Шустрик пожал плечами.

– Губернатор умный человек. А у меня мозгов нет. И не было. Но я знаю, что все будет хорошо, если я буду во всем слушаться его.

– Что он просил рассказать мне о миссис Уилер?

– Ничего.

Флетч отпил пива.

– А что вы можете сказать мне о миссис Уилер?

– Ничего. Женщина она жесткая, умная. Со стальным характером.

– Умнее губернатора?

– Да.

– Сегодня она орала на губернатора.

– Я не слышал. Был в ванной.

– Вы специально ушли в ванную.

– Да, – признался Шустрик.

– Какой же в этом ум? Она просто сорвалась.

– Миссис Уилер позволяет себе такое не один год. Возможно, сегодня она говорила по делу. Я ее не слышал.

– Вам пришлось приложить немало усилий, чтобы не услышать ее.

– Это моя работа. Она использует свой язык, как хлыст. Сечет Уолша, кричит на губернатора, называет меня гунном.

– Не только язык, Шустрик. Руки тоже.

– Знаете, нельзя стать кандидатом в президенты, просто стоя под дождем. Кто-то должен толкать тебя, и толкать сильно. Видите ли, я знаю главную тайну губернатора – он хороший человек. Если б не она, губернатор впал бы в спячку давным давно. Читал бы детективы. Играл с детьми. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Что в этом плохого?

– Кто-то ведь должен стать президентом Соединенных Штатов? – бесхитростно ответил Шустрик. – Почему не умный, честный, хороший человек, такой, как Кэкстон Уилер?

– Я составил, ксерокопировал и разнес список завтрашних мероприятий, – доложил Флетч. – Передал журналистам три специальных пресс-релиза, подготовленных Нолтингом и Добсоном. Ты их видел. О положении в Центральной Америке, об использовании природных ресурсов резерваций, об экономике России. Я так же подкинул им неплохую тему для статьи.

– Какую же? – спросил Уолш. Они сидели в его номере на двенадцатом этаже, за маленьким столиком у торшера.

– Рассказал им, как твой папаша давал тебе карманные деньги. Они исчезали из его рук, а потом ты находил их в кармане, башмаке или ушной раковине. Нормально?

– Нормально, – кивнул Уолш.

– Я хотел как-то сгладить инцидент в школе. Подкинул журналистам идею, что к тем детям губернатор относился точно так же, как и к собственному сыну.

– Понятно, – в голосе Уолша звучали нотки нетерпения.

– Помог местной журналистке получить разрешение провести утро с твоей матерью.

– Через Салли? – уточнил Уолш.

– Совершенно верно.

– Ты столкнулся с ней впервые?

– Да.

– Вот уж сука, так сука.

– Полностью с тобой согласен.

– Флетч, я думаю, завтра тебе тоже надо провести какое-то время с матерью. Познакомиться с ней поближе. Понять, что она за человек.

– Конечно, надо.

– Я это устрою.

– У меня постоянно звонит телефон, Уолш. Весь мир желает знать, кто нацелил губернатора на «Новую реальность».

– И что ты им отвечаешь?

– Я говорю каждому, что речь в Уинслоу – плод многолетних раздумий кандидата.

– Это так? – резко спросил Уолш.

– Уолш...

– Так кто все-таки натолкнул его на эту мысль, Флетч?

– Я что-то сказал. Он спросил. Возможно, мои слова оказались той затравкой, на которой выкристаллизовалась речь. Утром, в автобусе. Твой отец поинтересовался моим мнением. Кандидат в президенты. Такое в моей жизни случилось впервые.

– Тебе это польстило.

– Естественно. Разумеется, у меня не было времени продумать идею до конца.

– Ты не спичрайтер <Переводчику приходится употреблять английское слово, поскольку аналога в русском языке пет, как и профессии, которую обозначает это слово. Спичрайтерами (дословно «пишущие речи») называют авторов речей, с которыми выступают кандидаты.>.

– А что я мог сделать?

– Спичрайтеры несут ответственность за каждое слово, что слетает с языка кандидата.

– Тем не менее, Уолш, не прошло и двух часов после нашего разговора, как твой папаша выступил в Уинслоу с блестящей речью, развив одну-две высказанных мною идей...

– Он злился на эту бабку из Конгресса. Злился на прессу, выставившую его чуть ли не растлителем малолетних. Вот он и нанес ответный удар. Мы... наверное, я слишком уж надавил на него, требуя от него чего-то существенного, лишь бы попасть в вечерние выпуски новостей.

– А я полагаю, что речь удалась.

– Еще бы. Ты же попал в творцы истории. На вопрос: «Почему Кэкстон Уилер не стал президентом Соединенных Штатов?», – твои правнуки смогут прочитать в книжке следующий ответ: «Потому что в Уинслоу, в снегопад, выступил с неудачной речью, критикуя христианство и демократию».

– Слушай, Уолш, может, я это делаю подсознательно, как только оказываюсь рядом с начальством? Любым начальством. Сразу начинаю закладывать мины. Твой отец – единственный начальник, который мне понравился. Я бы не хотел ставить под угрозу его карьеру.

– Эдипов комплекс. Ты об этом?

– Возможно. Я по натуре бунтарь. Никогда не ладил с начальством. Ты это знаешь не хуже меня. Ты помнишь холм 1918. А я помню, что щедро снабдил весь взвод марихуаной, дабы, накурившись, мы не смогли участвовать в более ранней операции. Я знал, что нас отправляют на смерть.

– Ты был прав.

– А тебя чуть не отдали под трибунал.

– Взвод все равно расчехвостили.

– Слушай, Уолш, я репортер. А не пай-мальчик. И мне чертовски противно говорить этим журналистам, что мне нравятся их статьи, когда они двух слов связать не могут.

Уолш вглядывался в темноту, окружающую пятно света вокруг торшера.

– Может, мне собрать вещи и ускакать вечерней лошадью?

– А зачем ты привел ко мне Бетси Гинзберг?

– Чтобы вы поздоровались.

Уолш покачал головой.

– Вот что еще, Уолш, – продолжил Флетч. – Дама, с которой я познакомился задолго до этой предвыборной кампании, сегодня отказалась поужинать со мной из-за моей работы. Из-за того, что я – пресс-секретарь. Как ты борешься с изоляцией, Уолш?

– Флетч, я думаю, что пока о сексе надо забыть.

– Я могу от этого заболеть.

– Болей на здоровье.

– Другая дама предложила мне свое тело в обмен на интервью с твоей матерью.

– Ты согласился?

– Разумеется, нет.

– Видишь? Ты уже болен.

– Может, мне лучше уехать, Уолш?

Уолш уставился на полированную поверхность стола.

– Ты лишь давал отцу монеты. Детей он одаривал сам. Некоторых детей. Ты лишь поделился с ним своими мыслями. А речь произносил не ты.

Флетч потянулся.

– Может, этим мне и нравится твой отец. У него тоже мятежная натура. Он ищет истину. И доносит до людей то, что считает нужным. Кстати, мне позвонил Джеймс. Он в Айове, на похоронах Вика Роббинса.

– Мерзавец. Он поехал туда в надежде, что Аптон возьмет его в свою команду.

– Я тоже подумал об этом.

– Сомнений тут быть не может.

– Он долго говорил со мной. Давал советы. Отвечал на вопросы.

– Небось, сказал, что любит отца больше, чем себя. Готов на все, лишь бы помочь ему. Предложил звонить в любое время. Я прав?

– Абсолютно.

– Плохо ли ему быть в курсе наших дел. Больше не говори с ним.

– Но я думаю, что он сказал правду. Двадцать три года...

– Ничего не значат.

– Возможно, но...

Уолш махнул рукой, отсекая возражения.

– Он стремился опорочить мою мать. Такое не прощается. Нельзя заявлять о верности моему отцу, предвыборной кампании и подкладывать матери такую свинью.

– Он трактует случившееся иначе.

– Тебе хочется, чтобы Джеймс получил прежнюю работу? Твою работу?

– Наверное, это невозможно.

– Невозможно. Этот подонок сам вырыл себе яму. Ошибки бывают и в нашем деле. Ничто человеческое нам не чуждо. Но, если ты пошел войной на жену кандидата, в избирательной кампании тебе места нет.

– Уолш, послушай меня. – Он говорит, что характер твоей матери становится все хуже. Это начинают замечать люди, журналисты...

Уолш покачал головой, показывая, что не согласен с таким выводом: