— Пусти, — косу она перехватила, а просьбу подкрепила ударом в нос.

Била портфелем, благо, бумаги придавали аргументу нужный вес, а латунные уголки — своевременную остроту. Взвыв, неудачливый похититель косу выпустил, а руки прижал к лицу, наградив Евдокию словом нелицеприятным.

Зря это он.

Ей, между прочим, всякого доводилось в жизни повидать, небось, на выработках никто-то с нею не нянчился… о тех годах своей жизни вспоминала она с печалью и легкой ностальгией. И следующего злодея Евдокия с немалым удовольствием пнула в коленку.

…жаль, что ботиночки на ней, пусть и крепкие, но без шипастых пластин на носах. Те-то все ж для города мало годились.

— Пшел прочь, — сказала третьему, рывком задрав юбки.

…Лихослав, засмотревшись на премиленькие ножки и паче того кружевные преочаровательного вида подвязочки, пропустил удар в лицо…

…под подвязкой, в плотной кобуре, скроенной по особому заказу — маменькина идея — скрывался любимый Евдокии револьвер, маленький, удобный и с перламутровой рукоятью. Вид оружия, как и вид ножек, на похитителей впечатления не произвел.

— Брось пукалку, дура.

— Сам дура, — всерьез обиделась Евдокия, которую прежде в дурости никто не обвинял. И нажала на спусковой крючок. Револьвер солидно крякнул, дернулся в руке, а похититель свалился на мостовую, истошно вереща… можно подумать, она ему что-то важное отстрелила.

В бедро ведь целилась.

И попала…

— Ну, кому еще охота? — Евдокия огляделась… и кучер, привстав на козлах, хлестанул лошадей…

…улица стала вдруг тиха и безлюдна.

Почти тиха, поскольку раненый все еще лежал, зажимая дырявое бедро обеими руками. Еще один возился у ног Лихослава… второй, криво, косо, но удерживался в седле…

— Подстрелить? — поинтересовалась Евдокия, беря всадника на мушку.

Но Лихослав только головой покачал и нос раскровавленный вытер. Хорош, нечего сказать…

— Знаете… — из-за носа голос его сделался гнусавым, а под синим глазом расплывался синий же фингал… надо полагать, гармонично будет смотреться. — Я начинаю вас бояться…

— А вам-то чего?

— Так, — нос он зажал рукавом. — На всякий случай.

Он невежливо пнул раненого, который и скулить-то перестал.

— Сам заговоришь, или помощь нужна? — поинтересовался Лихослав, склоняясь над неудачливым похитителем. Он стянул черную шляпу и маску, под которой обнаружилось лицо самого обыкновенного вида, простоватое, круглое и слегка опухшее.

— Ничего не знаю! — поспешил откреститься раненый и слабо добавил. — Медикуса…

— Я за него, — обманчиво дружелюбным тоном произнес Лютик. Он вытянул руку, с удивлением воззарившись на сбитые костяшки пальцев, потрогал дыру в новом пиджаке и, присев над человеком, сказал. — Кто тебя нанял?

И такое участие было в Лютиковом голосе, такая неподдельная заинтересованность во взгляде, что даже Евдокии стало слегка не по себе. Человек же попробовал лишиться чувств, но был остановлен.

— Я ведь могу и сам посмотреть, — сказал Лютик, стискивая рыхлые щеки. — Но тебе будет очень больно.

— Не… не знаю, пан хороший… он в маске был… и нам от маски дал… сказал, куда ехать… по двадцать сребней каждому… только и надобно, что девку схватить и в карету…

— Схватить… — повторил Лютик, вглядываясь в глаза человека. — И в карету… а дальше?

— Так в храм ведь… он со жрецом столковался… поженили бы честь честью.

— Вы невестой не ошиблись? — Евдокия на всякий случай не стала далеко убирать револьвер, но достала клетчатый платок, который протянула Лихославу.

— Не, — лежавший на земле человек скривился. — Он сказал из двух девок страшную брать…

— Экие у вас, панноча Евдокия… поклонники страстные.

Лихослав платок принял, протянув взамен переломанный пополам зонтик.

…страстные.

Или странные.

— Еще один… примитивист?

…судя по плану, примитивист полнейший. Но не Лихославу его осуждать… в конце концов, может, этот неизвестный поклонник пытался оригинальность проявить.

— Голову запрокиньте, — Евдокия со вздохом отправила несчастный зонтик, не выдержавший столкновения с конскою мордой, в урну. — Аленка, помоги ему… ощущение, господин офицер, что вам ни разу нос не ломали.

— А вам, значит, ломали регулярно?

— Дважды…

— Бурная у вас… жизнь, панночка Евдокия.

— А вы почаще появляйтесь… и у вас такая будет.

Лихослав лишь хмыкнул и наклонился, позволяя Аленке залечить раны… и почему-то горько стало, хотя видит Вотан, причин для горечи не было никаких.

Во дворец генерал-губернатора панночка Тиана прибыла с некоторым опозданием, вполне намеренным, но оставшемся незамеченным. Сей особняк, стоявший на левом берегу Вислянки, и построенный еще покойным батюшкой нынешнего владельца, всерьез полагавшим, будто бы корона должна была достаться именно ему, роскошью своей и величиной бросал вызов королевскому дворцу.

Два крыла.

И четверка беломраморных единорогов, вставших на дыбы, парочка бледных крылатых дев, протянувших к мифическим тварям руки, химеры, прочно оседлавшие карниз. И две дюжины геральдических львов, разлегшихся по обе стороны аллеи. Над парадным ходом, поддерживаемый многорукими великанами, нависал каменный герб генерал-губернатора. Скалилась, встав на дыбы, королевская пантера золотого яркого окраса, пламенело в когтях ее сердце.

Панночка Тиана поправила шляпку и, обратившись к лакею, пропела.

— Меня ждут.

Тот смерил гостью равнодушным взглядом, в котором, впрочем, на долю мгновенья почудилось презрение. Ну да, кто она такая? Провинциальная панночка, пусть и прехорошенькая, но видно — беднее храмовой мыши. Саквояжик при ней легонький, старенький, если не сказать — древний. Кожа пошла трещинами, латунь поблекла, а рукоять его и вовсе обмотали кожаным шнуром. И одета просто, вроде бы и по моде, но видать, что платье это, чесучевое, досталось панночке или от матери, или от старшое сестрицы, перешивалось по фигуре, да как-то неудачно. Шляпка же, украшенная дюжиной тряпичных хризантем какого-то блеклого желтого колера, выглядела вовсе ужасающе.

В общем, не тот панночка Белопольская человек, перед которым любезничать следует.

И лакей, дверь открыв, отвернулся, буркнув:

— Прямо.

Изнутри дворец поражал роскошеством. Золото… и снова золото… и опять золото, отраженное зеркалами. Пожалуй, и в знаменитой пещере Вевельского цмока золота было поменьше.

Провинциальная панночка застыла посреди залы с приоткрытым ртом. Позабыв о шляхетском гоноре, которого именно у таких вот, обедневших особ отчего-то было с избытком, она вертела головой, разглядывая и высокие потолки, расписанные звездами и единорогами, и мраморные статуи, и мозаичные, начищенные до зеркального блеска полы… панночка робела и стеснялась, и стеснение это было донельзя приятно провожатому ее.

Не торопил.

А саквояжик легонький — что в нем может быть, кроме смены белья и еще одного, столь же неудачного, нелепого платья? — держал двумя пальцами и на вытянутой руке.

— Ой как тут ми-и-иленько, — пролепетала незамужняя девица осемнадцати годов отроду, терзая пышные ленты ужасной шляпки. — Прям как у пана мэра! Нет, лучше даже! У пана мэра пять зеркал, а тут… тут больше. Дюжина, да?

Лакей фыркнул, уже не стесняясь.

Красавица? Пускай, но дура… обыкновенная провинциальная дура, которая сама не понимает, во что влезла. Ее было даже жаль.

Немного.

— Вас ждут, — позволил себе напомнить лакей. И девица ойкнула, прикрыла рот ладошкой…

…перчаточки тоже дрянные, чиненные, небось.

Тяжко ей придется.

Лакей видел иных конкурсанток, и простых, как панночка Белопольска, среди них не было.

— Ой, я так спешила, так спешила… бричку наняла… два медня отдала! А кучер еще спорил, представляете? Вот у нас в городе за два медня тебя день катать будут! Тут же всего-то полчаса езды…