– Здравствуйте, господин де Мержи! Вы, конечно, видели господина де Шатильона? Ну как он себя чувствует? Убийца схвачен?

Оба отряда остановились. Мержи, узнав барона де Водрейля, в свою очередь, поклонился ему и ответил на его вопросы. Кое-кто из католиков вступил в разговор с другими протестантами, но говорили они недолго и до пререканий дело не дошло. Католики уступили дорогу протестантам, и оба отряда разъехались в разные стороны.

Мержи отстал от своих товарищей: его задержал барон де Водрейль. Оглядев его седло, Водрейль сказал на прощание:

– Смотрите! Если не ошибаюсь, у вашего куцего подпруга ослабела. Будьте осторожны!

Мержи спешился и подтянул подпругу. Только успел он сесть в седло, как сзади послышался топот летящего крупной рысью коня, Мержи обернулся – прямо на него ехал незнакомый молодой человек, которого он сегодня первый раз видел, когда проезжал мимо отряда католиков.

– Видит бог, как бы я был рад поговорить один на один с кем-нибудь из тех, кто орал сейчас: «Долой гизаров!» – приблизившись, воскликнул молодой человек.

– Вам долго искать его не придется, – сказал Мержи. – Чем могу служить?

– А, так вы из числа этих мерзавцев?

Мержи без дальних размышлений вытащил из ножен шпагу и плашмя ударил ею приспешника Гизов по лицу. Тот мигом выхватил седельный пистолет и в упор выстрелил в Мержи. К счастью, загорелся только запал. Возлюбленный Дианы со страшной силой хватил своего недруга шпагой по голове, и тот, обливаясь кровью, полетел с коня. Народ, до последней минуты являвшийся безучастным свидетелем, мгновенно принял сторону раненого. На молодого гугенота посыпались камни и палочные удары – тогда он, видя, что ему одному с толпой не справиться, рассудил за благо дать коню шпоры и умчаться галопом. Но когда он слишком круто повернул за угол, конь его упал, увлек за собою всадника и хотя не зашиб его, однако помешал ему тут же вскочить, так что разъяренная толпа успела окружить гугенота. Мержи прислонился к стене и некоторое время успешно отбивался от тех, кого могла достать его шпага. Но вот кто-то со всего размаху ударил по шпаге палкой и сломал лезвие. Бернара сбили с ног и, наверно, разорвали бы на части, когда бы некий францисканец, пробившись к нему, не прикрыл его своим телом.

– Что вы делаете, дети мои? – крикнул он. – Оставьте его, он ни в чем не виноват.

– Он гугенот! – завопила остервенелая толпа.

– Что же из этого? Дайте ему срок – он покается.

Руки, державшие Мержи, тотчас отпустили его. Мержи встал, поднял сломанную свою шпагу и приготовился в случае нового натиска дорого продать свою жизнь.

– Пощадите этого человека, – продолжал монах. – Потерпите: еще немного, и гугеноты пойдут слушать мессу.

– «Потерпите, потерпите»! – с досадой повторило несколько голосов. – Это мы слыхали! А пока что гугеноты каждое воскресенье собираются и смущают истинных христиан своим пением.

– А вы слыхали пословицу: повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить? – весело спросил монах. – Пусть еще немного поверещат – скоро по милости Августовской божьей матери вы услышите, как они запоют мессу по-латыни. А юного этого нечестивца отдайте в мое распоряжение: я из него сделаю настоящего христианина. Ступайте! Захотелось мясца, смотрите не пережарьте его!

Толпа расходилась, ропща, но никто больше Бернара не трогал. Ему даже вернули коня.

– Впервые, отец мой, сутана не вызывает во мне неприязни, – сказал Мержи. – Я вам крайне признателен. Не откажите принять от меня этот кошелек.

– Если вы жертвуете его на бедных, молодой человек, то я его возьму. Да будет вам известно, что я к вам чувствую расположение. Я знаком с вашим братом и вам желаю добра. Переходите в нашу веру сегодня же. Следуйте за мной – я все мигом устрою.

– Ну уж от этого вы меня увольте, отец мой. У меня нет ни малейшего желания менять веру. А откуда вы меня знаете? Как вас зовут?

– Меня зовут брат Любен, и я… Плутишка! Я часто вижу, как вы похаживаете возле одного дома… Молчу, молчу!.. Скажите, господин де Мержи: теперь вы допускаете, что монах способен делать людям добро?

– Я всем буду рассказывать о вашем великодушии, отец Любен.

– Сменять протестантское сборище на мессу не хотите?

– Еще раз говорю: нет. И в церковь буду ходить только ради ваших проповедей.

– Как видно, вы человек со вкусом.

– И к тому же ваш большой поклонник.

– Мне, мочи нет, досадно, что вы такой закоренелый еретик. Ну, я свое дело сделал – я вас предостерег. А там уж смотрите сами. Я умываю руки. Прощайте, мой мальчик.

– Прощайте, отец мой.

Мержи сел на коня и, слегка потрепанный, но весьма довольный тем, что дешево отделался, поехал домой.

Вечером 24 августа легкоконный отряд вступал в Париж через Сент-Антуанские ворота. Конники, судя по их запыленным сапогам и платью, совершили большой переход. Последние отблески заходящего солнца освещали загорелые лица солдат. На этих лицах читалась та безотчетная тревога, какую обыкновенно испытывают люди перед событием еще неведомым, но, как говорит им сердце, мрачным. Отряд шагом направился к обширному пустырю, тянувшемуся около бывшего Турнельского дворца. Здесь капитан приказал остановиться, затем отрядил в разведку десять человек под командой корнета, самолично расставил при въезде в ближайшие улицы караулы и, словно в виду неприятеля, приказал им зажечь фитили. Приняв эти чрезвычайные меры предосторожности, он вернулся и остановил свою лошадь перед фронтом отряда.

– Сержант! – крикнул он; тон у него сейчас был более строгий и властный, чем всегда.

Старый конник с расшитой перевязью и в шляпе с золотым галуном почтительно приблизился к своему командиру.

– У всех ли наших конников есть фитили?

– У всех, господин капитан.

– Пороховницы полны? Пуль достаточно?

– Достаточно, господин капитан.

– Отлично.

Капитан шагом поехал перед фронтом малочисленного своего отряда. Сержант следовал за ним на расстоянии, которое могла бы занять лошадь. Он заметил, что капитан не в духе, и долго не решался подъехать к нему. Наконец осмелел.

– Господин капитан! Разрешите конникам задать лошадям корму! Ведь лошади с утра ничего не ели.

– Нельзя.

– Ну хоть горсточку овса? Мы бы это мигом!

– Не сметь разнуздывать ни одну лошадь!

– А ведь если… как я слышал… лошадям ночью предстоит потрудиться… то, может быть, все-таки…

Офицер сделал нетерпеливый жест.

– Займите свое место в строю, – сухо сказал он и поехал дальше.

Сержант вернулся в строй.

– Ну что, сержант, стало быть, правда? Что же будет? Что такое? Что сказал капитан?

Ветераны забросали сержанта вопросами – на эту вольность по отношению к своему начальнику им давали право боевые заслуги и то, что они с давних пор вместе тянули солдатскую лямку.

– Жарко будет нынче, – сказал сержант тоном человека, который знает больше, да только не хочет рассказывать.

– А что? А что?

– Разнуздывать не велено ни на один миг… потому… кто его знает? Каждую минуту можем понадобиться.

– Стало быть, драка? – спросил трубач. – А с кем, хотел бы я знать?

– С кем? – чтобы дать себе время обдумать ответ, переспросил сержант. – Дурацкий вопрос! С кем же еще, черт бы тебя побрал, как не с врагами короля?

– С врагами-то с врагами, да кто они, эти враги? – упорно продолжал допытываться трубач.

– Он не знает, кто такие враги короля!

Сержант соболезнующе пожал плечами.

– Враг короля – испанец, но он бы так, тишком, не подобрался, его бы заметили, – высказал предположение один из конников.