— Что за проклятье?

— Петля на сердце. Полковой наш пропустил, вот она и… и вот только в обморок не хлопнись, панночка!

— Не хлопнусь, — мрачно произнес Себастьян и сел на траву. Леший с ним, с платьем и с приличиями… петля на сердце… да Себастьян о таком только слышал.

А тут Лишек.

И ведь не признался бы… молчал… ходит под петлею, а туда же, храбрится… ничего-то, мол, серьезного… а Себастьян ему еще когда говорил, чтоб бросал дурное… нет же ж, вбили в пресветлую Лишекову голову, что он один за всех в ответе… и не только в этом дело, но еще в том, что на Серые земли он Себастьяновыми стараниями сунулся.

— Да не спеши ты меня хоронить, — Лихослав присел рядом. — Поживу в Познаньске… делами займусь… год-другой и само развеется. Я ж его не чувствую даже. А как ты понял?

— Поняла.

— Поняла, — поправился Лихослав.

— По запаху… и выглядишь ты, братец, препаршиво. Тебе б в деревню на эти год-два…

…Себастьян догадывался, что истинный срок куда поболе.

— Отправлюсь. Разберусь с одним… дельцем, и отправлюсь… а ты-то куда… влипла?

От уж точно, влипла, по самые кружева.

— Я… за конкурсом этим приглядываю… прости, многого не расскажу… клятва… Евстафий Елисеевич в курсе… ну и Старик, само собою…

— Генерал-губернатор?

— Полагаю, что да. А вот Его Высочество… — Себастьян сплюнул на маргаритки. — Вздумалось ему меня осчастливить…

— Счастлив?

— Будешь ржать, нос сверну.

— Не надо! — Лихослав пощупал переносицу. — На неделе мне уже сворачивали.

— Кто?

— Да… одна ваша… красавица… мне поручили приглядывать за нею, чтоб куда не вляпалась… в общем, я так понял, что Матеуш решил тебя… того…

— Ага… того. И этого тоже. И всякого вообще. Но я девица строгих правил…

Лишек все ж таки хихикнул… а потом и вовсе на спину упал, заржал во всю глотку, пугая и диких скворцов, и дворцовых, запертых в серебряные клетки, канареек. И главное, заливисто так хохочет, заразительно, песий сын.

— …и до свадьбы романсов не кручу. Вот он и решил подыскать мне достойного мужа…

Смех оборвался. Лихослав вытер слезящиеся глаза, сел и уточнил.

— Меня, что ли?

— Тебя, дорогой, — пропела медовым голосом Тиана, прислоняясь к могучему уланскому плечу. — Вот сведут нас завтра на рассвете в храм…

— Почему на рассвете?

— Исторически сложилось, что казнят на рассвете.

— Дорог…ая… сестрица… вы всегда буйною фантазией обладали, но это — чересчур…

— Ну да, чересчур… — допустим, фантазию свою Себастьян вовсе не считал буйной, скорее уж хорошо развитой, что являлось естественным свойством натуры метаморфа. — Посмотрим, как ты заговориьшь в храме. Оженят и не спросят… а потом сошлют тебя куда-нибудь… под границу… а меня — во дворце оставят… и думаешь, кто-нибудь заступится? Молчать будут, как… скажут, тепри, Себастьянушка, по за-ради государственных интересов.

Лихослав хмыкнул.

— И буду терпеть… коли сам не захочу, то Аврелий Яковлевич пошаманит, запрет меня в нынешнем обличье на веки вечные… и стану я королевскою содержанкой.

— Фавориткой, — Лихослав погладил новообретенную сестрицу по плечу.

— Ну да, фавориткой… буду пару следующих лет при королевиче… привыкну… глядишь, и понравится… слушай, а если еще и забеременею?

— Ничего. Родишь.

И снова скалится, но смех сдерживает, хотя и с немалым трудом.

— Кого?!

— Не знаю, кого. Мальчика там. Или девочку. Это смотря кто получится.

— Лихо!

— Что, сестричка дорогая? Все бабы рожают, и ты…

— Точно нос сверну… я тебе о серьезных вещах… я не хочу выходить замуж за родного брата! И не хочу рожать от короля!

…последняя фраза, произнесенная чересчур громко, заставила Гавела высунуться из укрытия. Он жалел, что упустил начало беседы, но и услышанного хватит на изрядную статейку.

Щелкнула камера, запечатлевая Лихослава Вевельского и ту самую, уже знакому Гавелу, чернявую конкурсантку, которую княжич обнимал нежно. И еще по плечику точеному поглаживал, стало быть, утешая…

…а и вправду похожи.

…и вот почему лицо девицы показалось знакомым.

…но Гавел знал всех законных детей князя Вевельского, и если так, то выходит, что чернявая девица была аккурат-таки бастардом…

…Гавел сделал еще пару снимков и ужом нырнул в колючие розы.

Он уже видел заголовок очередной своей сенсационной статейки: «Скандал на конкурсе: незаконнорожденная дочь князя Вевельского беременна от короля!»

…тем же вечером в Цветочный павильон доставят корзину темно-красных роз с белым конвертом, запечатанным Малой королевской печатью. А Себастьян, пробежавшись взглядом по строкам письма, выведенным собственною Матеуша, ручкой, засядет за собственное послание.

«Милый мой дядечка, Константин Макарыч!

Кланяюсь тебе в ножки и Богов молю, пущай прибавят тебе долгие годы жизни и здоровьица крепкого ниспошлют. Передай и супружнице твоей от меня приветствие сердешное. Скажи, что, хоть и гнушалась она мною, сиротинушкой, стращала всячески, но я на нее обиды не держу, понимаю, что злость ее происходит единственно от разлития черной желчи. И ежели бы она диету блюла, то, несомненно, стала бы добрей. А тако же передай, что племянница твоя сим днем удостоилася высочайшего внимания. И пущай супружница твоя себя за локоть-то укусит, вспомнивши слова свои несправедливые, что, дескать, на мои мослы только собака и спокусится. Небось, ныне побоялась бы она такое сказать, потому как Его Высочество — вовсе даже не собака»

…но кобелюка знатный.

К счастью, мысли ненаследного князя, в отличие от писем, перлюстрации не подлежали.

«Он сам ко мне подошел и говорил ласково, комплименциями обсыпая. А еще ручку лобызал, чем меня, любый дядечка, в немалое смущение привел. Не гневайся на Тианушку, помнит она твой наказ и блюдет себя строго…»

Себастьян вздохнул, отчаянно сожалея, что пояса верности в прошлом остались. Нет, для старшего своего актора Евстафий Елисеевич, глядишь, и расстарается, сыщет какой, но выглядеть сие будет преподозрительно…

«…я и Его Высочеству со всею любезностью, на которую только способна, заявила, что до свадьбы никаких-то романсов заводить не стану. И Его Высочество зело очарованный был моими словами. А нынешним вечером прислал цельную корзину роз. Да не такую, каковые в наших цветочных лавках ставят, те-то маленькие, туда-то и помещается цветов с полдюжины, оно и понятно, что с того дарителю экономия немалая выходит. А мне принесли корзину огроменную, в которую не розы — репу складывать можно, ежели уродится. И вся-то она в ленточках золоченых. А сверху карточка лежит, как полагается, с сердешным приветствием и записочкою, что, дескать, мнение мое Его Высочество уважают. Еще днем оне прониклися и обещались самолично мне мужа подыскать, сватали молодого княжича Вевельского… Так что передай супружнице, дорогой мой дядечка, что в скором времени выпорхнет ваша Тианушка из родного-то гнездышка… и с кем-то она тогда лаяться станет? Ах, дядечка мой любый, боязно мне ныне и совет твой надобен, дабы не сотворить чего, об чем мы с тобой жалеть бы крепко стали. Как быть? Королевич — мужчина видный и ласковый такой, каковым вы, дядечка, только с опохмелу бываете… но помню строгие ваши наставления… и рвется сердешко мое, екает…»

…того и гляди, вовсе екнется.

«…не зная, чем на королевскую ласку ответить. В супруги-то мне самого княжича Вевельского пророчит, а он — мужчина строгий, видный. И боюся я, дядечка, страсть до чего боюся! Уповаю едино, что не забидят Его Высочество сиротинушку подкозельскую, смилуются. За сим кланяюся низко и с нетерпением жду от вас, милый дядечка, письмеца».

Себастьян с трудом удержался, чтобы не дописать: «Спасите нас, пожалуйста!»

— А вот вам вальта, — Евдокия выбросила карту, перекрывая Лихославову десятку, и поморщилась, когда он ответил.