Вы сами вмещались в это дело, когда узнали, что эта фирма изготовляла компоненты для производства ядерного оружия.

— Да, припоминаю. Я никоим образом не мог этого допустить.

— К сожалению, именно Корпорации Нишитцу вы дали лицензию на производство японского варианта F-16.

— О Господи! — воскликнул президент. — Так вот почему они смогли победить нас на нашей собственной технике! Конечно, японские летчики тренировались на собранных у них в стране аналогах.

— Как ни прискорбно, но это именно так.

— А что насчет самого Нишитцу?

— Судя по имеющимся сведениям, во время войны он был одним из самых фанатичных приверженцев императора. В последнее время он ведет отшельнический образ жизни, а список его психиатрических и медицинских отклонений уходит еще во времена, когда его освободили из плена в джунглях Бирмы. Врачи считали, что это временное, а с тех пор как он начал принимать активное участие в жизни обновленной Японии, то Нишитцу считали совершенно излечившимся.

— У него есть жена, семья, хоть кто-нибудь, с кем м могли бы связаться?

Может быть, его удалось бы отговорить от это сумасшедшей затеи?

— Никаких родственников. Все они погибли во время бомбардировки Нагасаки. Так что, если вы ищете мотивы его поступка, то этого, по-моему, вполне достаточно.

— Понимаю, — задумчиво проговорил президент. — Тогда вы больше ничем не можете мне помочь.

— Мне очень жаль, господин президент.

— Конечно. А теперь, с вашего позволения, мне нужно идти, и принять одно из самых трудных решений за все мое пребывание на посту главы государства.

Президент негнущимися пальцами повесил трубку красного телефона, развернулся, и тихо ступая своими теннисными туфлями, направился в зал для чрезвычайных совещаний. Его начало подташнивать от одной лишь мысли о решении, которое ему предстояло принять. Но ведь именно он был главнокомандующим вооруженных сил страны, и ему не пристало уклоняться от своих обязанностей перед жителями Юмы и гражданами всей Америки.

Бартоломью Бронзини был непреклонен.

— Абсолютно, совершенно ни под каким видом, черт побери! — бушевал он.

Внезапно Бронзини вскрикнул и упал на колени. Его скрюченные пальцы скребли придорожную пыль около Большого Дома в резервации Сан Он Джо. Глаза его были широко раскрыты от боли, но Бронзини не видел ничего, кроме каких-то белых полос.

— Аааааа! — вопил он.

Где-то в глубине его сознания, помимо ужасающей боли зазвучал суровый голос маленького азиата, Чиуна:

— Поскольку ты, презренный грек, не понимаешь всей несуразности своего поведения, я готов повторить: предводитель японцев предложил сохранить жизнь детям одной из школ в обмен на тебя. Случившаяся трагедия — дело твоих рук.

И если у тебя есть хоть капля собственного достоинства, ты согласишься на это.

— Я не знал, — сквозь стиснутые зубы выдавил из себя Бронзини. — Я понятия не имел, что все так выйдет.

— Ответственность и продуманное намерение — совершенно разные вещи. То, что ты невиновен, очевидно, иначе ты не удирал бы от японской армии. И все же, ты сделаешь так, как говорю тебе я.

— Прошу вас, мистер Бронзини, они всего лишь дети, — раздался голос девушки. Бронзини узнал ее — Шерил, отвечавшая у него за связи с общественностью. — Все считают вас героем. Я знаю, что вы такой только на экране, но, если бы не вы, здесь ничего бы не произошло.

— Хорошо, я согласен, — простонал Бронзини, и боль ушла. Не постепенно, как это обычно бывает, а в одно мгновение, как будто ее не было вовсе.

Он поднялся на ноги и оглядел свое запястье, но на нем не было ни царапин, ни синяков. Бронзини успел лишь заметить, как низенький азиат прячет руки с необыкновенной длины ногтям в рукава кимоно.

— Я хочу заметить, что согласился не из-за боли, — упрямо заявил Бронзини.

— Какие слова ты будешь нашептывать своей совести, твое личное дело, грек, — презрительно скривился Чиун.

— Мне просто нужно было немного привыкнуть к этой мысли, — продолжал настаивать актер. — И, кстати, почему вы все время называете меня греком? Я итальянец.

— Сейчас, возможно, да, но до этого ты был греком.

— Что значит до этого?

— Он хочет сказать, в прошлой жизни, — объяснила Шерил. — Только не спрашивайте меня, почему, но он считает, что в предыдущем воплощении вы были Александром Македонским.

Бронзини недоверчиво посмотрел на нее.

— Бывало, говорили обо мне и кое-что похуже, — сухо заметил он. Большинство американцев считает, что для съемок в очередном фильме я раз в год выползаю из торфоразработок в Ла-Бри.

— Вы простужены? — неожиданно спросила Шерил. — Мне кажется, что вы говорите в нос.

— Откуда тебе знать? — скривился Чиун.

— Она ошиблась! — воспротивился Бронзини. — Но неважно, давайте лучше побыстрее с этим покончим.

Чиун повернулся к Биллу Реуму, стоявшему скрестив на груди руки.

— Девушка остается с тобой, — сказал он. — Если мы не вернемся, я хочу попросить тебя об одной услуге.

— Конечно. Что я должен сделать?

— Если к тому времени, когда все закончится, я не появлюсь, отправляйся в пустыню и отыщи тело моего сына. Ты должен проследить, чтобы он был предан земле со всеми почестями.

— Обещаю.

— А потом ты отомстишь за нас обоих.

— Если смогу.

— Ты сможешь. На тебе лежит печать силы.

И, ни говоря больше ни слова, Мастер Синанджу подтолкнул Бронзини к стоявшему рядом танку.

— Поведешь ты, — бросил он.

— Что, если они просто убьют нас обоих? — спросил Бронзини.

— Тогда мы умрем, — ответил Чиун, — но за наши жизни им придется заплатить немалую цену.

— Здесь я полностью на вашей стороне, — согласился актер, залезая на водительское место.

Чиун с кошачьей легкостью взлетел на броню танка, и, не обращая внимания на открытый люк, уселся в позе лотоса рядом с башней.

Оглянувшись, Бронзини предупредил:

— Вы же свалитесь!

— Следи за тем, чтобы довезти нас, — сурово отрезал Чиун, — а я уж постараюсь удержаться.

Бронзини включил зажигание, и двигатель, который поначалу обиженно чихнул и едва не захлебнулся, в конце концов завелся, и танк двинулся по ведущей из резервации дороге.

— Что, по вашему, они собираются со мной сделать? — проговорил Бронзини вслух.

— Не знаю, — отозвался Чиун. — Но тот, кого зовут Нишитцу, крайне желает тебя видеть.

— Может быть, у него для меня приготовлен японский Оскар, — проворчал Бронзини. — Я слышал, что в номинации «Лучшая роль в фильме, где все посходили с ума» соперников у меня нет.

— Если это действительно так, не забудь пожать ему руку, — посоветовал Чиун.

— Я хотел пошутить, — сообщил Бронзини, и, прежде чем Чиун успел ответить, оглушительно чихнул.

— У тебя и в самом деле простуда, — заметил старый кореец.

— Да, — с кислой миной признал Бронзини.

— Вот, — удовлетворенно кивнул Чиун, и в глазах его появился странный блеск. — Когда тебя отведут к этому человеку, обязательно пожми ему руку.

Запомни это накрепко. Еще не поздно искупить вину за то, что ты, по своему недомыслию, натворил.

Бартоломью Бронзини думал, что вид занятой японцами Юмы уже не способен его удивить, однако в этом он ошибался.

Все подъезды к городу были перегорожены танками, отъезжавшими в сторону, как только оттуда успевали заметить, кто к ним приближается. Японцы держались от их машины на почтительном расстоянии, постоянно оглядываясь на Чиуна. Взгляд светло-карих глаз Мастера Синанджу был устремлен на дорогу, на лице его было написано презрение к пытавшимся бросить ему вызов врагам.

Когда они въехали в город, Бронзини про себя отметил стоявшие у каждого магазина посты. То и дело им попадались трупы, лежащие в лужах засохшей крови, с фонаря свисало тело повешенного, еще один несчастный в неестественной позе застыл на перекрестке, насаженный на ветку огромного кактуса.