Возвращаясь в Нью-Йорк в декабре, он вез с собой двенадцать тысяч долларов и пожелания клубов юга «начать с наступлением теплой погоды». Он и сам хотел бы того же, но знал, что предстоят еще немалые схватки за умы и сердца.
Декабрь принес очередную замену кабинета в Мадриде. Испанцы заявили о желании мирно решить кубинскую проблему. Они уже понимали, что могут сохранить остров только ценой уступок, и очень хотели, выпустив на сцену реформистов, противопоставить хоть что-то действенным лозунгам Марти о борьбе и единстве.
Не переоценивая новой опасности, Марти тем не менее считал ее серьезной. Остров хотел войны, ждал ее и отказывал реформистам в поддержке. Но именно эта ситуация могла привести к преждевременной, заранее обреченной на неудачу вспышке. Испанцы делали все, чтобы спровоцировать выступление мамби — ведь, раздавив его, они давали реформистам отличную возможность покричать о «напрасных жертвах».
«Своевременность решает многое», — писал Марти Гомесу. 31 января он специально выступил в «Хардман-холле». Доказав недостаточность реформ и даже автономии для достижения национальной независимости, он особо подчеркнул, что «партия взяла священное обязательство не развязывать бездумную войну на Кубе и не участвовать в ней, если она вспыхнет, не вынуждать страну к несвоевременной и некоординированной активности».
В феврале он опять отправился на юг и провел два месяца в переездах из города в город. Все, казалось, было в порядке. Отчисления от заработков табачников поступали регулярно. Но Марти, прекрасно изучивший цены на оружие, видел, что денег все-таки не хватает.
10 апреля он был переизбран делегадо на второй срок. В тот же день оставшийся казначеем Бенхамин Герра сообщил, что на покупку дешевой партии неплохих винтовок не хватает всего полутора тысяч долларов. Но юг не мог больше дать ничего. И Марти отправился в Филадельфию.
В Нью-Йорк он вернулся в конце мая, когда можно было уже снять тяжелое, а главное, слишком потертое пальто. Он привез из Филадельфии тощий чек и озабоченность последними событиями на острове: в окрестностях города Ольгина взялась за оружие группа молодежи во главе с братьями Сарториус.
Вскоре пришли шифровки из Гаваны. Хуан Гомес сообщал, что восставшие малочисленны и ясных политических лозунгов не выдвигают. Эта трезвая оценка, однако, не охладила пыла ветеранов Кайо, и они поднимали бокалы за успех восстания под транспарантом со словами «Сарториус — Марти».
Марти с грустью видел, что, откликаясь на его зов к единству, честные солдаты по-прежнему могут быть нетерпеливыми и неосмотрительными.
Братья Сарториус сдались через неделю. Официальная Гавана под ликование мадридских политиков начала готовиться к визиту инфанты Евлалии. Автономисты вновь оказывались на коне.
Ситуация складывалась не в пользу партии. Все скрытые и явные противники Марти завопили о предательстве. И снова, в который уже раз, он, понимавший, что патриоты Ольгина стали жертвой провокации, стал лицом к лицу с клеветниками. 24 мая, не обращая внимания на свист и шум, он поднялся на трибуну «Хардман-холла».
Присутствовавший в зале известный никарагуанский поэт Рубен Дарио вспоминал: «Марти блестяще защитился от обвинений. Его успех был полным, и аудитория, вначале враждебная, аплодировала долго и горячо».
Они выходили из «Хардман-холла» вместе — элегантный поэт никарагуанец, только что назначенный на пост консула Колумбии в Нью-Йорке, и кубинец, отказавшийся от поэзии и чинов ради революции. На улице их ждала толпа, возгласы, протянутые для приветствия руки. «Два часа назад все было по-другому, — невольно подумал Дарио. — В чем сила этого человека, где корни его магнетизма?»
Гибкая фигура вскочила на подножку их экипажа.
— Учитель! — раздался взволнованный голос. — У меня нет денег. Но возьми это!
На колени Марти легла старинная серебряная шкатулка.
— Вы знаете этого человека? — спросил Дарио.
— Нет, — ответил Марти. — Он знает меня.
Одетые в резиновые кольца колеса мягко катились по брусчатке.
— О Марти, — говорил Дарио, — как бы я хотел видеть вас лишь наедине с пером и бумагой. Сколько света вы могли бы дать миру!..
— Писать для будущего, дорогой Дарио, значит молчать сегодня. А разве не вам принадлежит строка: «Молчать сейчас, чтобы потом рыдать?» Нет, нет, Дарио, мой крест найден, звезда зажжена…
Вскоре Марти снова отправился в Санто-Доминго. Он дорожил советами Максимо Гомеса, ему хотелось обсудить с ним многое, и 3 июня он сердечно обнял генерала.
Вечером, уложив гостя на уже знакомой ему кровати, Гомес достал дневник. Прежде чем сделать новую запись, он перелистал страницы прошлых лет: «11 сентября 1892 года. Сюда, в «Ла Реформу», приехал сеньор Хосе Марти, чтобы обменяться со мной точками зрения на революцию, которая сейчас готовится. Я высказал ему мои концепции.
Сеньор Марти — человек умный, подлинный защитник свободы. Он был одним из тех, кто стал на мою сторону, когда в 1884 году мы хотели начать новое движение. Но тогда он не согласился с нашими методами и отвернулся от нас. Его уход ускорил наше поражение. Мы, люди оружия, хотевшие принести на Кубу революцию, почувствовали публичное недоверие.
Некоторые выдающиеся кубинцы, возможно, считают, что я, сохраняя неприязнь к Марти, откажусь присоединиться к возглавляемому им движению. Но Марти приехал от лица Кубы, неся свою боль, показывая цепи, прося деньги на оружие, обращаясь к товарищам за помощью. Почему же мы должны сомневаться в его политической честности?
Я без малейшего колебания решительно встаю на его сторону и буду сопровождать его до конца».
«13 сентября 1892 года. Победа революции на Кубе зависит от сотрудничества всех. Многое из того, что делал Марти, делалось во имя примирения различных элементов, из-за несогласия которых похоронила себя революция Яры в Санхоне. Я буду ждать результатов объединения, зная, что эту работу должен продолжить Марти».
Гомес прислушался к хриплому и неровному дыханию спящего. Подумал: «Он никогда не выздоровеет». Обмакнул перо:
«3 июня 1894 года. Марти приехал снова, чтобы поговорить со мной и осведомить меня о хороших результатах подготовительной работы, хорошем финансовом положении и хорошем духе, который царит на острове. Мы обсудили способы и формы поддержки революции, как только она вспыхнет. Я рассылаю в связи с этим циркуляр всем военным руководителям, которые должны подготовиться».
5 июня Марти выехал к Масео в Коста-Рику. Там, пользуясь неофициальной поддержкой властей, вокруг генерала собирались самые нетерпеливые из повстанцев: его братья, Флор Кромбет, Антонио Самбрано.
Марти не писал Масео о точной дате прибытия, и его никто не встречал. Но газетчики тотчас узнали о приезде лидера кубинских революционеров: едва войдя в Гранд-Отель, расположенный напротив светло-желтого президентского дворца в Сан-Хосе, крохотной столице крохотной республики, Марти уже дал интервью редактору «Эль Эральдо де Коста-Рика».
Масео, Самбрано и их друзья прискакали наутро. И вплоть до самого отъезда Марти Масео ни на шаг не отходил от него. 2 июня обед в честь Марти дали ученые и литераторы. 3 июня Антонио Самбрано представил его членам Юридического общества. 5 июня кубинец принял приглашение клуба «Пунта Браво» и побывал у патриотов городка Картаго. В тот же день вечером, вернувшись в Сан-Хосе, он выступил с речью в школе права как гость Ассоциации студентов. «Эль Эральдо» писала: «Мы видели, как этот выдающийся человек входил в салон, бледный и немного сутулый. Опираясь на своего друга Самбрано, он направился к креслу, которое было для него приготовлено. Он очень болен, и все-таки он говорил два часа перед аудиторией в четыреста человек о том, что свобода Кубы и Пуэрто-Рико — дело всей Америки. Весь путь до отеля он проделал под крики «Вива!» и аплодисменты».
Кубинцы во главе с Масео поддержали все предложения Марти.
«Мы должны радоваться, — написал он Гомесу в «Ла Реформу», — генерал Масео согласен выполнить ту часть общей задачи, которую вы возложите на него».
