— Лимоны я уже везу для них, ваша светлость. Может еще какой цитрус есть? Для разнообразия.

— Померанец подойдет?

— То, что нужно на новый год, ваша светлость, — припомнил я знакомые с детства запахи сочельника.

Ремидий пожевал немного своими седыми усами. Взял меня под локоток и отвел подальше от свиты. И уже там выдал, качая головой.

— Нюх у тебя Савва есть на вкусные места… Я предполагал, что ты завод на первом разъезде поставишь. Там же уже обустроено многое…

— Ничего тут особо вкусного, ваша светлость, я не заметил. Разве что разъезд есть, — попытался я включить дурака. — Только что земля намного дешевле пока голое поле.

— Земля пока не проблема. Так что прикидывай, что еще здесь захочешь поставить, пока чистое поле… усмехнулся правитель земли Рецкой. — Так… лагерь для пленных у тебя временный, это хорошо… — бормотал маркграф фактически себе под нос. — Завод ты правильно поставил. Сносить не придется.

— Зачем завод сносить, ваша светлость? — испугался я откровенно. Столько денег уже в эту яму вбухано.

— Завод сносить не придется, — повторил маркграф. — Успокойся, Савва. А вот твой образцовый концлагерь точно тут не к месту — здесь речной вокзал встанет в предельной близости от железнодорожного вокзала и грузовой порт ниже по течению. Река наша Вартава тут только до этого моста и судоходна, — показал он рукой на железнодорожный мост, — а впадает она в Данубий. Тот — в Мидетерранское море. По глазам вижу — все понял, — улыбнулся Ремидий.

— Осталось только причальную мачту для дирижабля поставить, — попытался я пошутить.

— И поставим, — очень серьезно ответил правитель. — Не все сразу. Но именно здесь. Тут я в перспективе расположу главный транспортный хаб нашей марки. По суше, по воде и по воздуху. И дорога, которую будет строить Вахрумка к морю отсюда от основной магистрали отойдет. И железная дорога на Швиц тоже здесь начнется. Но это пока секрет, не то набегут спекулянты землей из империи, суди их потом… Большой город в перспективе здесь образуется. Втуц превращать в такой муравейник нет у меня никакого желания. Привык я к нему к такому, какой он есть. Не хочу я, чтобы он из рецкого города превратился в космополитический вертеп, как это происходит со всеми крупными транспортными узлами.

— А я тут, выходит, угадал, ваша светлость? — смутился я немного, припомнив, как коррумпировал железнодорожника с картой.

— Вот я и говорю — нюх у тебя. Здесь будет город для крупной торговли. А Втуц оставим для власти. Кому надо тот на поезде приедет. Кстати под твои пригородные поезда станции так ставить? А то жирно будет гонять паровозы только на два разъезда.

— Километров через пять — семь друг от друга в самый раз будет, ваша светлость. И желательно второй путь протянуть, чтобы не задерживать сообщение на разъездах. Тут всего‑то чуть больше тридцати километров. Пока будут строить можно пустить декавильку параллельно. Быстрее выйдет.

— Все упирается в нехватку щебня, Савва. Дорог сейчас строим много — везде он нужен.

— Дороги можно и окатанным булыжником мостить, ваша светлость, — подал я идею. — Как в городе на спусках. Горных рек у нас много. Камней в них еще больше. Пустить на сбор голышей пленных. И копытной скотине будет за что в гололед копытом зацепиться. К тому же булыжную дорогу и ремонтировать легче.

— Подай мне это предложение в письменном виде, не лишнем будет. А то я, верный прогрессу, ставку сделал на механическую дробилку инженера Трезза с 'Рецких машин'. По выработке она сотню каторжников заменяет. Будем вторую уже ставить в другом карьере. Как заработает, так и подумаем и над тем, чтобы трансмеридиональная железная дорога не отличалась от трансконтинентальной.

Маркграф вздохнул тяжко.

— Плохо пока то, Савва, что половину экономики марки тянет на себе Дворец. Частной инициативы мало.

— А если льготными кредитами эту инициативу подстегнуть, ваша светлость? Создать такой вот банк развития.

— Боятся брать кредиты мои рецы. Консервативны слишком. На все покупки копят, — Ремидий щелкнул крышкой золотых часов. — Однако пора ехать обратно. Савва, в твоем поезде с этим смешным паровозиком есть место, где можно поговорить, не опасаясь, что у стен есть уши?

Та — а–а — ак…. Началось. Помниться принц перед моими большими неприятностями почти с такими же словами ко мне обращался.

Место без ушей нашлось. Трехкупейный омнибус на чугунных колесах островной работы подошел лучше всего. Среднее купе заняли мы с Ремидием. Крайние — его охранники. В каждом купе пулемет. Ручной 'гочкиз'.

Я кивнул на охрану, которая занимала свои купе.

— Они не подслушают, ваша светлость? Знают какие‑либо языки кроме рецкого?

— Будем говорить на таком языке, который они точно не знают, — подмигнул мне маркграф.

Вперед пропустили правительственный состав с пустым салон — вагоном. Сами потихонечку почапали сзади.

— Ну, здравствуй, дорогой товарищ, — сказал маркграф по — русски почти без акцента, едва мы вышли со стрелки на основную магистраль.

От неожиданности я обтёк.

Рецкие горцы не то чтобы считали гору Бадон проклятой, но селиться на ней не желали. Было у них такое предубеждение, передававшееся из поколения в поколение с незапамятных времен. Наверное, все же потому, что гора была вроде как божия.

Именно с нее по легендам из этого мира ушли боги.

Именно с нее время от времени спускались в долины люди, которых в древности принимали за богов. Но быстро удостоверились, что это люди как люди, хотя и не без странностей. Они вполне адекватно вливались в архаичное рецкое общество, отличались трудолюбием и храбро сражались плечо к плечу с соседями. Через несколько поколений их потомки не отличались от других горцев своей белобрысостью.

Но примерно лет сто назад проблема вышла на государственный уровень. Тогда сошли с горы несколько чернявых небритых и странно одетых мужиков. Покрутились, повертелись и ограбили банк. На приличную сумму золотыми монетами.

Их долго егеря гнали в горы. Половину перестреляли. Но главарь с сундучком золота таки ушел. На плато богов горы Бадон. И там как испарился. Плененные грабители звали его Камо.

Дрянь людишки оказались. Типичные бандиты, только грабящие не для себя, а для 'партии', для 'светлого будущего всего человечества'. Больше они ни чему не были приспособлены и сгинули на каторге.

Но четыре разнообразных револьвера, снятые с убитых подстегнули оружейную промышленность империи. Вывело ее на передовые рубежи. И позволило в свое время отбиться от республиканского нашествия с их 'экспортом революции достоинства'.

После еще несколько таких гостей являлось с горы. Слава ушедшим богам нечасто и без злых намерений. В основном русские. Грибники. И только один француз.

Этот француз с русской девушкой попали на гору Бадон зимой на лыжах. Когда спустились с горы, то девушку не удалось спасти — настолько она замерзла в горах. Этот француз сам в полубреду последние километры до жилья нес уже ее труп. И потом очень горько плакал по ней. Познакомились они на каких‑то международных спортивных соревнованиях в Москве. Этот француз быстро освоился среди рецких горцев, удачно женился на единственной фермерской дочке и обогатил эту страну несколькими сортами сыра, которые охотно покупают в крупных городах задорого, сколько ни дай.

— Он жив?

— Нет. Уже умер. От старости. До них был еще интересный человек, который называл себя Волкодав Смерша Молас.

— Да, да… — подтвердил мои подозрения Ремидий. — Отец генерала Моласа. Отец современной военной разведки в империи. Основатель 'Бюро статистики и регистрации' генерального штаба, которое в настоящий момент превратилось в службу второго квартирмейстера.

— Молас об этом знает?

— Думаю, знает, но виду не подает. Скорее всего знает, потому как отказался от приставки ' — верт' к фамилии при получении дворянства. Но даже если и знает, то этим знанием он, ни с кем никогда не делился. Еще про то, что его отец, как ты говоришь 'попаданец', сейчас знают император Отоний. Знаю я, так как сам подводил Волкодава к отцу Отония. И все. Круг посвященных в эту тайну замкнулся. Остальных мы не светили особо. И тем более не возили в столицу империи. Теперь еще знаешь ты.