От рукава пахла землею и травой.
— Мертвечина, — актор вытер руки, перемазанные чем-то липким и бурым о траву.
Попытался вытереть.
— Самоликвидировалась…
От твари остались иглы.
И еще белый птичий череп, который актор зашвырнул в кусты и, поднявшись, отряхнулся, посмотрел на королевича.
— Ну? — спросил он, почесывая янтарным когтем подбородок. — И чего делать будем?
Этот вопрос мучил и самого Матеуша.
— Если… — Его Высочество перевел взгляд с актора на бурую кучу гнилья. — Если ты кому-нибудь… хоть слово… сгною… в подземелье… или на плаху.
Актор не стал убеждать, что никому ни словом не обмолвится об этакой двусмысленной ситуации, но лишь вздохнул и попросил:
— Отвернись…
Спустя мгновенье у лавочки обнаружилась прехорошенькая панночка… правда, весьма растрепанная и в платье разодранном, остатки которого она прижимала к груди. И грудь эта волнительно вздымалась…
…Матеуш хотел отвернуться.
Честное слово, хотел!
Просто немного замешкался и…
— Что за… — раздалось вдруг за спиной, и голос этот, услышать который Его Высочество не был готов, заставил подпрыгнуть. — Матеуш! Изволь объясниться!
Ее Величество, Каролина Аушвицкая, урожденная Баррегез, смотрела на сына, и в очах ее, пожалуй, более выразительных, чем когда бы то ни было, читалась печаль.
Нет, скорбь.
А еще осознание, что нынешний скандал навряд ли удастся замять.
Атласные юбки Ее Величества, пусть и весьма пышные, не способны были скрыть ни девицы вида крайне неподобающего, ежели не сказать — ужасающего, ни Матеуша, торопливо оправлявшего изгвазданный грязью мундир…
— Матушка, вы… откуда здесь?
— Оттуда, — ответила Ее Величество, кружевным зонтиком указывая на громадину королевского дворца, что виднелась вдали. — Мы… гуляем…
…и жаль, что не в одиночестве.
За спиной Каролины клином выстроились фрейлины, возглавляемые статс-дамой, каковая помимо всех мыслимых и немыслимых достоинств, благодаря коим удерживала сей пост уже третий десяток лет, обладала весьма существенным недостатком.
Она не сплетничала, нет… но и мимо новости скандальной пройти не могла. Но ежели со статс-дамой и удалось бы договориться, все ж таки женщина она разумная и местом дорожит, то всех фрейлин разом не заткнешь… особенно новенькую, кучерявую, пристроенную в королевскую свиту Его Величеством, естественно по просьбе родственников, но девица восприняла подобную милость как аванс…
Стоит, ресничками хлопает, вздыхает, небось…
И примечает…
Траву измятую… и характерные весьма зеленые пятна, что на брюках Матеуша, что на мундире его мятом, что на платье конкурсантки. И что платье это разодрано самым зверским образом… и не только платье… вон та кружевная ленточка, повисшая на чугунном перильце, явно не от платья…
— Вы… гуляете? — Матеуш, кинув на девицу раздраженный взгляд, густо покраснел.
Стыдно стало?
Боги всемилостивейшие! За что такое наказание?! Нет, Ее Величество слышали, что сын ее старший, за дамами ухаживая, порой проявляет чрезмерную настойчивость, но вот чтобы так…
…средь бела дня…
…в королевском парке…
Фрейлины переглядывались, не смея рта открыть.
Статс-дама подняла орден Драконоборца, который держала за орденскую ленту двумя пальчиками. С ленты что-то капало, что именно Ее Величество не поняли, но с виду это «нечто» было преомерзительно.
— Гуляем, — завороженно ответила Каролина, раздумывая, как скоро об этом происшествии узнают газетчики.
Вой подымут.
О недопустимости насилия. О том, что королевскую власть надобно ограничить… кровавый век припомнят опять же… ах, до чего же все не вовремя.
— А… а мы тоже гуляем, — ответил Матеуш, оглядываясь на конкурсантку.
— Гуляете…
— Ага, панна королевна! — та присела в неловком реверансе, который открыл круглые смуглые коленки, потому как юбка ее просто-напросто развалилась. — Мы тут погулять вышли. Ваш сынок сказал, что погода больно хорошая. И я от поглядела, что и вправду хорошая! Я-то погулять люблю… вот в дядечкином поместье так кожный день хожу! До сажалки, а потом еще назад… этак версты три и гуляю.
Девица говорила бодро.
И выглядела отнюдь не так, как полагалось бы выглядеть жертве насилия. И потянув себя за прядь, а волосами она обладала длинными и пышными, девица сказала:
— Ну и гуляли мы… туточки… по дорожечкам. Красиво у вас… розы вот цветут. У дядечки-то все больше картопля на поле, но тоже красиво, хотя, конечно, куда картопле до розанов?
Из волос девица вытащила длинную травинку, которую, повертев в пальцах, выронила.
— А тут, смотрю, и лавочка. Хорошо так стоит, в тенечке… мы-то и присели… а я чую, что голову кружит… вы не думайте, панна королева, меня здоровьицем боги не обидели…
…за спиной раздались смешки.
А Матеуш покраснел, хотя и до того стоял красным, но нынешняя его краснота отличалась какой-то особой яркостью. И сие обстоятельство донельзя впечатлило королеву. Все ж таки старший сын, быстро свыкшийся с особым своим положением, чрезмерною стыдливостью не страдал.
— Но туточки чую, что кружит голову… должно быть солнце в темечко напекло, — доверительно произнесла девица, это самое темечко ощупывая. И королева, сама того не желая, тоже на него поглядела.
Из смоляной макушки девицы торчало перышко.
Обыкновенное белое перышко, которое слегка покачивалось, и Ее Величество готовы были поклясться, что это самое перышко заворожило всех фрейлин, включая статс-даму.
— Ну и сомлела я, — просто сказала конкурсантка, перышко вытащив.
— Как сомлела? — спросил кто-то, кажется, та самая, кучерявая. Кто ж еще, кроме этой невоспитанной девицы вперед королевы любопытство выказывать станет?
— Сильно сомлела! И прям на траву…
Она указала на то самое вытоптанное пятно.
— Я б на лавку хотела, но промахнулася… вы не подумайте, панна королева, я ж не нарочно. Я на голову крепкая, да видать, солнце у вас тут ядреное, прямо как дядечкина самогонка… вроде и пьешь, как воду, а встанешь — и ноги не идут…
Ее Величество моргнула, пытаясь уловить в этом словесном потоке важное и нужное.
— Ну а после просто… Матеуш-то рыцарь!
Рыцарь закашлялся, и девица похлопала его по спине, крепко так похлопала, от души…
— Поднять хотел, — продолжила она рассказ, не спуская с королевы взгляда… и глаза у нее черные, хельмовские, глядит вроде и прямо, но все ж чудится в них насмешка… — А то ж и вправду, ну как идет кто, а тут девица на траве валяется… это ж непорядок какой…
— Определенно, — сумела выдавить королева.
— Вот! — девица подняла палец. — И он так решимши… а меня ж поднять, оно не так просто… я ж, небось, не какая-нибудь там городская, на которую чихнешь, так ее ветром и унесет… давече дядечка весил, так шесть с половиной пудов навесил! Правда, те весы-то для телок были…
Матеуш кашлянул и, покосившись на даму сердца, благоразумно отодвинулся.
— Вот платье и треснуло…
— Почему? — вновь влезла кучерявая.
Гнать ее.
Только предлог найти приличный, чтоб сплетни не пошли, а то вновь скажут, что королева, старея, ревнивою невмерно становится…
…или не гнать, но держать при себе?
Так оно надежней. А то ведь вместо одной дуры другую пришлют, и как знать, не будет ли та, новая, хуже нынешней?
— Откуда ж я знаю, почему, — непритворно удивилась чернявая девица, и, подобрав с травы лоскут, в пальцах помяла. — Должно быть, ткань некачественная. Ныне-то ворья развелось… мошенников… и подсунули вот…
— А подол почему рваный?
…оставить…
…потому как знакомая дура всяк лучше незнакомой. Привычное зло, так сказать.
— Подол? — конкурсантка подол подобрала вернее то, что от подола осталось. — Это я уже сама… очнулася, стало быть, на лавке и вскочила… а он возьми и зацепись за гвоздик.
— За гвоздик, — задумчиво повторила королева.
И Матеуш кивнул:
— За гвоздик… махонький такой, — он пальцами показал, насколько именно махоньким был коварный сей гвоздь.
