Внезапно, к ужасу Кавасаки, глаза незнакомца уставились прямо на него, и он начал спускаться с холма, дергано, то и дело спотыкаясь, но все же с леденящей душу целеустремленностью.

— Механик! — завопил Кавасаки. — Тот, кого мы ищем, идет сюда!

Вздрогнув всем корпусом, Т-62 сдвинулся с места. Девятый помощник режиссера судорожно вцепился в установленный на башне крупнокалиберный пулемет. Ему было страшно, хотя в руках приближающейся фигуры не было видно никакого оружия.

Командуя водителю, Кавасаки направлял танк по окраинным улочкам. Дойдя до подножия холма, фигура незнакомца скрылась из вида, так что теперь оставалось лишь догадываться, откуда он войдет в город.

Свернув на одну их жилых улиц, сразу за которой начиналась пустыня, Кавасаки понял, что угадал. Прямо на него, словно восставший из могилы мертвец, шел человек с наводящим ужас взглядом, ровно, бесстрашно, как будто машина.

В приказе говорилось, что незнакомца нужно было захватить живым, и Кавасаки уже начал было об этом сожалеть. Повысив голос, он прокричал:

— Предлагаю сдаться Императорским Оккупационным Войскам!

Идущий на него человек не ответил, его пустые руки безжизненно раскачивались в такт шагам. Кавасаки нацелил пулемет на худощавую грудь противника. Ткань футболки так плотно обтягивала его ребра, что их фактически можно было пересчитать.

Незнакомец даже не дрогнул. Он целенаправленно продолжал идти вперед, почти неслышно ступая запыленными ботинками по асфальту. Интуитивно, Кавасаки нырнул в башню, чтобы добраться до рычагов управления. Покрутив одну из ручек, он опустил пушку так, что теперь она была нацелена на грудь приближающегося противника.

Раздосадованный тем, что вид огромного дула пушки никак не подействовал на незнакомца, Кавасаки опять схватился за пулемет и дал короткую очередь в землю прямо у него перед ногами. В стороны полетели куски асфальта, но человек с помертвевшим взглядом, казалось, не обратил на это никакого внимания.

— Я не обязан брать тебя живым! — крикнул Кавасаки. Это было ложью, но он просто не знал, что еще сказать. Если придется пустить оружие в ход, как он объяснит тот факт, что у убитого даже не было при себе оружия?

Вторая очередь, пущенная Кавасаки, прошла над головой незнакомца, и оказалась столь же малоубедительной. Человек продолжал идти, словно страх смерти был ему абсолютно неведом.

Или, внезапно подумал Минобе Кавасаки, как будто он уже был мертв. — Водитель! — прокричал он внутрь башни по-японски. — Подъезжай к этому человеку поближе, но только медленно!

Тяжелая махина танка двинулась вперед. Дуло пушки указывало прямо на грудь незнакомца, словно перст неумолимой судьбы. Если человек и танк не свернут в сторону, то, как и рассчитывал Кавасаки, пушка собьет противника с ног. Расстояние между ними сокращалось. Теперь их разделяло всего двадцать метров. Потом десять. Пять. Один метр. Когда столкновения, казалось, уже не избежать, правая рука незнакомца поднялась, как будто кто-то дернул его за ниточку. Минобе Кавасаки успел увидеть только это, потому что внезапно он слетел с башни и скатился по броне танка. Упади он на пару сантиметров правее, тяжелые гусеницы подмяли бы его под себя, но Кавасаки понял, как близко он был от смерти только позже. Раздавшийся ужасный скрежет ударил ему по барабанным перепонкам. Кавасаки зажал уши руками, решив, что произошел взрыв. Он решился открыть глаза лишь когда звон в ушах стих, и с опаской огляделся по сторонам. К его неописуемой радости, руки и ноги были на месте.

Тогда Кавасаки повернул голову в сторону танка, и увидел, что тот замер на месте, а водитель, высунувшись из люка, тоже пытается понять, что же произошло.

И тут у Минобе Кавасаки глаза полезли на лоб от изумления. Башня танка больше не была соединена с поворотным механизмом. Вместо него на броне поблескивал срезанный, словно ножом, металл, а башня лежала в добрых десяти метрах позади танка. За ней виднелся шагающий все с той же неумолимой целеустремленностью человек с горящим взглядом и громовым голосом.

Минобе Кавасаки бросился к обезглавленному танку и, вырвав у водителя рацию, принялся что-то возбужденно кричать в микрофон.

Джиро Исудзу чуть было не оставил первое сообщение без внимания, приняв его за бред опьяненного победой солдата, еще недавно бывшего простым служащим. Но затем подобные сообщения посыпались на него валом, люди возбужденно кричали, и в голосах их слышался неподдельный ужас.

Свежесозданные Императорские Оккупационные Войска потеряли пять танков в коротких схватках с одним единственным противником, которого поверженные японцы настойчиво называли «оно».

— Мне нужны подробности, — рявкнул Исудзу на первого солдата, употребившего в докладе это непонятное местоимение. — «Оно» это машина?

— "Оно", — настойчиво повторял пересохший от волнения голос, — это человек, глаза которого излучают смерть, а руки крушат сталь.

И это, по сути дела, было самое связное из всех последующих описаний.

Исудзу приказал направить в район, где в последний раз видели «это», еще несколько танков, и приготовился ждать. От некоторых командиров поступали все те же неразборчивые сообщения, другие просто не отвечали. Один из танкистов, закончив доклад, издал душераздирающий стон, сопровождавшийся треском разрываемой ткани. Исудзу догадался, что, не вынеся собственного поражения, этот солдат совершил харакири.

По ступавшие к нему сведения сходились лишь в одном — хотя в это было трудно поверить, противник был один и не вооружен. Этот человек, безжалостно сметавший все на своем пути, приближался к зданию мэрии, и остановить его было невозможно.

Джиро Исудзу приказал своим людям занять вокруг здания круговую оборону, и бросился в кабинет, где на кушетке с закрытыми глазами лежал Немуро Нишитцу.

Осторожно, Исудзу дотронулся до плеча босса. Глаза Нишитцу, похожие на две узкие щелочки, слегка приоткрылись, а губы шевельнулись, пытаясь что-то произнести, но слышен был только сухой хрип. Джиро приложил ладонь ему ко лбу и ощутил на руке горячую испарину. Лихорадка.

Джиро Исудзу склонился над больным, и, вместе с прерывистым горячим дыханием до него донеслись едва слышные слова:

— Ты должен выполнить свой долг. Банзай!

Затем Немуро Нишитцу отвернулся к стене и закрыл глаза. Он спал. Исудзу выпрямился, поняв, что теперь может действовать по собственному усмотрению.

Он вышел из кабинета, чтобы отдать новые приказания, размышляя по дороге, когда же прилетят бомбардировщики.

Мастер Синанджу стоял, устремив взгляд к горизонту, словно каменный идол в пурпурном одеянии. Поднявшийся ветер играл полами его кимоно.

Подошедший сзади Билл Роум громко кашлянул, но Чиун никак не отреагировал на его появление.

— Женщины уже устроили детей, — сообщил он, становясь рядом с Чиуном.

Взглянув в том направлении, куда был устремлен взгляд Мастера Синанджу, Роум увидел, что за горизонтом то и дело вспыхивают отсветы.

— В городе идет бой, — значительно проговорил Чиун.

— Да, это явно не похоже на зарницы, — согласился Роум. — Знаете, мне все-таки жаль Бронзини.

— Каждому рано или поздно приходится расплачиваться за свои поступки, сказал Чиун. — Кто-то платит за ошибки, кто-то — за удачи. Из-за того, что Бронзини был удачлив, на нас обрушилось все это горе. Из-за него я потерял сына, и вместе с ним для моей деревни угасла последняя надежда.

— Я вас понимаю. Ведь я последний Санни Джо.

Чиун обернулся к нему, и черты его сурового лица слегка разгладились.

— Жена не принесла тебе сыновей?

— Нет, но ребенок умер, много лет тому назад. Второй раз жениться я не стал.

Чиун понимающе кивнул.

— Я знаю, как это больно, — просто сказал он.

Он снова отвернулся, наблюдая за полыхавшими в небе синими и красными огнями. Город был слишком далеко, и шум столкновений до них не долетал.