом встал и направился к Ольге.

На этот раз мы устроились на веранде. Под самым окном росли розовые кусты, но на веранде пахло не розами и не травой, а крепким кофе, который Ольга на моих глазах пила чашку за чашкой. Я от кофе отказался и попросил воды. Она принесла мне стакан минералки, поставила его на стол, покрытый голубой пластиковой скатертью, и сказала со вздохом:

— А я вот все кофе пью, не могу остановиться. Хотя сердце колотится…

— Зачем тогда пить? — спросил я.

— Не сплю я совсем, — она снова вздохнула. — Понимаешь, спать не могу. Леля (она говорила о тетке) мне снотворное дает, а оно на меня как-то так действует… Полдня сплю, а потом ползаю, как сонная муха.

Она была очень бледная, а черная шелковая блуза только подчеркивала прямо-таки простыночную белизну ее лица. Однако кофе, по-видимому, действовал — она не казалась мне сонной.

— Знаешь, — сказала она, — ко мне приходил человек из милиции… или нет, из розыска… Он все знал про… про нас с… ну, ты понимаешь… Как ты думаешь, откуда он знал? — она впилась в меня напряженным взглядом. — Ты ведь им не говорил?

— Нет, — я покачал головой. — Конечно, нет.

— Видишь, — тут же подхватила она, — я тебе говорила — меня многие не любят. Кто-то стукнул нарочно, чтобы меня втянуть…

— Да ну, брось, Оля, — с досадой возразил я. — Любят — не любят, при чем здесь это… Они сейчас знаешь как копают — и между прочим, правильно делают. Ну и про вас раскопали. Это несложно.

— И к нашим ходят… — задумчиво добавила она.

— К каким — нашим?

— Ну к ним, ко всем… К Андрею, к Юре, к Гоше — ко всем… Знаешь, Андрей ведь был тогда в театре… Ну и Гоша был, конечно… Они все приходили… на следующий день…

И у Андрея, между прочим, не было насморка. Он сказал, что с утра еще был, а потом прошел…

Я подумал, что она заговаривается.

— Какой насморк? При чем здесь насморк?

Она посмотрела на меня, явно удивляясь моей тупости, и пояснила:

— Все, кто там был, на следующий день плакали и сморкались.

— Ах да! — спохватился я. — Чего-то я совсем… Так ты что — думаешь, он там не был?

— Я не знаю, — она растерянно развела руками. — А зачем он тогда говорит, что был? Совсем уж странное вранье…

— А еще кто был? — машинально поинтересовался я. — Из них, я имею в виду.

— Не знаю… Я не спрашивала… Я и Андрея не спрашивала, это вышло случайно — они говорили с Гошей, я подошла… И вообще… Это неважно…

— Что неважно?

Я удивился — в прошлый раз она, помнится, уверяла меня, что это убийство из ревности, и подозревала всех участников известного petit jeu.

— Вот это все — неважно… Мне надо тебе сказать… кое-что… Пойдем в комнату, Холодно.

Холодно не было, было тепло. Должно быть, ее знобило. Снотворное, кофе, нервы… Мы перебрались в дом, все в ту же «диванную». Встретившаяся нам по дороге тетка поздоровалась со мной и сокрушенно покачала головой, указывая глазами на Ольгу. Я понимающе вздохнул и кивнул. В «диванной» царил обычный полумрак, и было, на мой взгляд, ужасно душно. Похоже, окна здесь в последнее время не открывались вовсе. На этот раз на диване лежала развернутая газета. Я подумал, что Ольга, сама того не зная, методично разрушает сложившийся в моей голове образ — то книжку читает, то газету. Я машинально взял газету в руки. Мне бы, скорее всего, не пришло в голову проверить, от какого она числа. Но тут на глаза мне попался метеопрогноз под названием «После дождичка в четверг…», и я совершенно случайно прочел первую строчку. Строчка была такая: «После дождей, шедших почти без перерыва всю прошлую неделю…» Но на прошлой неделе не было никаких дождей. Было тепло и солнечно, несмотря на то, что осень явно перешла в наступление. Воздух стал какой-то особенный, не летний, и свет тоже… А дождя не было. Я перевернул страницу и взглянул на число. Газета была недельной давности. Ольга взяла ее у меня из рук, аккуратно сложила и спрятала в верхний ящик маленькой тумбочки, стоявшей рядом с диваном. Она обращалась с ней очень бережно — совсем не так, как обращаются со старыми ненужными газетами.

— Она же старая… — удивленно пробормотал я.

— Старая, да… — кивнула Ольга. — Она мне нужна.

Я подумал, что она хочет сохранить какое-нибудь рекламное объявление или что-нибудь в этом роде.

— Это он принес эту газету… Владимир Евгеньевич… — она впервые при мне назвала отца по имени — правда, по имени-отчеству.

— Тогда же, когда открытку? — тупо спросил я.

— Открытку? Ах да… нет. Раньше. Да на ней же число стоит. Когда вышла, тогда и принес, в тот же день. За несколько дней до…

— И ты ее читаешь… — пробормотал я полувопросительно.

— И я ее читаю, — как эхо повторила она. — С ней тоже что-то не так.

— В каком смысле? — я вытаращил глаза.

— От нее он тоже разнервничался. Прочитал ее здесь и стал сам не свой. Я сначала про это забыла — из-за открытки и… из-за всего… А сегодня наткнулась на нее прямо перед твоим приходом — и вспомнила. И села читать.

— Как же ее до сих пор не выбросили? — удивился я.

— Я никогда не выбрасываю… — она вздрогнула, закрыла глаза и поправила себя, — не выбрасывала его бумаги. Никакие — что бы он ни принес. А газету он сам сложил и сунул в ящик. Вот в этот, — она указала на тот же ящик, в который только что убрала ее сама. — Там на первой странице статья про асфомантов, большая. Наверное, в ней все дело. Я ее читаю — вдруг там что-то…

— Ты говорила, он думал вслух… — осторожно начал я. — Может, он в тот раз тоже что-нибудь сказал?

— Нет, — она покачала головой. — В тот раз нет. Я поняла по лицу, по жестам — знаешь, как это бывает… Он очень волновался. Только одно слово пробормотал дважды, пока читал. Но я не расслышала. То есть мне послышалась глупость какая-то, вроде: «Мёбиус, Мёбиус…» — я потому и запомнила, что глупость. При чем здесь Мёбиус? Он, конечно, что-то другое сказал…

Опять Мёбиус! Мёбиус. Статья про асфомантов. Значит, как-то это завязано одно на другое? А письмо, которое он получил тогда, за завтраком? Письмо, после которого он первый раз заговорил про этого Мёбиуса — оно что, от асфомантов? Предупреждение? Угроза? Позвольте, какого это было числа — до газеты или после? Я посчитал — выходило, что газета пришла днем позже. Или двумя днями? И почему все-таки именно Мёбиус — пусть даже в Петькиной своеобразной интерпретации?

По странной филиации идей этот Мёбиус снова напомнил мне разговор с Тимошей. Необходимо было узнать у Ольги про Соньку — правда ли, что она приходила, и если да, то зачем? Казалось бы, чего проще — возьми да и спроси. Но я почему-то никак не мог к этому подступиться. Как-то мне было не по себе, и даже больше того… да, пожалуй, мне было страшно. И тут Ольга заговорила сама, причем у меня создалось впечатление, что это и была та информация, которую ей в тот день больше всего хотелось мне сообщить.

— Знаешь, — медленно начала она, пристально на меня глядя, — а ведь эта ваша Соня ко мне приходила… однажды… Еще летом…

Я машинально отметил про себя, что Тимошино «таскается» было все-таки некоторым преувеличением.

— Зачем? — спросил я, изо всех сил стараясь говорить спокойно.

— Не знаю, зачем. Пришла однажды, ни с того ни с сего… Я сначала даже испугалась — думала: сейчас начнет гадости говорить или что-нибудь такое… А она — нет. Ничего такого. Просто сидела тут, смотрела на меня, чай пила. Разговаривала. Симпатичная. Только знаешь — она не в себе, — Ольга утвердительно кивнула. — Да-да. Я тебе точно говорю. Не в себе. У нее взгляд какой-то такой… И вообще… Я чувствую. Сидела, разговаривала… Тебя к чему-то вспомнили. Тогда она засмеялась и говорит: «У вас тут прямо «Первая любовь», как у Ивана Тургенева. Только персонажей многовато, надо лишних подсократить». Подсократить — понимаешь? Вот она и подсократила…