Муйба шелестит чем-то, шуршит её юбка.

— Это не галлюцинации и не бред, Гелл… В одном ты прав: она не такая, как мы, поэтому и случилось с ней это.

— Что — это?! — Геллан рычит, сдерживаясь, чтобы не кричать.

— Здесь пересекаются временные линии, сынок. Мешается будущее с прошлым… Думаю, она попала в одну из трещин. Скорей всего, нырнула в прошлое.

— Глупо спрашивать, откуда ты это знаешь?

Наверное, муйба улыбается.

— Не глупо, Гелл, а необъяснимо. Чувствую, как животные, — внутри. Разве это объяснить?..

Я приоткрываю глаза, слежу за ними сквозь ресницы. Келлабума спокойна. И улыбается, да. Геллан зол. Если не теснота, он бы метался по комнатушке, как зверь в клетке, сбивая хвостом всё, что плохо лежит. На секунду он замирает, потом смотрит на меня, обжигая синевой.

— Дара.

Вздохнув, открываю глаза.

— И давно ты подслушиваешь?

Я слабо развожу руками:

— Можно подумать, вы сказали что-то ценное или запретное.

Будь моя воля, задрала бы нос повыше. Но задирать его некуда. И так голова запрокинута до боли в шее.

Келлабума хмыкает, что-то бормочет и выходит на улицу. Жалобно взвизгивает дверь, в дом врывается холодный ветер.

Я осторожно опускаю голову пониже. В глазах не двоится, голова вроде больше не кружится. Опираясь на руки, сажусь и, подумав, опускаю ноги. Тело слушается. Зашибись, как это, оказывается, здорово!

Геллан присаживается на корточки рядом и смотрит мне в глаза.

— Как ты?

— Хорошо. Уже хорошо. Не надо квохтать и хлопать крыльями вокруг меня.

Геллан растерянно моргает и невольно косится на спину. Я вдруг понимаю, что сморозила, и начинаю глупо хихикать. Он хмурит брови, но хохотун уже вырвался на волю и прёт из меня фонтаном.

— Ну… так курицы делают… птицы такие… над цыплятами… Оберегают… — выдавливаю я сквозь приступы смеха.

Брови у него разглаживаются, но губы сжаты. Я успокаиваюсь и перевожу дух. Мгновение мы молчим.

— Сколько тебе было? — спрашиваю и понимаю: опять язык впереди мозгов скачет.

Он поднимается на ноги, я виновато вжимаю голову в плечи. Но Геллан не смотрит на меня. Он поворачивается ко мне спиной и делает бесцельный шаг вперёд.

— Что ты видела, Дара? — голос глухой, тихий-тихий.

— Тебя. И Дирмарра. Я знаю, как это случилось. Видела…

Он молчит, только плечи делаются твёрже, каменнее, неприступнее. И когда я думаю, что он так и не ответит, слышу чётко-бесстрастное:

— Мне было шестнадцать.

Три слова. Три отрывистых смелых оловянных солдатика…

А затем он уходит. Стремительной тенью — я даже не смогла уловить движения, только, скрипнув, хлопнула входная дверь…

Встаю и жадно пью отвар из кружки, что стоит на столе. Вот и поговорили, блин…

Через минуту вернулась Келлабума.

— Чем ты его ужалила, девочка? Вылетел, как шаракан из трубы.

— Спросила, сколько ему было лет, — буркнула, хмурясь и кусая губы. Я жалела, что не сдержалась. Чёртово помело без костей!

— Не сердись на него… Как бы он ни храбрился, это до сих пор больно.

— Это не я… это он сердится, — вздыхаю тяжко и чувствую угрызения совести. — Знаю, что не надо спрашивать, но вечно попадаю впросак.

— Значит, ты нырнула в прошлое. Туда, где Геллан встретился с драко.

Я киваю несчастно.

— Он… жалел, понимаешь?.. Димон жалел, что… так случилось… Я видела. Он не лгал там, на озере…

— Конечно, не лгал, — брови Келлабумы удивлённо ползут вверх. — Дракоящеры уникальны и не похожи на других драко. Впрочем, — смеётся она, — драко так давно не появлялись в этих землях, что трудно судить, какими они были или есть сейчас.

— Думаешь, они есть? — спрашиваю заинтересованно и бесцельно кручу кружку по столу.

— Я не думаю, а знаю: драко никуда не исчезли, не вымерли. Просто ушли ненадолго, пока не закончится безвременье.

Я закатила глаза.

— Они придут, чтобы всё изменить? — не удержалась от сарказма.

— Они вернутся, когда начнём меняться мы, — очень серьёзно изрекла муйба и затарахтела пестом в ступке.

— Ну и зачем они вернутся?.. Помогут навести порядок? Изменят жизнь к лучшему? Люди и драконы обнимутся, расплачутся — и настанут мир, дружба, сосиски?..

Келлабума растирает что-то тщательно, не спеша, любовно, будто гладит ребёнка по голове. Останавливается, всматривается в ступку, кивает с улыбкой и снова трёт. Похоже, отвечать не собирается. Видимо, все хотят, чтобы у меня либо голова треснула, либо знания пришли из воздуха.

— Всему своё время, Дара. Как будет — увидим. Или увидят другие люди — кто знает? Одно знаю точно: мы их часть, а они — наша. Единое целое, как и всё на Зеоссе.

Подумать, что это значит, я не успеваю: внутрь входит Геллан. В волосах и на одежде — снег.

— Похоже, мы застряли здесь. Надвигается буря. Слава диким богам, не блуждающая.

— Значит, натопим камин пожарче и переждём непогоду, — меланхолично говорит муйба, не переставая орудовать пестом.

Она знала! Знала, хитрая ведьма! Потому и Чоку свою послала, чтобы не хватились!

Келлабума смотрит насмешливо. Пушистые брови слегка шевелятся, красивые скулы обозначаются чётче, на щеке — мягкая ямочка. Ну да, конечно. И эта всё слышит. Собрались в кучу, мозгокопатели…

Геллан спрятал Савра и Ушана в неприметном гроте — уютном, тёплом, просторном. Здесь протекал горячий подземный ключ, поэтому казалось, что каменное пристанище хорошо протопили. Сухие шершавые стены, отдающие тепло, мелкая каменная крошка под ногами. Животные радостно пофыркивали, уминая зерно и сочные листья с веток, которые он наломал загодя.

Отсюда не хотелось уходить. Сесть бы на пол и не думать. Слушать хруст ветвей под крепкими зубами коня и осло и не нырять в прошлое, где он юн и не обезображен. "Я помню твоё лицо!" — он закрыл уши руками, чтобы не слышать ломкий девчоночий голос. Как будто это могло уберечь. Как будто это могло помочь забыть…

Обирайну перехитрить нельзя. Особенно, когда она кинула свои карты и расставила руны в нужном для неё порядке.

Он поднялся на ноги, погладил рукою мягкие вислые уши Савра, потрепал по серому боку Ушана. Не думать. Когда не думаешь, всё становится проще.

На выходе из грота ветер бросил ему в лицо колючие снежинки. Погода испортилась за считанные минуты: небо потемнело до черноты и щедро сыпало мелкой крупой, солнце спряталось; день походил на ранние сумерки и сулил превратиться в белую круговерть, приправленную сшибающим с ног ветром.

Покинуть в непогоду это место мог только самоубийца или безумец. Придётся переждать.

— Надвигается буря, — сказал он, покрепче закрывая за собой узкую дверь.

Келлабуму его слова не удивили.

— Натопим камин пожарче, — спокойно говорит она и подбрасывает поленья. Пламя колышется тенями на её лице, рисуя воображаемые морщины. Молодое лицо с древними глазами. Сколько ей лет?.. Сто? Двести? А может, много больше?..

— Ты знала, что так будет, — озвучивает Дара свои мысли.

Келлабума смотри на неё с легкой иронией:

— Знала. Непогода или что-то другое. Вам суждено было застрять здесь. Но как только случаются временные провалы, обычно портится погода.

Сильвэй у камина потянулся всеми шестью лапами и перевернулся с бока на бок. Он урчал громко, заглушая все остальные звуки. Геллан покосился на коша и поспешно сжал пальцы в кулаки, чтобы унять зуд: хотелось прижать мохнатое тельце к груди и забыться. Сильвэй зыркнул хитрющим голубым глазом, Геллан отвернулся.

— Но ещё не было никакого провала, а ты уже знала! — запротестовала Дара, вскинувшись, как задиристый щенок.

Келлабума не ответила, лишь ямочка на щеке проступила явственнее. Она улыбалась каким-то своим мыслям и не выдавала секретов, если ей этого не хотелось. Совсем как Иранна.