К вечеру начался холодный дождь, и Инман без особого удовольствия шел остаток дня в темноте.

Уже далеко за полночь, почти падая от усталости, мокрый, как выдра, он наткнулся на большой каштан с дуплом, кора вокруг которого зажила и была похожа на толстые губы. Инман забрался внутрь, и хотя там хватало места, только чтобы сидеть на корточках, по крайней мере в дупле было сухо. Он сидел там долго, слушал шум дождя, скручивал сухие листья, катая их между пальцами, а потом выбрасывал в темноту. Найдя приют в дереве, он начал ощущать себя промокшим ночным духом, каким-нибудь гномом или троллем — изгнанным, обиженным и готовым внезапно наброситься со злости на прохожего. Позже он то дремал, то просыпался, ожидая утра, а затем наконец крепко заснул, угнездившись в самом сердце каштана.

Инман снова увидел свой сон о Фредериксберге и вскоре после рассвета проснулся, дрожащий и в мрачном настроении. У него было такое чувство, будто все вокруг него стало совсем не таким, каким было накануне. Он старался вылезти из сердцевины дерева, но обнаружил, что вся нижняя половина его тела словно омертвела. Инман выкарабкался из дупла, подтягиваясь на руках. Он не чувствовал ног, будто все, начиная от пояса, у него было отпилено. Словно там ничего нет, и он сам находится в процессе превращения в какой-нибудь призрак, и его тело тает снизу и растворяется в воздухе, как будто остаток пути ему придется проделать в виде дымки или тумана.

Эта мысль имела свою привлекательность. Странствующая тень.

Инман вытянулся на земле на мокрой подстилке из листвы и посмотрел вверх сквозь ветви деревьев и падающие с них листья. Серые облака затянули небо. Голубые клочки тумана, прозрачные и бледные, как тающий пороховой дым, двигались сквозь верхний полог из каштановых и дубовых ветвей, приглушая яркость осенней листвы. В лесу захлопала крыльями перепелка — глубокий сильный звук, похожий на биение его сердца за мгновение перед этим. Он приподнял голову и прислушался, думая о том, что, даже если это его последний день на земле, ему следует быть бдительным. Но в этот момент хлопанье крыльев стало реже и постепенно затихло в лесу. Инман посмотрел на нижнюю часть своего тела и со смешанным чувством обнаружил, что он, оказывается, еще не совсем превратился в туман. Он попробовал двинуть ногами, и они ответили на этот призыв. Затем потер лицо ладонями и одернул мятую одежду. Он промок до нитки.

Инман приподнялся, чтобы достать свои мешки из дерева, затем сел, прислонившись к его стволу, открыл фляжку с водой и сделал большой глоток. Из еды у него осталась только кружка кукурузной муки. Он сгреб сухие ветки, чтобы сделать костер и приготовить кашу. Затем зажег трут и долго дул на него, пока маленькие серебристые круги не заплясали у него перед глазами, но костер лишь вспыхнул, сильно задымил, а потом погас.

— Я сейчас встану и пойду дальше, — сказал Инман, как будто его кто-то мог услышать.

Однако после того, как он произнес это, он сидел там еще долго.

«Я крепну с каждой минутой», — думал Инман. Но, попытавшись найти тому подтверждение, убедился, насколько это далеко от истины.

Инман поднялся с сырой земли и стоял, покачиваясь, как пьяный. Затем пошел, но, пройдя совсем немного, непроизвольно согнулся. Его внутренности свело в сухой рвоте так сильно, что он опасался, что какой-нибудь важный внутренний орган может оказаться на земле. Рана на шее и свежие раны на голове горели и пульсировали, словно сговорившись против него. Он посидел на камне, затем встал и все утро шел через туманный лес. Этой дорогой мало пользовались, она так кружила и петляла, что он не мог сказать, в каком направлении она идет. Эта тропа никуда определенно не вела, только все выше поднималась в горы. Она поросла травой и папоротником, и казалось, что земля постепенно принимает свой первозданный вид и через некоторое время от этой дороги не останется и следа. На протяжении нескольких миль Инман шел через лес, состоящий из огромных тсуг; туман окутывал их так густо, что полностью скрывал их зеленые сучья. Видны были только черные стволы, поднимающиеся в низкое небо, как древние менгиры, поставленные забытой расой в память о самых мрачных событиях своей истории.

Инман не замечал ни одного признака присутствия человека, кроме тропы через эту дикую местность. Ни одного, чтобы понять, как отсюда выбраться. Он чувствовал, что совсем запутался и потерял дорогу, а тропа вела его все выше и выше. Он двигался медленно, еле волоча ноги, без уверенности, что это приблизит его хоть на йоту к какому-нибудь знаку, показывающему, куда идти.

Ближе к полудню он, следуя по тропе, повернул и подошел к какому-то непонятному существу, чем-то напоминавшему тощего низкорослого человечка, присевшего на корточки. Над зарослями высокого папоротника, покрытого инеем, выступали только голова и плечи; на каждом кончике папоротника застыла яркая капля росы. По позе этого существа Инман сначала подумал, что он застал лысуху в момент испражнения. Но приблизившись, рассмотрел, что это была старая женщина, присевшая на корточки, чтобы положить кусочек сала для приманки в птичью ловушку. Не лысуха, зато старушка.

Инман остановился и окликнул ее:

— Эй, мэм.

Маленькая женщина мельком взглянула на него, но даже не махнула ему рукой. Она сидела на корточках и тщательно налаживала силки, полностью погруженная в свое занятие. Закончив, она встала и принялась ходить вокруг ловушки, проверяя ее, пока в папоротнике не образовался безупречный круг. Она была совсем старая — это было совершенно ясно, но, за исключением морщин и обвислого подбородка, ее кожа на щеках розовела, как у девушки. На старухе была мужская фетровая шляпа, белые редкие волосы под ее полями висели до плеч. Ее одежда — объемистая юбка и блуза — была сделана из мягких дубленых шкур, которые выглядели так, будто их вырезали ножом и наскоро сшили грубыми стежками. На ней был сальный фартук из хлопчатной ткани, завязанный вокруг талии, из-за пояса торчала ручка малокалиберного револьвера. Ее башмаки были грубо сделаны каким-то сапожником-неумехой, их носки загибались кверху, как концы лыж. К стволу большого тополя было прислонено длинноствольное охотничье ружье — пережиток предыдущего века. Инман понаблюдал за женщиной немного и сказал:

— Вы не поймаете ни одну перепелку в силок, если они будут чуять запах человека.

— От меня не сильно пахнет, — возразила женщина.

— Что ж, ваше дело. Я бы хотел узнать, эта дорога ведет куда-нибудь или она скоро закончится?

— Эта никуда не ведет, но в паре миль отсюда есть тропа. Она, насколько я знаю, идет дальше.

— На запад?

— В основном на запад. Она идет вдоль хребта. Если точнее, то на юго-запад. Старая торговая тропа с индейских времен.

— Очень благодарен, — сказал Инман. Он засунул большой палец под лямку заплечного мешка, собираясь идти дальше. Но в это время пошел дождь, длинными тяжелыми каплями, падающими как свинец из бойницы.

Женщила подняла сложенную чашечкой ладонь и наблюдала, как вода наполняет ее. Затем она взглянула на Инмана. Его раны были ничем не прикрыты. Она пристально посмотрела на него и сказала:

— Похоже на дырки от пуль. Инман ничего не ответил.

— Ты выглядишь слабым, — заметила она. — Бледный.

— Я в порядке.

Женщина посмотрела на него внимательнее.

— Ты выглядишь так, будто хочешь есть.

— Если бы вы могли зажарить для меня яйцо, я бы заплатил.

— Что? — спросила она.

— Я подумал, может, вы зажарите мне несколько яиц. Я бы заплатил, — повторил Инман.

— Продавать еду? — спросила она. — Думаю, нет. Я еще не дошла до такого. Но я могла бы дать тебе еды. Хотя у меня нет яиц. Здесь неподходящее место, чтобы держать кур. Дух совсем не подходящий для кур.

— А ваш дом близко?

— Меньше мили отсюда. И ты доставишь мне радость, если примешь кров и еду в моем доме.

— Тогда я буду дурак, если скажу «нет». Инман последовал за женщиной, замечая, как она ступает сначала на носок, а потом на полную ступню; эту манеру ходить часто приписывают индейцам, хотя Инман знал многих индейцев чероки, включая Пловца, которые ступали сразу на всю ступню, как крохали. Они прошли поворот и оттуда двинулись по большим каменным плитам. Инману показалось, что они идут к краю ущелья, так как запах разреженного воздуха говорил о значительной высоте, хотя сквозь туман ничего нельзя было разглядеть. Дождь немного утих, перейдя в мелкую морось, и затем превратился в твердые дробинки снега, которые отскакивали от камней. Инман и старуха остановились посмотреть, как они падают, но это продолжалось лишь минуту, затем туман начал подниматься, быстро смещаясь вверх, его полосы таяли на восходящем потоке. Над Инманом открылись голубые клочки неба, и он задрал голову, чтобы взглянуть на них. Он решил, что этот день собирается показать ему все виды погоды.