— Я пойду прогуляюсь, — сказала она громко, и Клементина, следившая за красавицами, нахмурилась, но запрещать не стала, предупредила лишь:
— Панночка Елизавета, будьте так любезны вернуться к ужину.
Вернется.
К ужину, к треклятому шпинату и вареной капусте, к паровым безвкусным котлеткам, травяному чаю и пустой болтовне…
Из Цветочного павильона Лизанька выпорхнула.
Ах, до чего душно, тяжко на сердце! И душу терзает неясная тревога…
— Панночка Лизавета! — окликнули ее, и голос этот тихий, бесцветный заставил Лизаньку подскочить. — Панночка Лизавета, я…
…крысятник появился будто бы из ниоткуда. Неопрятный. Еще более жалкий, чем Лизаньке запомнилось, пусть бы и вырядился он ныне в темную куртку с эмблемою, какие носили местные сторожа.
Куртка была ему велика, карманы ее топорщились, а на шее крысятника ярмом висела древняя камера.
— Панночка Лизавета, — сказал он, норовя заглянуть в глаза. — Я вас ждал.
— Зачем?
Лизанька подобрала юбки.
Отчего-то мысль, что этот ничтожный человечишка к ним прикоснется, пусть бы и ненароком, была Лизаньке неприятна. И глядя на крысятника, который застыл, не смея сдвинуться с места, она думала, что зазря с ним связалась.
Заплатила еще…
И чего, справшивается, ради?
Она ведь и сама-то великолепнейшим образом справилась. Да и было чего справляться… все ж очевидно… и этот, еще недавно казавшийся весьма полезным, человек ныне превратился в человека бесполезного, а то и вовсе опасного.
Приехал.
Ошивается. Вынюхивает тут… а если вынюхает чего, что не положено? И в газетенке своей мерзкой напишет? Себастьяну от него один вред, а о Себастьяновых интересах Лизанька должна позаботиться.
— Поговорить хотел, — сказал крысятник, почесывая щеку.
В пятнах каких-то… и глаз дергается… и как его только в сторожа приняли?
— Не о чем нам с вами разговаривать, — решительно заявила Лизанька.
Ждала, что станет возражать, допытываться, с чего вдруг этакая перемена, но крысятник лишь плечами пожал и поинтересовался:
— Вы уверены?
Конечно, она уверена.
И более того, имейся способ спровадить его так, чтобы безвозвратно, Лизанька непременно бы им воспользовалась… может, жалобу написать?
Или сказать, что он Лизаньку снасильничать хотел? Тогда-то его точно посадят… но слухи поползут, а Лизаньке слухи не нужны… и опять же, ему тоже есть чего рассказать… поверить, может, и не поверят, но сомнения… и снова слухи…
…ах, до чего неудобен стал ныне тот давешний разговор, который по-всякому истолковать можно. Ничего, будет Лизаньке наука наперед. И она, гордо вздернув подбородок, ответила:
— Я абсолютно уверена. У нас с вами никаких общих дел нет и быть не может. А если вам иное показалось, то это исключительно ваши собственные фантазии.
Хорошо сказала. Красиво.
…преподаватель по риторике был бы доволен, а то говорит, что, дескать, Лизанька говорит простовато.
— Если же вздумаешь меня преследовать, — добавила она, чтобы уж наверняка отделаться, — то я обвиню тебя в домогательствах. И мой папенька тебя на каторгу спровадит.
…давно хотел, да все что-то медлил.
Нерешительный он, в отличие от Лизаньки.
Или добрый чрезмерно?
Но маменька говорила, что излишняя доброта лишь во вред, и ныне Лизанька как никогда лучше понимала ее правоту. Потому сама решила, что с крысятником будет добра ограниченно… она ему не станет мешать, пусть уже за это скажет спасибо.
— Приятно было познакомиться, — тихо ответил крысятник и исчез.
Нет, ну как у него это получается?
Папенька тоже удивлялся… талантом называл… Лизанька вздохнула и отбросила неудобные мысли. Собой она в целом была довольна. И даже настроение поднялось.
Пожалуй, что нынешняя прогулка будет вполне себе в удовольстве. Правда, далеко Лизаньке уйти не позволили.
— Панночка забыли зонтик, — серая горничная возникла за спиной с кружевным зонтиком нежно-бирюзового колеру. — Панночке надобно поберечься от солнца…
Верно.
…позавчера королевский косметолог самолично смешивал крема, пытаясь отбелить Лизанькину кожу, и громко сетовал, что панночка не берегла себя от солнца… и что на локтях кожа вовсе огрубела, а сие недопустимо… и еще волосы мазал какой-то пакостью, черной и вязкой, которая ко всему пахла болотом. Лизанька терпела, стиснув зубы. Правда, после процедур волосы сделались невероятно мягкими, а кожа — фарфорово-белой, будто бы прозрачною.
Зонт раскрылся, защищая Лизаньку от опасного солнечного света.
…ах, до чего славная, должно быть, эта жизнь…
…просыпаться и выглядывать за окно, любуясь многоцветьем королевского парка. Спускаться в столовую, завтракать под нежные звуки арфы, вести неспешную беседу о высоком… к примеру, о королевском театре… или о моде… или еще о том, что творится за дверями дворца, потому как поговаривали, что Его Высочество решительно расстались с княгиней Анелией, которая — вот дура-то! — королевичу изменила…
…и обсудивши новости, переодеваться, выходить на прогулку… идти вот так, неспешно, вдыхая тяжелый воздух — такой бывает перед самою грозой — пить его, пронизанный ароматами роз и эльфийских трепетных желтоцветов…
— Панночка заблудилась? — этот низкий бархатистый голос как нельзя лучше вписывался в Лизанькину прекрасную мечту.
— Панночка гуляет, — ответила она с улыбкой, на сей раз вполне искренней.
— В одиночестве?! — притворно ужаснулся пан Грель…
…Грель… нехорошее имя, куцее какое-то и ему не идет.
— Уже нет… если, конечно, вы не слишком заняты…
— Отнюдь, — он поклонился и поцеловал Лизанькину ручку, трепетно коснувшись кожи губами. И Лизанька зарделась от смущения… — За ради прекрасной панночки я всегда свободен!
Горничная держалась в отдалении… и не уйдет ведь, потому как Клементина бережет чужую репутацию паче собственной…
…собственной-то нету, небось, думает, что если Лизанька из простых, то ничего-то не знает. А все про нее знают, королевскую бастардку… слово-то какое, специальное, а ежели разобраться, то ублюдок — он ублюдок и есть, как его не назови. Строит из себя всю такую распрекрасную шляхетку, а живет едино милостью братца…
Дева старая.
Правда, поговаривают, что вовсе даже не дева, что у нее собственный полюбовник имеется, и по-хорошему получается, что не ей морализаторствовать, так нет же… небось, сотню лет тому ее бы живенько в монастырь спровадили, чтоб род королевский не позорила.
Права маменька, пали нынешние нравы.
— О чем вы думаете, панночка? — Грель ступал медленно, и руку предложил, и Лизанька охотно ее приняла. Сердце застучало от этакой близости…
А в папенькином доме Себастьян старательно избегал Лизанькиного общества. Нет, он был безукоризненно вежлив, хвалил и ее игру на клавикордах, и способности к декламации, и Лизанькины вышивки, и пироги, которые будто бы она пекла… беседовал, шутил, но чувствовалось во всем некоторое стеснение. Конечно, он ведь папенькин подчиненный, а папенька, который затею со сватовством никак не одобрял, постоянно мешался, не оставляя Себастьяна с Лизанькою одних ни на секундочку… теперь-то иное… теперь-то любовь почти взаправду… а если не любовь, то преддверие ее, которое с трепетностью чувств и метаниями душевными.
Тонкими.
— Обо всем, — ответила Лизанька, разглядывая суженого сквозь ресницы.
…а и хорош, пусть и обличье нынешнее ей вовсе непривычно, но все одно хорош. Высокий, стройный. И лицо такое чистое, с печатью благородства. Черты правильные, особенно нос красив, как у греческой статуи, про которые Лизаньке гувернерка рассказывала…
…и одет со вкусом, пусть и роль приказчика ему непривычно, а все одно держится уверенно, не то, что дура-акторка со своим Подкозельском.
…вчера целый день Грелю глазки строила, все расспросить норовила, откудова он и чем занимается, и понятно, что неспроста, проверяла. А Грель — молодец, держался с достоинством, и на акторкины заигрывания внимания не обращал.