Торхтхельм
Так пал последний эрл,
чей древний род
восходит к саксам, кои,
гласит преданье,
из-за моря, с заката,
где земли англов,
в Уэльс приплыли
и мечу предали,
и взявши земли
здешних королей,
весь остров покорили —
то древле было.
А теперь опять
напасть к нам севера:
вновь буря битв
пришла на землю бриттов.
Тидвальд
Вновь людям лупит
тот лютый ветер
в хвост и в гриву.
Живи, болтай, певец,
враги же да погибнут!
Угодья потеряв
и поле, что он холил,
сам обездоленный
собой удобрит землю
без погребальных песней,
а дети и жена его
обречены на рабство.
Торхтхельм
Но Этельред — не Вюртгеорн,
он вряд ли
добыча легкая.
Бьюсь об заклад,
норвежец этот, Анлав,
он нашим не чета —
ни Хенгесту, ни Хорсу.
Тидвальд
Худо будет, парень!
Однако потрудись
в последний раз —
и дело сделано.
Подымем тело.
Ты — под колени,
я — за плечи.
Так! Взяли! Поднатужься!
Ну же! Готово!
Укрой его попоной.
Торхтхельм
Холстом беленым бы,
не грязной тряпкой.
Тидвальд
Укрой, чем есть, покуда.
Нас в Мэлдоне
монахи ждут
с аббатом вместе,
а мы невесть где бродим.
Поехали! Теперь
ты без помех, коль хочешь,
молись иль слезы лей.
Коней я поведу.
Ну, милые, пошли!
Щелкает кнутом.
Пошли, пошли. Вперед.
Торхтхельм
Господь, нам укажи
путь верный.
Молчание. Слышится только стук и скрип колес.
Ох, как скрипят!
Над пустошью и топью,
разносится, должно быть,
на много миль их стон.
Еще более долгое молчание.
Куда мы дальше?
Долго ли еще?
Ночь кончилась почти.
Я тоже.
Эй, Тида, что молчишь?
Иль проглотил язык?
Тидвальд
Устал язык молоть.
Хоть отдохнул немного.
«Куда, куда?»
Да! вот вопрос дурацкий.
К монахам в Мэлдон,
а может быть, и дальше,
в Элийское аббатство.
Не близкий путь,
к тому же, в наше время
дороги — хуже не бывает.
Мечтаешь о постели?
Тут не найти ее.
На лучший случай
получишь: вот подвода,
а труп подушкой будет.
Торхтхельм
Ты, Тида, груб.
Тидвальд
Сказал, как есть.
А если песнопевец
споет: «И вот,
главу склонил я
на грудь вождя,
объятый сном в печали;
так вместе мы —
муж благородный
и слуга его —
по гатям и каменьям
путь продолжали
к последнему пристанищу любви...» —
то было бы не грубо?
Устал я думать,
а в сердце, Тотта,
своих забот хватает.
Тебя мне жаль,
себя мне жаль не меньше.
Ты, парень, спи!
Спи, коль охота.
Мертвец и скрип колес
сну не помеха.
Кричит на лошадей:
А ну, ребятки,
прибавьте шагу!
Там стойла ждут,
и будет вам кормежка
от щедрот монашьих.
Марш! Марш вперед!
Некоторое время слышится только скрип и дребезжание подводы да цокот копыт.
Вдали зажигаются огни. Голос Торхтхельма с подводы звучит вяло, полусонно.
Торхтхельм
Там свечи в сумраке
и голоса, как будто
по душе ушедшей
вершится служба
в ограде Эли.
Так люди чередой
идут-бредут сквозь вечность.
И будто в голос
рыдают жены там.
Так день за днем
мир умирает,
в прах обращаясь;
могильный камень
веками весь изглодан,
соратники и родичи
прочь отошли.
Так вспыхнет человек
и вновь во мрак уходит.
Вот свет свечей исчез,
и чахнет мир,
и ветер веет,
и вечна ночь.
С каждым его словом огни угасают. Голос же Торхтхельма возвышается, но все же остается голосом вещающего во сне.
