Себастьян встал.

— Ах, догогой! Я так за тебя пегеживала! — княгиня, всхлипнув, соизволила сына обнять. И тут же отстранилась, взмахнула рукой, в которой сжимала кружевной, щедро сбрызнутый ароматным маслом, платочек. — Почему ты молчал?

— О чем?

— Я понимаю, почему ты не сказал Тадеушу. Он бы не понял… он и не понял, чегствый человек! — княгиня Вевельская с мужем пребывала в отношениях сложных и запутанных. Брак их давно стал формальностью. А в последние годы формальность сия донельзя тяготила панну Ангелину, заставляя всерьез задуматься о разводе, каковой бы позволил ей сочетаться браком с любезнейшим Бонифацием Сигизмундовичем. Оскорбленный романом жены, который она боле не давала себе труда скрывать, Тадеуш не стал бы протестовать, но…

…имелись некие туманные обстоятельства брачного контракта.

…и немалая сумма приданого, потраченного бездарно.

…хиреющее поместье.

…и общественное мнение, до того относившееся к Ангелине со снисходительным пониманием, которого, однако на развод не хватит.

Обо всем этом Себастьян прекрасно знал и матушку свою поддерживал, а потому нынешний ее визит счел результатом очередной непростой беседы с князем.

— Пгеставляешь, он заявил, что знать тебя не желает! — воскликнула панна Ангелина, прижимая платочек к вискам. — Что ты — позог года!

— Что?

— Позог, — панна Ангелина взмахнула платком. — Бедный мой мальчик… так долго скгывать свои наклонности…

Себастьян сел, окончательно перестав понимать что-либо. Прошедшие сутки он провел в компании Аврелия Яковлевича, большей частью сонным, а следовательно, не способным каким-либо образом опозорить род князей Вевельских.

Что до наклонностей собственных, то скрывать их он бросил давно, да и следовало сказать, что склонности эти ничем-то особым не выделялись.

— Не волнуйся, догогой, — воскликнула княгиня, приняв окончательное решение. — Я тебя не оставлю. Мы с Бонечкой не оставим.

— Вы все же решились, матушка?

— Ах, давно следовало бы…

…скандал вышел безобразным, и начавшись с Себастьяна, неизменно свернул к теме супружеской верности, точнее, супружеской неверности. И если князь Вевельский еще как-то готов был мириться с наличием у жены любовника, то сам факт, что с оным любовником дражайшая Ангелина живет уже открыто, не давая себе труда приличия блюсти, премного его нервировал.

И в запале Тадеуш был откровенней обычного и выражался прямо, грубо… недопустимо грубо. Как ни странно именно утрешняя ссора помогла панне Ангелине укрепиться во мнении, что брак ее следует признать неудавшимся…

…во всяком случае, первый брак.

И конечно, развод — это некомильфо… многие не поймут… но впервые, пожалуй, за долгие годы панна Ангелина четко осознала, что готова поступиться как интересами рода князей Вевельских, так и общественным мнением.

— Мы, навегное, уедем… у Бонечки достанет сгедств пгиобгести дом… или вот моя матушка пгимет нас с пгевеликим удовольствием. Ей никогда не нгавился Тадеуш. И тебе, я абсолютли увегена, будет гада…

— Ну если гада, тогда да.

— Себастьян! — с мягким укором произнесла княгиня. — Мне не понятно твое совегшенно несегьезное отношение к… пгоблеме.

— Какой проблеме?

— Этой! — княгиня порозовела, все ж таки она была женщиной глубоко приличной, а потому испытывала некоторые затруднения в беседах на темы столь личного, интимного даже свойства. — В этой дикой стгане тебя не поймут! Станут пгеследовать… тгавить…

Себастьян начал догадываться, что имело место некое событие, прошедшее мимо него, но в то же время напрямую его коснувшееся.

— Пообещай, догогой, что если тебе понадобится помощь, ты обгатишься ко мне… или к Бонечке…

Себастьян пообещал.

В конце концов, мало ли… после ухода матушки он попытался было вернуться к прежнему занятию, но странности, происходившие вокруг, здорово мешали сосредоточиться. И Себастьян, переодевшись, спустился, надеясь, что беседа с панной Вельгельминой разъяснит хоть что-то. Но беседовать квартирная хозяйка отказалась, вместо этого, по-девичьи зарозовевшись, сунула сложенную вчетверо газету.

Проклятье!

Сперва Себастьяну показалось, что пасквильная статейка ему мерещится… он даже пребольно ущипнул себя за руку, но статейка не исчезла.

И магоснимки, занявшие весь разворот.

Ненаследный князь закрыл глаза.

Открыл.

Вот они, слегка измятые, слегка расплывчатые… знакомая комната, стена с цветными обоями… он, согнувшийся, в позе престранной, опирается на стену. И руки дрожат от напряжения. Лицо искажено, но только полный извращенец узрит на нем «гримасу сладострастия», как значилось под снимком… волосы рассыпались по плечам, по могучей руке Аврелия Яковлевича, чья массивная фигура возвышается сзади.

Себастьян, выронив газету, вцепился в волосы и застонал.

Он убьет того ублюдка, который…

…или сам повесится, поскольку объяснить этот снимок в пристойном ключе будет невозможно.

— Твою ж… в задницу… чтоб тебе…

Аврелий Яковлевич взирал со снимка строго, словно пеняя за малодушие.

Подумаешь…

…и прежде-то сплетни ходили… не такие, конечно, но… всякие… всякие другие, как по нынешнему мнению, вполне себе пристойные сплетни.

…это ж «Охальник», ему веры нет…

…и в суд подать можно, за оскорбление чести и достоинства…

Но Себастьян только представил этот процесс, который, вне всяких сомнений, привлечет внимание общества, как ему стало дурно.

…а ведь решат, что он исчез из-за скандала…

…и отец, выходит, поверил…

…впрочем, Себастьян Вевельский никогда-то не был с отцом близок, слишком уж иным уродился, о чем князь Вевельский не забывал напоминать. И если поначалу Себастьян маялся от этакой нелюбви человека родного, то история с Познаньским душегубом многое прояснила.

…а матушка, надо же, приняла. Обидно, что поверила, но радостно, что приняла… и Бонифаций Сигизмундович, стало быть, с нею… он добрый человек, и матушке давно следовало бы решиться, не слушать адвоката, пусть и распинается он о правах княгини Вевельской, но ясно же, что не вернет отец потраченного приданого, и не уступит ни пяди с сохранившихся наследных земель… да разве ж в землях дело? Уехала бы домой, устроилась бы в родной пансион наставницей, зажила бы спокойно с Бонифацием Сигизмундовичем, который любит ее по-настоящему, тихой преданной любовью. И Себастьян порой завидовал этой его способности, за собой ее не замечая.

Ему-то самому все игрой виделось.

И вот, доигрался.

Следующий визитер, весьма неожиданного свойства, появился ближе к ужину, когда Себастьян, уже почти успокоившись, вернулся к делу. Внешность менять получалось легко, амулет Аврелия Яковлевича прижился и работал исправно, облик закрепляя.

Семнадцать часов беспрерывной работы…

…ночевать конкурсантки будут в отдельных покоях, а потому Себастьяну никто не помешает восстанавливаться.

До отъезда — два дня осталось, и за это время надобно успеть озаботиться гардеробом, который не вызовет подозрения, заучить биографию панночки Тианы, от души дополненную Евстафием Елисеевичем, поручить любимую опунцию заботам панны Вельгельмины, а заодно уж разослать знакомым визитные карточки с известием об отъезде…

…и надо полагать, отъезд этот в свете последних новостей будет воспринят весьма однозначно.

Проклятье!

Не имея иного способа раздражение выместить, Себастьян пнул массивный шифоньер, украшенный резьбою, и естественно, ушиб палец, поскольку домашние тапочки, подаренные панной Вельгельминой на Зимние праздники, были приятно мягки и для пинания мебели не годились.

— Чтоб тебя… — Себастьян сел на пол и, согнувшись, подул на палец. Не то, чтобы было так уж больно, скорее по-детски обидно.

И обида эта вызывала иррациональное желание поплакать.

Прежде такого Себастьян за собой не замечал.

Чем больше он сидел, тем сильнее становилось желание. На глаз навернулись слезы, а в груди пообжилась преогромная обида на весь мир сразу. К тому же опять потянуло на стихи, что являлось приметой величайшего душевного волнения.