– Я надеюсь, что ты сам к этому придешь без моих советов и уговоров.

– Возможно. А теперь поговорим о тебе. Что ты намерен делать при дворе?

– У меня есть рекомендательные письма к адмиралу, я думаю, что он возьмет меня к себе на службу, и я проделаю с ним поход в Нидерланды.

– Затея никчемная. Если дворянин храбр и если у него есть шпага, то ему незачем так, здорово живешь, идти к кому-то в услужение. Вступай лучше добровольцем в королевскую гвардию, если хочешь – в мой легкоконный отряд. Ты будешь участвовать в походе, как и все мы, под знаменем адмирала, но, по крайней мере, не будешь ничьим лакеем.

– У меня нет ни малейшего желания вступать в королевскую гвардию – это противно моей душе. Служить солдатом в твоем отряде я был бы рад, но отец хочет, чтобы первый свой поход я проделал под непосредственным начальством адмирала.

– Узнаю вас, господа гугеноты! Проповедуете единение, а сами держите камень за пазухой.

– То есть как?

– А так: король до сих пор в ваших глазах тиран, Ахав, как называют его ваши пасторы. Да нет, он даже и не король – он узурпатор, после смерти Людовика Тринадцатого [24] король во Франции – Гаспар Первый.

– Плоская шутка!

– В конце концов, будешь ли ты на службе у старика Гаспара или у герцога Гиза – это безразлично. Шатильон – великий полководец, он научит тебя воевать.

– Его уважают даже враги.

– А все-таки ему повредила история с пистолетным выстрелом.

– Он же доказал свою невиновность. Да и вся жизнь Шатильона опровергает слухи о том, что он был соучастником подлого убийцы Польтро.

– А ты знаешь латинское изречение: Fecit cui profuit? [25]. Если б не тот пистолетный выстрел, Орлеан был бы взят.

– В католической армии одним человеком стало меньше, только и всего.

– Да, но каким человеком! Разве ты не слыхал двух дрянных стишков, которые, однако, стоят ваших псалмов?

– Детские угрозы, не более того. Если бы я сейчас стал перечислять все преступления гизаров, ох, и длинная вышла бы ектенья! Будь я королем, то для восстановления во Франции мира я бы велел посадить всех Гизов и Шатильонов в добротный кожаный мешок, накрепко завязать его и зашить, а затем с железным грузом в сто тысяч фунтов, чтобы ни один не убежал, бросить в воду. И еще кое-кого я бы с удовольствием побросал в мешок.

– Хорошо, что ты не французский король.

Затем разговор принял более веселый оборот. О политике больше уже не говорили, равно как и о богословии, братья теперь рассказывали друг другу о всяких мелких происшествиях, случившихся с ними после того, как они расстались. Бернар в припадке откровенности поведал брату свое приключение в гостинице Золотой лев. Жорж смеялся от души и подшучивал над братом и по поводу пропажи восемнадцати экю, и по поводу пропажи знатного солового коня.

В ближайшей церкви заблаговестили.

– Пойдем, черт возьми, послушаем проповедь! – вскричал капитан. – Я убежден, что тебя это позабавит.

– Покорно благодарю, но я еще пока не намерен обращаться в другую веру.

– Пойдем, милый, пойдем, сегодня должен проповедовать брат Любен. Этот францисканец до того смешно толкует о религии, что люди валят на его проповеди толпами. Да и потом, нынче весь двор будет у Святого Иакова – стоит посмотреть.

– А графиня де Тюржи там будет? И без маски?

– Ну еще бы, как же ей не быть! Если ты желаешь вступить в ряды ее вздыхателей, то не забудь, когда будешь уходить, стать у двери и подать ей святой воды. Вот еще один премилый обряд католической религии. Боже мой! Сколько я, предлагая святой воды, пожал прелестных ручек, сколько передал любовных записок!

– Святая вода вызывает во мне такое неодолимое отвращение, что я, кажется, ни за что на свете одного пальца бы в нее не окунул.

Капитан расхохотался. Затем оба надели плащи и отправились в церковь Св. Иакова, где уже собралось многолюдное и приятное общество.

Когда капитан Жорж и его брат шли по церкви в поисках более удобного, поближе к проповеднику, места, их слух поражен был долетавшими из ризницы взрывами хохота. Войдя туда, они увидели толстяка с веселым и румяным лицом, в одежде францисканского монаха. Он оживленно беседовал с кучкой нарядно одетых молодых людей.

– Ну, ну, дети мои, шевелите мозгами! – говорил он. – Дамам невтерпеж. Скорей дайте мне тему!

– Расскажите о том, как дамы водят за нос своих мужей, – сказал молодой человек, которого Жорж сей же час узнал по голосу – то был Бевиль.

– Что и говорить, мой мальчик, мысль богатая, да что мне остается прибавить к тому, что уже сказал в своей проповеди понтуазский проповедник? Он воскликнул: «Сейчас я наброшу свою камилавку на голову той из вас, которая особенно много наставила мужу рогов!» После этого женщины, все до одной, словно защищаясь от удара, прикрыли головы рукой или же накинули покрывало.

– Отец Любен! – обратился к нему еще один молодой человек. – Я пришел только ради вас. Расскажите нам сегодня что-нибудь поигривей. Поговорите о любовном грехе: он теперь особенно распространен.

– Распространен! Да, господа, среди вас он распространен – ведь вам всего двадцать пять лет, а мне стукнуло пятьдесят. В моем возрасте о любви не говорят. Я уж позабыл, какой такой этот грех.

– Не скромничайте, отец Любен. Вы и теперь не хуже, чем прежде, можете об этом рассуждать. Кто-кто, а уж мы-то вас знаем!

– Поговорите-ка о любострастии, – предложил Бевиль. – Все дамы сойдутся на том, что вы в этой области знаток.

Францисканец в ответ на эту шутку хитро подмигнул, и в его прищуре лучились гордость и удовольствие, которое он испытывал оттого, что ему приписывают порок, присущий людям молодым.

– Нет, об этом мне нет смысла говорить в проповеди, а то придворные красавицы увидят, что я слишком по этой части строг, и перестанут ходить ко мне исповедоваться. А по совести, если б я и стал обличать этот грех, то лишь для того, чтобы доказать, что люди обрекают себя на вечную муку… ради чего?.. ради минутного удовольствия.

– Как же быть?.. А, вот и капитан! Ну-ка, Жорж, придумай нам тему для проповеди! Отец Любен обещал сказать проповедь, какую мы ему присоветуем.

– Какую угодно, – сказал монах, – но только думайте скорей, черт бы вас подрал! Мне давно пора быть на кафедре.

– Ax, чума вас возьми, отец Любен! Вы ругаетесь не хуже короля! – вскричал капитан.

– Бьюсь об заклад, что в проповедь он не вставит ни единого ругательства, – сказал Бевиль.

– А почему бы и не ругнуться, коли припадет охота? – расхрабрился отец Любен.

– Ставлю десять пистолей, что у вас не хватит смелости.

– Десять пистолей? По рукам!

– Бевиль! Я вхожу к тебе в половинную долю, – объявил капитан.

– Нет, нет, – возразил Бевиль, – я хочу один слупить деньги с честного отца. А если он чертыхнется, то я, клянусь честью, десяти пистолей не пожалею. Ругань в устах проповедника стоит десяти пистолей.

– Я вам наперед говорю, что я уже выиграл, – молвил отец Любен. – Я начну проповедь с крепкой ругани. Что, господа дворяне? Вы воображаете, что, если у вас на боку рапира, а на шляпе перо, стало быть, вы одни умеете ругаться? Ну нет, это мы еще посмотрим!

Он вышел из ризницы и мгновение спустя уже очутился на кафедре. Среди собравшихся тотчас воцарилась благоговейная тишина.