— Один из этих, из асфомантов? — неуверенно предположил я.

— Видите ли… Это было бы довольно странно. Кто-то из асфомантов стрелял в вашего отца, кто-то из асфомантов бросал бомбочки с газом, но зачем им было сажать кого-то из своих в качестве простого наблюдателя? Абсурд! Каждый лишний человек увеличивает степень риска. Нет, Володя, не думаю, что это был один из асфомантов…

— А кто же? — замирая, выдохнул я.

— Да, кто же… Между прочим, мы задали этой женщине еще один вопрос. Понимая, что уровень ее наблюдательности существенно выше среднестатистического, мы спросили, кто, по ее мнению, бросал бомбочки с газом. Она подумала и сказала, что почти уверена, что бомбочки бросали только черти. И это вполне логично. То есть логично было предположить, что асфоманты, бросающие бомбы, должны были переодеться чертями, чтобы не отличаться от чертей из спектакля, взрывающих хлопушки. Правда, для этого они должны были точно знать, как выглядит костюм черта, да и вообще должны были очень хорошо ориентироваться в театре и в этом спектакле. Я подумал, что имеет смысл пригласить «чертей» и побеседовать с ними. Так вот… Стоило мне только позвонить в театр… В общем, меня вызвали к начальству и в категорической форме велели «чертей» не трогать. Ну это ладно, это не наша компетенция… Но мало того: мне настоятельно порекомендовали забыть про человека с платком, запретили вызывать ту женщину — и вообще… Спрашивается: человек с платком — это тоже не наша компетенция? Выходит, так. Что это может означать? И вот тут я рискну сделать смелое предположение… Я рискну предположить, что человек с платком сам представлял в театре службу безопасности. А если я прав, то придется сделать следующий шаг… Придется признать, что еще кое-кто знал обо всем заранее…

— Постойте! — перебил я. — Так может, игрек — из этих… из особистов… из гебистов — тьфу, черт, не знаю, как сказать!

Мышкин покачал головой:

— Можем условиться называть их гебистами — для простоты. Так вот… Ваша мысль представляется мне сомнительной… Во-первых, допотопное оружие — не забывайте. А во-вторых, зачем бы им дублировать выстрел?

— Тогда, может, так… — я уже не мог остановиться. — Может, его вообще убили гебисты, а потом свалили на асфомантов?

— Ну нет! — возразил Мышкин. — Уж асфоманты-то нашли бы способ выразить протест!

— Ну хорошо, — устало сказал я. — Но какое отношение все это имеет к Ольгиной смерти — никак не пойму. Положим, вы правы, и тот тип с платочком действительно из охранки — ну и что? Почему из этого следует, что нужно запретить заниматься совсем другим делом?

— Мне кажется, мы тут на что-то напали… — медленно проговорил Мышкин. — Тут все как-то связано. «Лента Мёбиуса» — помните?

— Помню, — мрачно сказал я. — Помню, но все равно ничего не понимаю. Я думал, вы считаете, что ваш игрек, то есть наш игрек, то есть второй убийца — лицо частное… Тогда при чем здесь?…

— Частное, — подтвердил Мышкин. — Мне так кажется. Тут вот какое дело… Видимо, в этом самом пунктике — что игрек что-то знал, а чего-то не знал, что-то такое кроется… То, чего знать не надо. То есть если за эту ниточку потянуть, вылезет нечто, совершенно для них лишнее… Ну вот… А версия самоубийства всех устраивает. И потом, она ведь очень правдоподобна. Подумайте сами… Все родные и знакомые в один голос говорят, что Ольга тяжело переживала смерть… э-э… своего возлюбленного. Ни у кого эта версия не вызвала никаких сомнений. Кроме вас… то есть нас с вами. Вот, Володя… Таковы теоретические выкладки. А теперь перейдем к практическим следствиям…

Он немного помолчал, чертя прутиком по песку.

— Итак, что из всего этого следует? А следует то, что я не могу сделать даже самых первых и необходимых шагов… Я не могу выяснить, что происходило накануне Ольгиной смерти у нее в доме, кто там был, кто из гостей имел возможность, во-первых, подслушать ваш разговор и, во-вторых, подсыпать снотворное… Не то что бы я боялся начальственных репрессий… Но представьте: я прихожу к Ольгиной тетке, которая, заметим, не сомневается, что ее племянница покончила с собой, и говорю: «Здравствуйте, я из уголовного розыска. Все мои коллеги сошлись на том, что это — самоубийство, а у меня вот особое мнение». Ведь она меня, пожалуй, выгонит — как по-вашему?

— Может, — машинально согласился я, а в голове тем временем роились совсем другие мысли. Мне показалось, я понял, к чему он клонит, и эта догадка меня смутила.

— Вы хотите, чтобы я… сам?.. — растерянно пролепетал я.

— Но ведь другого выхода нет, Володя, — просто ответил он. — Необязательно расспрашивать самому, достаточно подготовить почву для моего появления. Впрочем, это — на ваше усмотрение…

— Я постараюсь… то есть нет, я подумаю, — беспомощно пробормотал я.

Мы снова договорились созвониться и встретиться дня через два и на том расстались.

Я шел домой в полном смятении. Фактически Мышкин предлагал нам с ним вести расследование самостоятельно, на свой страх и риск. Я знаю, что в семнадцать лет полагается любить приключения. А я вот не любил их и не люблю. Это у меня врожденное. Я люблю, когда все вдет своим чередом и каждый занимается своим делом. В этом даже как-то стыдно признаваться — чуть ли не стыднее, чем в тайных пороках. Мне было очень неуютно: в последнее время жизнь и так шла шиворот-навыворот, а теперь мне еще предлагали добавить безумия, выступив в роли сыщика. «Петьку бы на мое место! — сердито подумал я. — Вот кто был бы счастлив!» С другой стороны, темнить с самим собой не имело смысла. Я прекрасно понимал, что не смогу отказаться. Слишком сильно меня засосало.

Я решил поехать к тетке на следующий же день, чтобы оставить себе как можно меньше времени на раздумья. Особых сложностей тут не предвиделось. Надо было сделать вид, что я приехал зачем-то к себе на дачу и по дороге зашел ее проведать. Это выглядело бы вполне естественно. Оставалось выяснить только один вопрос, причем выяснить заранее, до поездки к тетке — что делала у них в доме моя мать? Мне это нужно было для того, чтобы ориентироваться в обстановке — и только. В тот момент у меня не было никаких подозрений. А что было? Да ничего и не было. Просто неразрешенное недоумение и странный холодок, пробегавший по спине…

Как раз в тот день мать возвращалась из поездки. По моим подсчетам, она должна была уже часа три как быть дома. Мы с Мышкиным здорово засиделись — я с удивлением обнаружил, что начало смеркаться и зажигаются фонари. Я подходил к дому с твердым намерением при первой возможности задать матери свой вопрос. Во дворе было немного темнее, чем на улице, но все-таки не настолько, чтобы я не узнал человека, вышедшего из нашего подъезда. Это был наш семейный адвокат… Меня как громом поразило. До сих пор не понимаю, как могло случиться, что до этой самой минуты я ни разу не вспомнил Тимошиного рассказа про завещание. Возможно, моя голова попросту отказалась вместить наряду с террористами и любовной драмой еще и историю с завещанием. Не правда ли, слишком много для одного сюжета? А может, мне почудилась в ней какая-то нелепость… Не знаю… Во всяком случае, даю слово, что именно так оно и было. И вот теперь, увидев адвоката, я, естественно, вспомнил все, что сказал мне тогда Тимоша — и похолодел… Не успев ничего как следует обдумать, я ринулся ему наперерез с тем, чтобы немедленно, тут же, не сходя с места, выяснить, есть такое завещание или нет. С чего я взял, что он станет отвечать на мои вопросы — бог весть. Скорее всего, не стал бы, но мне не пришлось даже попробовать — он сел в машину перед самым моим носом и укатил. Я застыл в недоумении. С одной стороны, я понимал, что он меня просто не заметил, но с другой, мне все мерещилось, что он от меня сбежал. А раз сбежал — значит, не хотел со мной разговаривать, значит, ему есть, что скрывать. И как могло быть иначе?! Что могло заставить мою мать пойти к Ольге? Только обстоятельства исключительной важности. Например, если как-то ущемлялись мои интересы. Конечно, если там были какие-то переговоры, связанные с завещанием, то разумнее было послать адвоката… А она почему-то не послала. Так ведь то-то и оно, что не послала, а пошла сама!.. Все это вихрем носилось у меня в голове… Мои дальнейшие действия трудно признать вполне осмысленными. Например, вместо того чтобы пойти домой и спросить мать обо всем напрямик, я развернулся и пошел в обратную сторону, куда глаза глядят. То есть это мне сперва так казалось — куда глаза глядят… А опомнился я перед Сонькиным подъездом. Объяснить, почему меня принесло именно сюда, я бы не смог при всем желании. Может быть, нащупав один из возможных вариантов разгадки, я пришел в такой ужас, что инстинктивно шарахнулся в другую сторону? Да нет, вряд ли… А в общем — не знаю… И вот что удивительно — нажимая на кнопку звонка, я был совершенно уверен, что произойдет одно из двух: или мне откроет Сонька, или не откроет никто. Почему-то я умудрился забыть о том, что Марфуша переехала в город. Увидев на пороге ее, а не Соньку, я на секунду оторопел. Спохватись я заранее — скорее всего, вернулся бы с полдороги. А теперь отступать было некуда. «Сцилла и Харибда, — как-то вяло подумал я, разумея, по-видимому, мать и Марфушу. — Или нет: из огня да в полымя…» От разговора с матерью я малодушно сбежал, зато от разговора с Марфушей было уже не отвертеться. Она ничуть не удивилась моему приходу — во всяком случае, виду не подала. Она всегда отличалась сдержанностью — временами у меня даже возникало подозрение, что никакая это не сдержанность, а просто природная флегма.