— Били?

— Нет… Но морально изматывали. Взяли меня на улице, практически без вещей и денег. Сунули в карету и сюда. Даже бритвы нет, себя в порядок привести.

— Вот сволочи…

— Не то слово, господин флигель — адъютант, — рот химика скривился в подобии улыбки. — Но я надеялся, что на суде все встанет на свои места. Ну, получил бы пару лет условно… за селитру. А вот некоторые сломались и согласны на переезд. Ко мне троих подследственных сегодня ночью подселили, так они мне многое порассказали.

— А что там в Тортусе? И где это?

— В Лезвиге. Почти центр империи. Там старый завод механический еще со средневековой мануфактуры баронской стоит. Они хотят там еще и химическое производство наладить. А кадров нужных нет.

— Что ж под саботаж и пособничество врагу эти факты ложатся твердо, — заключил я. — А какой у них еще мотив для таких действий? По твоему.

Помахас почесал затылок пятерней и выдал.

— Для себя они стараются, не для империи. Насколько я понял, у их 'шестерки' — этого рядового бургграфа местного, в том заводе немалая доля. Не меньше блокирующего пакета. Не смотрите, что он рядовой — этими офицерами кирасир вертит как хочет. У меня глаз наметан. Сам всю жизнь между начальством, хозяевами и рабочими кручусь. Так что оба офицера контрразведки либо в доле, либо еще за что‑то стараются.

Помолчал немного и спросил.

— Меня выпустят или все же посадят за воровство селитры?

— Выпустят, — обнадежил я его. — И как выпустят, так ты первым делом внеси в кассу завода ее стоимость.

— Спасибо за совет. Я так и сделаю. Только вот с собственным заводом придется проститься. Заблокирует в империи контрразведка дотации мне от военного ведомства.

— Не журись. Земля у тебя в собственности?

— В полной.

— Сколько там ее?

— Пять гектар. И еще прирезать можно, но это денег стоит.

— Ого… — улыбнулся я. — Хороший куш. Да еще изобретение… Уже твоя доля не меньше трети паев.

Доктор химии меня мазнул непонимающим взглядом.

— Возьми в партнеры кронпринца, — посоветовал я.

— Я бы вас взял с большим удовольствием, — заявил он в ответ. — Вы в производстве хоть что‑то понимаете. К тому же доктор… И изобретатель.

— Хорошо. Я войду капиталом. Живыми деньгами. А взрывчатку твою запатентуем как промышленную. Гражданскую. Для горных работ. А то, что она окажется годной в снаряды, то так оно само собой получилось, несознательно, — подмигнул я ему. — Завод ставим гражданский, а вот чтобы такой завод подстегнуть к военным заказам нужен принц, который их разруливает в королевстве. Понимаешь? Да и от имперской бюрократии принц же защитит. И дефицитную селитру выделит. Хотя нам одного тротила за глаза хватит. Как тебе такой расклад?

— А?… — протянул он.

— А за кражу селитры, после того как ты покроешь ее стоимость на заводе, никто к тебе цепляться не будет. Скажешь: не успел этого сделать, как арестовали.

— Хорошо бы… — кивнул он.

Тут Тавор принес заваренный чай, сахар, баранки с маком.

— Вот и отлично, — обрадовался я. — Подкрепись, чаю попей. Потом все на бумаге изложишь. Все, что с тебя эти контрики требовали и как склоняли к измене королю. Ты же его подданный, не так ли? Не имперский гражданин? — Помахас подтверждающе кивнул. — И действовал ты в своих опытах по прямому указанию короля, высказанному тебе в устной форме на полигоне. Я тому свидетель. И еще свидетели есть чином повыше меня. Вот и все. А пока иди спать.

'Акакия Акакиевича' привезли не выспавшегося и наспех одетого. Стрелки усадили на табурет в середине кабинета, а тяжелую связку ключей положили мне на стол. И удалились.

— Давайте знакомиться, — предложил я доставленному, когда мы остались одни.

— Я вас знаю, — ответил он мне спокойно. — Вы фельдфебель артиллерии Савва Кобчик. В прошлом году у нас в подвале квартировали. Еще голодовку здесь устроили.

— Вот и прекрасно. Теперь представьтесь сами.

— Канцелярист высшего разряда Ижи Громмель, письмоводитель Имперской контрразведки в Будвице. Чем я обязан такой брутальной доставкой на место службы?

— Чем занимались до службы в контрразведке?

— Служил архивариусом военно — полевого суда Ольмюцкой армии. Я местный уроженец, хотя и имперский гражданин.

— Сколько вы служили в армии до имперской реформы?

— Двадцать лет. Со школы кантонистов. Служил всегда писарем, так как был грамотным и имел хороший почерк. Все кантонисты выпускались грамотными. Гражданство получил вместе с отставкой и был принят на гражданскую службу в Департамент юстиции Ольмюцкого королевства. Оттуда переведен в секретари военного суда. Затем в архив. По выделении с начала этой войны военно — полевого суда в отдельную структуру переведен в него архивариусом. Затем уже сюда в прошлом году. Письмоводитель, делопроизводитель и архивариус одновременно. Всего лишь за полуторный оклад.

А ничего он так держится, спокойно. Хотя лет ему, пожалуй, за полтинник будет. Щетина на челюсти почти седая.

— Что‑то вы очень спокойны, господин Громмель, хотя уже догадались, что власть переменилась, — покачал я головой, удивляясь его выдержке.

— А чего мне беспокоиться? Власть тут уже не раз менялась, но какая бы власть не была без писаря и опытного делопроизводителя она не обойдется. Мое дело техническое, господин фельдфебель.

— Называйте меня, господин комиссар.

— Как вам будет угодно, господин комиссар.

— Я вас правильно понял, господин Громмель, что вы лояльны любой власти? Это принцип?

— При условии, что эта власть законна, господин комиссар.

— А если вашими подопечными окажутся бывшие ваши начальники?

— Это не моя прерогатива, господин комиссар, кто и кого сажает в камеру. Мое дело вести протокол и правильно его подшить в дело. Главное, чтобы все было по закону. И соблюдалась утвержденная процедура. Я свое дело выполняю всегда добросовестно.

Я дал ему ознакомиться с указом короля о создании ЧК и приказом о своем назначении ее комиссаром. И приказом об аресте офицеров контрразведки за пособничество врагу.

— Признаете мою власть законной, господин Громмель?

— Не буду отрицать очевидного, — ответил он.

Я встал, положил его связку ключей в карман и предложил.

— Пойдемте.

— Куда, господин комиссар? — в глазах канцеляриста впервые блеснуло что‑то тревожное, особенно после того как я сняв с вешалки кобуру уложил в нее пистолет.

Ох, как я часто жалею о своей летной кожанке из моего мира, когда застегиваю это творение местных скорняков. Да вот засада — там застежка 'молния' повторить которую мне никак не удается. Так и лежит удобная летная кожанка из хорошо выделанного шевро в сундуке у дяди Оле на горе Бадон.

— В ваш кабинет здесь пойдем. Мне нужны дела на некоторых заключенных, — ответил я, надевая на голову кожаное кепи. — Архив ваш тоже там?

— Там, все там, — вздохнул он, поднимаясь.

— Кто, кроме вас работал с архивом?

— Только я, господин комиссар. Аристократы ленивы для этого. Отдадут приказ — я и разыщу, что требуется.

В кабинете писаря, действительно каморке три метра на полтора, Громмель быстро разыскал мне все дела инженеров томящихся в узилище. И даже выдал парусиновый портфель для их переноски. Также я приказал отыскать свое дело, оказавшееся вполне объемным — аж в два тома, и для него выбил еще один портфель.

Только успел хрупнуть застежками, как меня разыскали, докладывая, что меня какие‑то офицеры кличут.

— Придется вам досыпать в камере. Но думаю, что это ненадолго, — сообщил я канцеляристу.

В ответ тот просто пожал плечами.

— Я с вами не прощаюсь, господин Громмель. Вы уже выслужили пенсию?

— Давно.

— Вот и хорошо. Примите стоически некоторое стеснение вашей свободы на первых порах. Идет следствие. Надеюсь, что оно не затянется.

На что он мне ничего не ответил. У меня же на него появились определенные виды. На заводе мы уже стали тонуть в бумагах.