4 октября рейсовый пароход увез Марти на Ямайку. В Кингстоне он остановился на Ханновер-стрит, у торговца табаком Бенито Мачадо. В доме Мачадо, а впоследствии в отеле «Миртл Бэнк», состоялись его встречи с вожаками эмигрантов на Ямайке.

Марти рассказывал им о положении на Кубе, о партии, раздавал экземпляры программы и устава, номера «Патриа». Он благодарил за пожертвования, записывал имена добровольцев. Но он никому и ничего не говорил о своей главной заботе на Ямайке, о своей самой важной цели поездки на этот остров — связи с Антонио Масео.

Легендарный мамби обосновался теперь в Коста-Рике, но на Ямайке, неподалеку от Кингстона, в маленькой колонии кубинских табачников «Темпл-холл», жили его мать и жена.

Эти женщины были достойны славы «бронзового титана».

Когда прозвучал «Клич Яры», Мариана Грахалес не стала удерживать мужа и семерых сыновей, взявшихся за. мачете. «Настал ваш час, идите», — сказала она. Пятеро сыновей и муж, Маркос Масео, пали в боях. Но старая Мариана знала: придет время, и ее Антонио вместе с младшим братом Хосе отомстит за все.

Жена Антонио Масео, Мария Кабралес, стала его верной спутницей в походной жизни. Это ее слова разнесла по острову газета «Свободный кубинец»: «Кому же, как не нам, женщинам, перевязывать раны наших мужчин!»

Марти принес женщинам большие букеты. В крохотном домике пахло только что сваренным кофе.

— Да, здесь целый кубинский город, — медленно говорила гостю старая Мариана. — Здесь хорошо и спокойно. Но я помню Кубу, помню войну. О, как я все помню!.. Мне очень хочется в Орьенте. И Антонио хочется видеть тоже…

Марти держал в своих руках ее жесткие руки и слушал.

10 октября он выступил перед кубинцами «Темпл-холла». Мариана Грахалес сидела рядом с невесткой на почетном месте и украдкой вытирала глаза.

После речи Марти решено было создать новый клуб и поддержать партию. На прощание все вышли со знаменем на лужайку, и фотограф нырнул под черное сукно.

— Когда фото будут готовы, я пошлю их Антонио, — сказала Мариана.

— Он по-прежнему хочет войны?

— Э, его стоит только позвать…

— Стоит позвать любому?

— С тобой и с Гомесом он пойдет, не волнуйся.

18 октября слегка загоревший в тропиках Марти шагал по Фронт-стрит. Многие сотни миль остались позади, многие сотни кубинцев влились в революцию. А главное — революция обрела меч.

Искры опавших листьев гасли на улицах Нью-Йорка под грязными клочьями затоптанных предвыборных листовок.

Гаррисон против Кливленда — на этот раз предвыборная кампания походила на ленивое препирательство двух близнецов из-за не очень-то нужной обоим игрушки. Нерешительность республиканцев, которые не захотели или не смогли провести негров к урнам сквозь пылающий частокол крестов ку-клукс-клана, позволила южанам-демократам захватить всю исполнительную и законодательную власть в стране.

Марти выехал из Нью-Йорка 7 ноября, когда Гаррисон, сразу позабытый и прессой и Уолл-стритом, уже готовился трансформироваться в профессора права, а его бывшие протеже, чиновники-республиканцы, с грустью ждали своих преемников-демократов. Что поделаешь, четыре года назад они тоже вышибали их с насиженных кресел в государственных учреждениях. «То the victors belong the spoils»[56].

Ритмично погромыхивали колеса. Флоридский экспресс, новинка заводов Пульмана, несся с небывалой еще скоростью, делая почти тридцать пять миль в час. Марти не думал о событиях, занимавших янки в последние недели. Куда больше его волновало последнее, прошедшее 23 октября собрание в «Лиге». Он рассказывал черным и белым кубинцам — а белых приходило в «Лигу» все больше — о своей летней поездке в Тампу, Кайо, Санто-Доминго, Гаити и на Ямайку. И вот он снова едет на юг, который ждет его советов, решений, мыслей. «Люди поверили тебе и хотят сделать, как ты скажешь», — так говорил Пойо. Нельзя обмануть их ожидания. Но что теперь нужно для революции? Для чего время настало, а для чего еще не пришло?

Единство нации… Как переплавить его в корабли, винтовки, силы вторжения, отряды повстанцев на острове?

Риверо и Балиньо встретили Марти на вокзале, подвели к экипажу. «Что ни день — новые заботы», — хмуро говорил Риверо.

Наутро в цехе одной из фабрик никто не встал, чтоб по традиции приветствовать гостя. «Ему опять нужны наши деньги», — донесся чей-то свистящий шепот.

Марти похолодел. Но прежде чем он успел вымолвить слово, на шаткую скамью вскочила негритянка.

Паулина Педросо, чей дом в Орьенте сгорел в Десятилетнюю войну, а муж Руперто одним из первых вошел в основанную Марти и Брито «Лигу» Тампы, умела говорить то, что думала.

— Эй, вы! — звонко крикнула она рабочим. — Если кто-нибудь боится отдать свои центы или взять в руки мачете, пусть отдаст мне свои штаны, а я отдам ему свою юбку! Ну, кто первый?

И цех громыхнул хохотом.

Вечером Брито сказал Марти:

— Их чуть не убили, когда ты ушел…

— Кого, Корнелио?

— Да ту парочку новеньких, которые приехали из Гаваны и говорили, что ты строишь дом в Камагуэе на деньги партии…

Дни в Тампе были насыщены до предела. После консультаций с президентами клубов Марти решил: задача № 1 — сбор средств. Причем по возможности секретный.

Марти жил и работал в отеле «Чероки». Чаще других помогать ему приходили двое: молчаливый креол и негр, донельзя длинный и нескладный. Они ходили за кофе и относили записки, были исполнительны, и Марти быстро привык к ним.

Однажды вечером негр принес кувшин вина.

— Это молодое вино, Учитель, — странно напряженным голосом сказал он. — От него хорошо спят…

Марти кивнул и продолжал писать письмо в Кайо. Негр поставил кувшин и вышел. Дописав, Марти выпил глоток золотистой жидкости. Он думал о Фигередо и, только сделав еще глоток, ощутил странный привкус вина. Открыв дверь, он позвал негра. Гулкое эхо прокатилось по коридорам. Негр не отзывался.

Марти почувствовал, как начинают слабеть и дрожать ноги. Черно-фиолетовые пятна мелькали в глазах. Цепляясь за перила, он спустился вниз и послал заспанного портье за доктором Барбаросой.

Барбароса примчался в отель в плаще, наброшенном на домашнюю пижаму. Немедленное промывание желудка вернуло задыхавшегося Марти к жизни. Только тогда Барбароса разразился проклятиями в адрес сбежавших отравителей и стал обвинять в слепой доверчивости самого Марти.

Марти, часто дыша, улыбался и повторял:

— Пусть все это останется нашей тайной…

Но портье разболтал о случившемся. Брито чуть ли не за руку увел Марти из отеля в маленький дом Руперто и Паулины Педросо, стоявший прямо напротив фабрики Мартинеса Ибора.

— Все правильно, — одобрил Балиньо, — в случае чего наши придут прямо с фабрики…

Теперь, когда Марти бывал дома, над крыльцом развевался кубинский флаг. Свет в окнах не гас допоздна, и рабочие вечерних смен проходили по тротуару, почтительно подталкивая друг друга локтями. Руперто чутко спал у порога на тростниковом ковре.

Молчаливый креол все же появился в Тампе. Когда он постучал в дверь, Руперто едва не убил его подвернувшейся под руку лопатой. Марти успел толкнуть друга под локоть и увел гостя в свою комнату.

Вечером Паулина сказала Марти:

— Ты обидел Руперто, Учитель.

— Этот человек будет среди первых на Кубе, Лина, поверь мне, — ответил Марти.

Забегая вперед, скажем, что он оказался прав. Через несколько лет креол храбро сражался под флагом одинокой звезды и заслужил звание майора.

Спустя две недели Марти покинул Тампу. Он сделал все, что мог. Помимо десяти процентов ежемесячного заработка, уже поступавшего в казну партии, табачники решили отдавать революции и заработок одного дня в неделю — Дня родины. В одной только Тампе теперь ежемесячно собиралось около пяти тысяч песо.

В Кайо фабрик было меньше, поступления оттуда составляли всего две тысячи песо. Скрепя сердце Марти дал согласие на проведение в Кайо лотереи. Ему претил этот американизированный способ финансирования, добровольные пожертвования казались честнее и надежнее, но… Революции был важен каждый цент.