«Часть общей задачи» была вполне конкретной. Масео обещал собрать отряд, по сигналу партии отправиться на Кубу и поднять Орьенте.

Остаток июля, август и сентябрь Марти также провел в пути. Панама, Нью-Йорк, Тампа, Окала, Кайо — всюду он вкладывал в людей частицы своего сердца. Гаванские газеты описывали Марти как худого, нервного человека в потертом костюме и стоптанных ботинках, с пачками бумаг под мышкой, как болезненного чудака, читающего на ходу на тротуаре. «Марти — сумасшедший», — писал один репортер. «Он ворочает сотнями тысяч долларов в партийной кассе и нарочно не меняет костюма», — сообщал другой. «У него двенадцать любовниц из двенадцати стран Америки», — изощрялся третий.

А «сумасшедший», «растратчик» и «ловелас» в это время спешил на тайную встречу с поставщиком оружия. Он сообщал друзьям: «Делается все, что нужно в данное время делать. Все, что нужно устроить, устроено».

Словно откликаясь на эти строки, старый Гомес записывал в дневнике: «Хосе Марти, как делегадо, продолжает свои подготовительные работы с такой активностью и энергией, как никто больше не может и пожелать».

В декабре клубы Кайо вынесли Марти благодарность за «ревностность, активность и успешность» в работе на посту делегадо. И после этой, шестой по счету, поездки на юг он говорил Гонсало де Кесаде:

— Сейчас во мне столько гордости за свой народ, что я не могу описать ее. Я живу только для чести родины, я бы умер от ее бесчестья. Что с того, что мы видим грязь на одежде? Сняв рабочее платье, мы можем сказать: да, кое-что уже построено. Еще нет лепки и резьбы по карнизам, но в фундаменте уже лежат тысячи кирпичей…

— Нужно помнить, ценою чего, Хосе.

— Прежде всего нужно помнить, Гонсало, что время не ждет нас. Мне кажется: минувший год был самым долгим.

Сразу после рождества пришла весть о конфликте в Кайо-Уэсо. Прокатившийся по Соединенным Штатам кризис достиг маленького скалистого островка, и жертвами локаута оказались восемьсот рабочих фабрики «Ла Роса Эспаньола».

Хозяева фабрики, еще недавно ратовавшие за единство кубинцев, вышвырнули рабочих — своих соотечественников — и заменили их испанцами — штрейкбрехерами, специально привезенными из Гаваны. Несколько пикетчиков оказалось в тюрьме.

Марти вспомнил слова Карлоса Балиньо: «Нет понятий более нереальных, нет союзов более шатких, нежели союз труда и капитала». Неужели Балиньо прав? Неужели никогда, никогда не смогут жить в мире рабочий и работодатель? Неужели единство кубинцев, выкованное, наконец, после стольких лет борьбы, окажется под угрозой из-за алчности фабрикантов?

— Я немедленно еду в Кайо, — сказал он Кесаде. — Почему Кармита прячет мое пальто? Я уже могу выйти на улицу, я совсем здоров…

Кесада еле уговорил его подождать новых телеграмм с юга. Наутро стало известно, что на суде интересы забастовщиков взялся защищать Орасио Рубенс, лучший адвокат Флориды.

Марти остался в Нью-Йорке, но писал в Кайо почти ежедневно. Он увещевал, советовал и просил. Многие сочли, что он беспокоится о деньгах, — восемьсот работающих табачников могли ежемесячно вносить в фонд партии не одну сотню долларов, но его куда больше волновало единство кубинцев.

Орасио Рубенс сумел доказать правоту рабочих, а клубы Кайо, отвечая на призывы Марти, постарались побыстрее выставить штрейкбрехеров с острова. Трещину удалось заделать, но надолго ли? Аресты на Кубе продолжались. Продажные газеты кричали о близких и радикальных реформах, обещанных метрополией. Янки негромко обсуждали новые проекты покупки острова. Обстановка осложнялась с каждым днем.

Марти решил, что пришло время подхлестнуть события. Следовало напасть на испанцев раньше, чем, спровоцировав новое локальное восстание, они обрушатся на революцию. Следовало также еще раз высказать свое отношение к янки, открыто поддержавшим испанцев в конфликте на «Ла Роса Эспаньоле».

27 января Марти писал в «Патриа»: «Ни народ, ни человека нельзя уважать, если сам он не заставит уважать себя. Мы живем в стране, в которой по традиции к нам относятся с корыстью и с пренебрежением. Пресса этой страны издевается и насмехается над ними, и поэтому они (янки. — Л. В.), считающие нас бессильными, должны в любое время видеть нас решительными и мужественными. Нам нужно держать себя твердо, чтобы они не смели и пальцем до нас дотронуться. С ними следует говорить на их языке, раз они нашего не понимают».

Твердость, воля к победе, энергия — Марти звал к этому всех и сам не знал ни секунды покоя. Он помогал Бенхамину Герра решать финансовые проблемы, составлял списки добровольцев, вел переговоры с лидерами в различных городах на Кубе и вне ее. За ним следили — он уже знал в лицо двух приставленных к нему испанских агентов и молодчика из пинкертоновской шайки. Но он неизменно обманывал их, делал все, чтобы скрыть интенсивную подготовку взрыва, а среди американских газетчиков распускал слухи, что ничего еще не готово.

8 апреля для обсуждения деталей и сроков в Нью-Йорк приехал Максимо Гомес с сыном Франсиско.

«Мы долго совещались, — записывал в дневнике генерал — и нашли, что фондов недостаточно. Необходимо, чтобы Марти еще раз объехал все пункты, где можно было бы пополнить казну. Это особенно необходимо теперь, потому что установлены непосредственные отношения с кубинцами на острове, где нас ждут. Марти просит оставить Панчо[57], он хочет взять его с собой в поездку. Я считаю, что это пойдет мальчику на пользу. Мы решили, что когда наступит решительный час, корабль со спущенным флагом и без огней причалит к определенному, предусмотрительно выбранному месту на острове (Санто-Доминго. — Л. В.) и примет на борт меня и других кубинцев и доминиканцев, чтобы привезти нас на земли, которые мы предполагаем освободить».

С Гомесом был согласован и план вторжения в целом. Серафин Санчес и Карлос Ролоф — «этот русский храбрец», как сказал о нем Гомес, — возглавят два сформированных во Флориде отряда, которые высадятся на побережье центральной Кубы. Масео вместе с Флором Кромбетом и отрядом экспедиционеров из Коста-Рики поднимет Орьенте.

В эти дни Марти был переизбран делегадо на третий срок. Эмигранты, знавшие об успешных переговорах лидеров, понимали, что час близок.

4 мая, убедившись, что в Нью-Йорке сделано уже все, Марти вместе с Панчо Гомесом выехал на юг. И снова его встречали Тампа, Джеконсвилл, Окала, Кайо, Сэнт-Питерсберг. 30 мая он уже выступал в Нью-Орлеане, а спустя два дня поднялся на борт парохода, отходившего в Коста-Рику, где ждал Масео.

Братья Масео и Флор Кромбет одобрили разработанные в Нью-Йорке планы.

— Только скорее, скорее! — воскликнул Кромбет, и Масео кивнул коротко остриженной головой.

— Суда выйдут из маленького порта Фернандина, — сказал Марти. — Может быть, нам так и назвать план?

После Коста-Рики Марти и Панчо Гомес побывали в Панаме и на Ямайке. Они вернулись в Нью-Йорк 7 июля, и Марти, едва войдя в кабинет на Фронт-стрит, стал просматривать стопу нечитаных кубинских газет.

Вести с острова и огорчали и радовали. Испанская канонерка захватила баркас с контрабандным грузом патронов для патриотов Пуэрто-Принсипе. Аресты не прекращались, хотя, казалось, все мамби уже давно за решеткой.

С другой стороны, грызня дельцов и министерская чехарда в Мадриде привели к замене курса «реформ» на курс «слияния с матерью родиной». Разочарованные кубинцы потянулись в подпольные клубы.

Письма с призывами не упустить время шли из Коста-Рики, с Ямайки, Кубы, из Тампы и Кайо. Комнатка на Фронт-стрит стала центром, куда стекались эти огненные импульсы, мозгом, четко координирующим незаметные внешне усилия повстанцев.