— А ты не боишься, — новоявленный вампир медленно растянул губы в очень нехорошей усмешке, демонстрирующей кончики клыков, — что я начну с тебя? В качестве, так сказать, благодарности?

— Ну не совсем же ты безумен, право слово. Ты и так переживешь меня на много, много лет.

— Ты забыл одно. Я уже мертв. Ну, да не тратить же время на метафизические дискуссии. Показывай библиотеку, жрец.

Первую свою жертву он запомнил навсегда. Потом были другие — много других, чьи лица стирались из памяти прежде, чем они успевали умереть. К ним он не испытывал ни ненависти ни жалости. Право слово, те, кого убивали его люди по его приказам — или те, кого убивал он сам по приказам купивших его меч — заслуживали смерти не больше и не меньше тех, что умирали потому, что ему потребовалась пища. В конце концов, человек — единственное животное, убивающее не только когда голодно. Несмотря ни на что, Ригнар ощущал себя человеком. Но первый…

На следующий день после трансформы он почувствовал непонятную раздражительность. Сперва тан списал было это на пережитый шок, но когда захотелось запустить стулом с первого попавшегося под руку служку, а потом размазать по стенам мозги всех остальных, он понял — что-то не так. Никогда раньше Ригнара не посещали неконтролируемые приступы ярости. Он пошел к верховному жрецу. На самом деле, тан предпочел бы никогда в жизни больше не встречаться с этим, с позволения сказать, человеком, но больше спросить было просто не у кого. Тот лишь растянул губы в своей мерзкой улыбке, при виде которой Ригнару снова едва удалось сдержать ярость.

— Ты голоден, только и всего. Пойдем.

Они шли запутанными коридорами. Ригнар положил себе, добравшись в библиотеку, в первую очередь найти планы храма и хорошенько в них разобраться. Зависеть от провожатых было унизительно.

— Есть у нас сейчас один человечек, — говорил жрец на ходу. Этого мы выкупили отнюдь не из мягкосердечия. Он клеветал на богов — и отсечение головы, что назначили ему светские власти слишком милосердно. Его надо сжечь на площади перед Храмом, дабы другим неповадно было.

Тана передернуло:

— В чем же состояла его клевета? — полюбопытствовал он.

— О, — небрежно отмахнулся его провожатый, — обычные бредни о падении наших милосердных Молодых Богов.

На минуту Ригнар остановился, словно вкопанный:

— Но это правда!

— Мы уже говорили об этом, — напомнил жрец. — И я объяснил, почему мы так поступаем. Этого человека сожгут завтра утром. Ты знаешь, как это бывает — решетка, медленный огонь, опахала, чтобы приговоренный не задохнулся в дыму раньше времени, пара жрецов, поддерживающих его в сознании до последнего. Или ты утолишь свой голод. Быстро и милосердно. Ты ведь склонен к милосердию, Ригнар? — язвительно засмеялся он. — Вы, наследные таны любите красивые слова о чести, благородстве и милосердии. И поэтому миром правим мы. Те, кто знает, что цель всегда оправдывает средства. Всегда, тан, запомни это.

Ригнар мог бы свернуть ему голову одним движением. А дальше? Вырезать весь храм? Даже если каким-то чудом он бы справился и с отлично обученной стражей, и с владеющими магией жрецами, то что потом? Ему нужно убежище хотя бы на тот срок, что потребен для осознания себя иного. Для изучения своих новых возможностей. Если он объявит войну всему миру, то как долго проживет? И кто совершит его месть кроме него?

Они остановились перед неприметной дверью, одной из череды других, снабженных тяжелыми засовами.

— Он там. Ты можешь, конечно, продолжать утверждать, что он невиновен и не заслуживает своей участи. Но он умрет в любом случае. Как — решать тебе. — Жрец отодвинул засов.

Ригнар шагнул внутрь, чувствуя себя донельзя отвратительно. Дверь захлопнулась.

Помещение было едва освещено тусклым огоньком коптилки, но теперь Ригнару было более чем достаточно этого света. По правде говоря, он ожидал увидеть кого-то более походящего на преступника. Если бы перед ним предстал матерый каторжник, обросший и в лохмотьях, тану, возможно, было бы легче.

На лавке сидел молодой человек, едва ли не моложе самого Ригнара. Рыжие кудри, любопытные зеленые глаза, даже следы чернил на пальцах сохранились несмотря на неволю. Он чем-то неуловимо напомнил Ригнару лекаря, жившего у них в Хьернире, хотя тот был стар. Возможно, дело было в неистребимом любопытстве, написанном на лицах обоих. Отец держал того лекаря даже не столько ради его умений — он вообще считал, что воину не пристало обращать внимания на пустяковые раны, а со смертельными ни один лекарь не справится — сколько за неистощимый запас рассказов о стародавних и нынешних временах и отличное знание карт. Но когда в замок пришел мор и половина дружинников разбежалась, опасаясь заразы, старый лекарь ходил за больными, не считая времени суток. До тех пор, пока сам не свалился, чтобы уже не встать.

— Кто ты, — звонкий голос парня согнал морок. — Ты непохож ни на храмового стражника, ни на жреца. Да и на служку, разумеется, тоже. Кто же ты?

— За что тебя приговорили? — спросил Ригнар, удивляясь сам себе. Зачем ему это знать? Что ему за дело до этого грамотея?

Тот неподражаемо передернул плечами:

— Язык мой — враг мой. Написал поэму, рассуждая: если боги таковы, как говорят о них жрецы, то нужны ли людям такие боги? И прочитал другу, у которого, как выяснилось, религиозные чувства возобладали над всем остальным.

На секунду Ригнар перестал его слышать. Все окружающее стало нереальным. Жажда. Безумная, непредставимая раньше. Которую нельзя утолить ничем, кроме… Кровь. Много крови. Кровавая пелена застилает глаза. Люди — пища для бессмертных, не более. Начать с этого, а потом… Утопить в крови весь мир, чтобы напиться вволю.

Морок схлынул так же внезапно, как появился. Ригнар помотал головой, отгоняя остатки кошмара. Пленный умник, кажется, ничего не заметив, продолжал говорить:

— … Вот только не понимаю, зачем жрецам нужно было выкупать того, кто посягнул на их богов.

— Тебя сожгут завтра на площади перед храмом, — хрипло ответил тан. Как-то ему довелось присутствовать на публичной казни. «Ты ведь помнишь, как это бывает…» Крик, безумный крик горящего заживо. Тошнотворный запах жареного мяса. Жадное любопытство толпы, делающей ставки, сколько он еще продержится. Обрекать на подобное человека, чья вина была лишь в неправильном выборе друзей…

Молодой человек побледнел.

— Надо было догадаться, — сказал он наконец. — Жрецы не отличаются излишним милосердием.

Ригнар промолчал. Он видывал смерть в разных обличьях, так почему же сейчас он колеблется? Только лишь потому, что этот парень, невесть из-за чего ему нравится?

— Умереть — тоже надо уметь, — вдруг тихо сказал пленник. Посмотрел на ошарашенное лицо Ригнара и добавил совсем другим тоном. — Это не мои слова. Их принес один мой знакомый, ученик истинного мага, из странного мира, не ведающего магии. Он говорил, что там и время течет как-то странно — всякий раз, как туда попадаешь, оказываешься в разных эпохах. Он приносил мне оттуда стихи. Вот уж не думал, что однажды сам начну размышлять об этом:

«…На свидание к небесам паруса собирая тугие.

Хорошо, если сам. Хуже — если помогут другие…»

Ригнар всегда считал стихи уделом тех, кто не в состоянии совладать с оружием и способен лишь играть словами. Но почему эти слова, произносимые тихим задумчивым голосом врезались в сознание, точно набат?

Ригнар лишил его сознания одним коротким движением, так, чтобы тот не успел даже понять, что произошло. Нагнулся, разорвал воротник. При виде обнаженной шеи разум снова застлала алая муть. Металлический вкус крови во рту показался приятней самого изысканного вина. Наконец, выпрямившись, вытер губы и долго, точно не веря, смотрел на окровавленную ладонь. В душе не было смуты. В душе вообще ничего не было, кроме звенящей пустоты и странной удовлетворенности. Каким-то нутряным чутьем он знал, что этого хватит на несколько дней. В последний раз посмотрел на безмятежное лицо мертвого парня. Первый.