Третья сестра стояла с минуту, положив ладонь на пах и глядя вдаль через кукурузное поле, затем пошла в коптильню и вернулась с граблями на деревянной ручке. Она сгребла пепел от края костра и принялась вытаскивать обуглившиеся свертки, завернутые в листья от кукурузных початков. Близнецы мгновенно встрепенулись. Они во все глаза смотрели на свертки, затем один из них подошел к костру и невразумительно пробормотал:

— Человечек из теста.

Вообще эти дети показались Инману не совсем нормальными. У них были запавшие глаза, они безмолвно двигались в свете костра, безостановочно расхаживали по ярко освещенному двору. Казалось, они вытаптывают подошвами босых ног какой-то узор на земле, повторяя его раз за разом. Когда Инман заговорил с ними, они ничего не ответили, не посмотрели в его сторону, даже не отреагировали на звук его голоса, и он пришел к заключению, что тот мальчик, который говорил у огня, исчерпал их общий словарный запас.

Сестры принялись очищать свертки от кукурузных листьев, в холодном воздухе от них поднимался пар. Когда все свертки были развернуты, у них оказалось шесть темных хлебцев, каждый из которых был вылеплен в виде большеголового человечка, причем так подробно, что у них имелись даже заметные выступы, поднимающиеся вверх над животами. Девушки бросили шелуху в огонь, она вспыхнула и мгновенно сгорела.

— Мы знали, что ты придешь, — сказала Лайла.

Две сестры дали по хлебцу каждому из мальчиков. Те схватили их, оторвали куски величиной с кулак и засунули себе в рот. Быстро проглотив хлебцы, они снова стали топтаться по чуть видимой тропке, которую проделали на земле. Инман наблюдал за ними, стараясь понять, что за рисунок они изображают. Здесь мог быть какой-то знак, который ему не следовало пропустить. Но спустя некоторое время он бросил это занятие. Он не мог найти никакого смысла в этих следах.

Две девушки взяли оставшиеся четыре хлебца и пошли в дом. Лайла приблизилась к Инману и остановилась рядом с ним. Положив руку ему на плечо, она сказала:

— Мы ждали большого мужчину вроде тебя. Он не мог сообразить, что ему следует ответить.

Наконец он снял с плеч мешок для провизии, где лежали деньги и револьвер, и опустил его на землю у ног. Ночь еще не совсем наступила, но было уже темно, и он заметил на склоне холма что-то похожее на желтый свет, двигающийся сквозь деревья, колеблющийся и неясный, то рассеянный, то превращающийся в яркую точку. Таким странным показался Инману этот свет, что у него мелькнула мысль, что он исходит не от внешнего источника, а просто мерещится ему из-за какого-то нарушения у него в мозгу.

— Что это? — спросил он.

Лайла проследила за движением света и сказала:

— Ничего. Сегодня он еще маленький. Иногда бывает большой, больше луны. Так вот, когда я была девочкой, Джуниор убил на этом холме какого-то человека и его собаку. Он отрубил им головы топором и положил их на пень гикори. Мы все пошли туда посмотреть. Лицо мужчины стало почти черным, как у ниггера, и глаза смотрели как-то странно. Вот с тех пор иногда по ночам этот свет и двигается по холмам. Можно подняться туда прямо сейчас, но ничего не увидишь, только, может быть, что-то потрется о тебя, как будто старая корова сухой шкурой.

— Почему он убил того человека? — спросил Инман.

— Он никогда не говорил. Просто на него нашло. Он скор на руку. Даже застрелил свою собственную мать. Сказал, случайно, будто бы ока обернулась своим белым фартуком и он принял ее за лебедя.

— Что-то я не замечал лебедей в этой местности.

— Их мало.

Свет на холме заострился до голубой точки и, увеличив скорость, замелькал среди деревьев.

А затем исчез.

— Что ты думаешь об этом свете? — спросил Инман.

— Сам Всевышний говорит в Библии, ясно как день, что у мертвых нет никакой мысли в голове. Все мысли от них отлетают. Так что это не тот человек без головы. Я считаю, что это, как люди говорят, иногда призраки собак бегают с фонарями в зубах. Но может, я не права. Старики говорят, что раньше было больше привидений, чем сейчас…

Лайла посмотрела на него пристально. Затем потерла ладонью его руку.

— Я думаю, ты путешествуешь под черным флагом.

— Ни под каким, — отрезал он.

Одна из сестер подошла к крыльцу и сказала:

— Пойдемте есть.

Инман поднял с земли свой мешок для провизии и, подойдя к крыльцу, положил там. Лайла сняла с его плеч лямки заплечного мешка и поставила его рядом с первым. Инман посмотрел на него и подумал: «Не надо бы этого делать», но дальше не смог привести свои мысли в порядок.

Когда Лайла и ее сестра повернулись, собираясь идти в дом, он взял мешок для провизии и засунул его на глубину руки в пространство между вязанками дров, сваленных кучей на крыльце. Он последовал за девушками в дом, который сейчас показался ему намного больше, чем раньше. Они провели его по коридору с дощатыми некрашеными стенами, и он, следуя за ними, почувствовал, что его ноги почти выскальзывают из-под него. В темноте жилище казалось огромным перенаселенным домом, разделенным на множество маленьких комнаток с дверями в каждой стене. Комнаты переходили одна в другую в порядке, не поддающемся логике, но Инман и Лайла наконец пришли в большую комнату с покатым полом, где на столе были набиты планки у каждого места. Визи спал как убитый на кровати в углу.

На столе дымила лампа, ее слабый свет колебался, отсвечивая на стенах, на полу и на столе, словно тени на камнях, лежащих на дне ручья. Лайла посадила Инмана во главе стола и повязала клетчатую салфетку вокруг его шеи. Хлебец из костра, завернутый в другую салфетку, лежал в центре стола.

Одна из сестер принесла от очага огромное блюдо, доверху заполненное большими кусками мяса, плавающими в прозрачном жире. Инман не мог сказать, от какого создания было это мясо. Куски казались слишком большими для свинины, но слишком бледными для говядины. Они были так уложены на блюде, что их можно было брать за выпирающую кость. Мясо пронизывали белые нитки сухожилий и связок. Девушка поставила блюдо перед ним, подперев перевернутой поварешкой, чтобы оно стояло прямо. На столе перед ним лежал лишь нож в ржавых пятнах. Он взял его и посмотрел на Лайлу.

— У нас нет вилок для мяса, — сказала она.

Инман ухватил кость левой рукой и резал и резал мясо, но никак не мог сделать хоть какую-то существенную отметину на куске.

Все три девушки собрались вокруг стола, чтобы оценить, как у него получается. От них исходил какой-то животный запах, похожий на тот, что поднимается от сырых зарослей галакса, и запах этот перекрывал даже сильный неприятный запах от странного мяса. Лайла, стоявшая рядом, слегка привалилась к Инману и потерлась мягким животом о его плечо, затем встала на цыпочки, и он почувствовал, как покрытая волосами выемка между ее ног царапнула его кожу сквозь тонкое платье.

— Ты красивый, — сказала она. — Спорим, ты притягиваешь женщин, как собачья шерсть молнию.

Одна из сестер уставилась на Инмана:

— Я хочу, чтобы он меня обнял, да так крепко, чтобы я не замычала.

Лайла прикрикнула на нее:

— Ишь губу раскатала. Он мой. А тебе остается только смотреть и слюни подтирать.

Инман почувствовал страшное утомление. Он все еще пилил кусок мяса тупым ножом, но его руки отяжелели. Горящий фитиль фонаря, казалось, испускал странные лучи в темной комнате. Инман вспомнил кувшин и подумал: «Что за питье там было?»

Лайла оторвала его сальную руку от кости, засунула ее себе под подол и потянула вверх, прижимая к бедру, чтобы он почувствовал, что под юбкой ничего нет.

— Убирайтесь, — скомандовала она сестрам, и они пошли к прихожей. Одна из них, обернувшись у двери, сказала:

— У тебя одно на уме. Ты только на член и молишься.

Лайла отодвинула блюдо с мясом к приподнятому краю стола, свалив его с поварешки и выплеснув серую подливку, которая потекла вниз и закапала со стола на пол. Она уселась на край стола перед Инманом, поставила босые ступни на подлокотники его стула и расставила перед ним ноги. Затем откинула юбку, собрала ее складками на талии и, откинувшись назад на локти, спросила: