— Значит, со мной что-то не так? — поинтересовалась Иоланта иным голосом, в котором слышалась откровенная насмешка. — Ты забавный мальчик… и пожалуй, мы долго могли бы выяснять, прав ли ты или же ошибся. Однако, будем считать, что тебе повезло. Угадал. Кстати, лишь поэтому?

— Нет, — Себастьян собственной правоте не слишком обрадовался. — Еще кое-что… снимки от одного хорошего… ладно, не очень хорошего человека, зато профессионала крепкого… знаете, в нынешнем мире колдовкам, верно, непросто придется. Техника от чародейства сбоит. И пусть бы метку вашу заснять не удалось, но возникли вопросы, отчего это именно ваши снимки, милая Иоланта, столь размыты? От проклятья ли? Или по иной причине?

— И это можно было бы объяснить, — сказала колдовка. — Если бы я захотела.

— Но вы не хотите?

— Нет. А ты продолжай, продолжай, пока можешь.

— Спасибо, — Себастьян отвесил церемонный поклон. — И вправду продолжу. Был еще один нюанс. Видите ли, я уже говорил, что многое в этой истории переплелось… к примеру, Клементина… она ваша дочь?

— Внучка…

— Внучка… внучка, которую ваша дочь родила от короля, но дитя боги обошли колдовским даром, оттого вы и отдали ее отцу. И пожалуй, еще затем, чтобы при дворце имелся собственный человек. Это полезно, так ведь?

Лицо Иоланты расплывалось. Евдокия пыталась разглядеть черты того, другого, которое проступало, но не могла. Пыталась отвести взгляд, поскольку меняющееся, это лицо было неприятно, едва ли не тошнотворно, но вновь же не могла. И зачарованная переменой, устремилась бы вперед, к этой, несомненно, опасной женщине, когда б не Лихо.

— Не смотри, — сказал он, закрыв глаза ладонью. А потом, верно, опасаясь, что и этого будет недостаточно, развернул Евдокию и прижал ее голову к своей груди. — Не надо на нее смотреть… это колдовка и очень сильная… очень темная… я встречал как-то подобную, на границе самой… они идут к Серым землям, там ведь нет закона, а люди есть… колдовки совсем уж без людей не могут…

— Вроде пана Острожского?

Лучше говорить о нем, а заодно уж слушать, что голос Лихо, напряженный, с легкою хрипотцой, с рычащими нотами, которых становится больше, что сердце его суматошное.

— Вроде пана Острожского, — согласился он. — Дрянные люди, темные… но их не трогают… перемирие… никто не желает злить Хозяйку…

— Она…

— Не думаю.

— Ко всему, когда человек этот так недоволен жизнью. А если и не совсем недоволен, то рассказать ему можно о том, как плохо ему живется, как его… или ее обижают… исподволь, слово за слово… где вы встретились, панна Клементина?

— Не ваше дело.

— Мое, — возразил Себастьян. — Еще как мое. Для нашей истории сие не принципиально, но полагаю, вас отыскала родная бабушка, которая рассказала печальную историю о колдовке, королем соблазненной и брошенной в тягости, о том, что скрываться от гнева королевского ей пришлось на Серых землях, а там, среди нечисти, не место дитяти… что мать желала ему иной, счастливой судьбы…

— Зачем он так? — Евдокия вцепилась в рубаху Лихослава. — Это… это неправильно.

— Возможно, но если он говорит, значит, надо… не волнуйся. Я не позволю вас обидеть.

Поверила.

Ему так хотелось верить.

А еще страшно вдруг стало, потому как и вправду не позволит, пока живой, человеком ли, волкодлаком, не суть важно, главное, он не задумываясь встанет между ними с Аленкой и колдовкой. А колдовка сильна… и если она на Серых землях бывала, то и с волкодлаками, надо полагать, встречалась.

Убьет.

А как тогда Евдокии жить?

— Но правда в том, что дитя, лишенное дара, не было нужно матери. А вот отец о вас заботился. И брат ваш, невзирая на разницу в происхождении, вас любил, так любил, что счел нужным потакать всем вашим капризам. Но вы все одно считали себя несчастною, обиженной… это ведь так просто, Клементина, сидеть и обижаться на других людей. Не знаю, долго ли пришлось вас убеждать, полагаю, что недолго… но как бы там ни было, им требовалось добровольное согласие, верно?

— Верно, — этот низкий женский голос заставил Евдокию содрогнуться от иррационального страха.

Холодно вдруг стало.

И холод этот, продравший до костей, напомнил и ту ночевку в заснеженном лесу, и волчьи голоса, и собственный страх — не выжить…

— Принуждение или морок штатные ведьмаки распознали бы… но вы согласились… начали, полагаю, с малого… кстати, где истинная Иоланта? Полагаю, мертва? Она-то в чем перед вами провинилась? Хотя, позвольте, угадаю. Она была дочерью вашего возлюбленного, живым свидетельством того, что брак его вовсе не был формальным, как он то утверждал…

— Она была, — глухо ответила Клементина. — А мои дети… я вынуждена была избавляться от собственных детей.

— И кто вас заставлял?

Молчание.

Тишина напряженная. Неужели только Евдокия ощущает это напряжение. Нити мироздания на пределе, тронь — и разорвутся, полоснув по пальцам, по рукам…

А Себастьян…

…ждет.

…тянет время, хотя и не понять, чего ради…

…играет, притворяется всеведущим, вытягивает наружу чужие тайны…

…Лихо ему верит.

Аврелий Яковлевич, возможно, понимает, в чем дело… Аленка застыла, слушает, но отнюдь не Себастьяна. И губы ее шевелятся, и пальцы шевелятся, а взгляд пустой, словно бы беседует она с кем-то вовне… далеким… и если так, то это тоже необходимо.

Учиться доверять?

Она — младшая, и Евдокия должна Аленку защитить, но…

…но кто защитит саму Евдокию?

Лихо… Лихо беспокойный, который тоже заслушался и вовсе не Себастьяна… сердце стучит медленней, а руки ослабли, того и гляди разомкнет объятья, Евдокию отпуская.

Упуская.

— Лишек, — позвала она тихо и дотянулась до мягкой шерстистой щеки. — Лишенько, не надо, пожалуйста…

Он вздрогнул и отстранился, но лишь затем, чтобы задвинуть Евдокию за спину.

— Вы сами виноваты, Клементина, что ваша жизнь сложилась именно так. Но вы позволили себе думать, будто бы весь мир, помимо вас, конечно, несправедлив. И решили справедливости добавить… к слову, эта вторая ваша ошибка, панна Эржбета. Вы позволили своей дорогой, но вряд ли любимой, внучке проявить пристрастность. Выбери она кого иного для вашей личины, мне пришлось бы сложней, но милая Иоланта с ее страхом перед любовницей отца, с убежденностью, что именно ее убьют… переиграли, Эржбета. Слишком уж жертвой она выглядела.

— На будущее учту, — спокойно ответила колдовка.

И нити задрожали.

— Да погодите вы! — Себастьян наверняка тоже слышал их. — Успеете тут страшные муки устроить. Давайте договорим, как цивилизованные люди! Я, может, в последний раз в жизни умом хвастаюсь! Проявите уважение!

— Забавный ты, — сказала колдовка.

И нити ослабли, а Евдокия выдохнула с немалым облегчением.

— А то, — отозвался Себастьян. — Не поверите, ваш покровитель то же самое сказал…

— Шут.

— Почему бы и нет. Божественный шут — высокое звание… им и гордится можно… но я не гордый, я просто работу свою, панна Эржбета, люблю очень. Загадки всякие… головоломки… над вами и вовсе голову сломал. Так вот, с настоящим мы худо-бедно разобрались, а теперь предлагаю к прошлому вернуться, там же ж все корни…

— Поговори со мной, — Лихо коснулся волос, нежно, осторожно, хоть бы руки его переменились. И Евдокия, перехватив ладонь, широкую, с короткими когтистыми пальцами, прижала ее к щеке.

— О чем?

— О чем угодно…

— Ты на мне и вправду женишься? — какой глупый вопрос, они, можно сказать, на пороге смерти стоят и думать надобно о высоком, о душе своей, которая вот-вот в божественные чертоги отправится, а не о свадьбе. Но о душе не думается, о свадьбе же — так напротив.

— Правда.

— Это хорошо и… мама вот только не слишком обрадуется… она вашу семью не очень любит…

— Пусть не любит, — великодушно разрешил Лихослав. — И ты можешь семью не любить, главное, чтобы меня…

— Когда ты улыбаешься, то клыки видны…

— Мешают?

— Нет, что ты…