– Мои конники никогда не станут заниматься ремеслом убийц, – сказал Жорж и швырнул указ прямо в лицо Морвелю.

– При чем же тут убийство? – хладнокровно заметил священник. – Речь идет о справедливом возмездии еретикам.

– Орлы! – возвысив голос, крикнул Морвель легкоконникам. – Гугеноты хотят умертвить короля и перебить католиков. Их надо опередить. Ночью, пока они спят, мы их всех порешим. Их дома? король отдает вам на разграбление!

Хищная радость звучала в крике, прокатившемся в ответ по рядам:

– Да здравствует король! Смерть гугенотам!

– Смирно! – громовым голосом крикнул капитан. – Здесь я командую, и больше никто… Друзья! Этот негодяй лжет. Но если даже и есть такой указ короля, все равно мои легкоконники не станут убивать беззащитных людей.

Солдаты молчали.

– Да здравствует король! Смерть гугенотам! – крикнули Морвель и его спутник.

Конники повторили за ними:

– Да здравствует король! Смерть гугенотам!

– Ну так как же, капитан? Повинуетесь? – спросил Морвель.

– Я больше не капитан! – воскликнул Жорж и сорвал с себя знаки отличия: перевязь и полумесяц.

– Задержите изменника! – обнажив шпагу, крикнул Морвель. – Убейте мятежника – он отказывается повиноваться королю!

Но ни один солдат не поднял руку на своего начальника… Жорж выбил шпагу из рук Морвеля, но убивать его не стал, он лишь ударил его эфесом по лицу, и при этом с такой силой, что тот полетел с коня.

– Прощайте, трусы! – сказал конникам Жорж. – Я думал, вы солдаты, а вы, как я посмотрю, убийцы, а не солдаты.

Затем он обратился к корнету:

– Альфонс! Если вы хотите, чтоб вас произвели в капитаны, то вот вам удобный случай: станьте предводителем этой шайки.

С этими словами он дал шпоры коню и галопом понесся в город. Корнет двинулся было за ним, однако немного погодя придержал коня, пустил его шагом, а потом и во-все остановился, поворотил коня и присоединился к отряду, очевидно, решив, что хотя капитан дал ему совет в запальчивости, однако последовать ему стоит.

Все еще оглушенный ударом, Морвель, чертыхаясь, влез на коня. Монах, подняв распятие, призвал солдат не оставить в живых ни одного гугенота и утопить ересь в крови.

Упреки капитана внесли некоторое смятение в умы солдат, но как скоро он избавил их от своего присутствия и перед ними открылась перспектива вволю пограбить, они взмахнули саблями и поклялись исполнить все, что Морвель им бы ни приказал.

В тот же вечер Бернар в обычное время вышел на улицу и, закутавшись в плащ под цвет стены его дома и нахлобучив шляпу, отправился, соблюдая надлежащую осторожность, к графине. Сделав несколько шагов, он повстречался с хирургом Амбруазом Паре, который лечил его, когда он был ранен. Нетрудно было догадаться, что Паре идет из дворца Шатильонов, и Мержи, назвав себя, спросил, что с адмиралом.

– Ему лучше, – ответил хирург. – Рана не смертельная, адмирал – здоровяк. С божьей помощью поправится. Я ему прописал питье – надеюсь, оно ему пойдет на пользу, ночь он проспит спокойно.

Какой-то простолюдин, проходя мимо, услышал, что они говорят об адмирале. Отойдя с таким расчетом, чтобы его наглая выходка прошла безнаказанно, он крикнул:

– Ваш чертов адмирал скоро станцует сарабанду на виселице!

И пустился бежать со всех ног.

– Гадина! – сказал Мержи. – Меня зло берет, что нашему великому адмиралу приходится жить в городе, где у него столько врагов.

– К счастью, его дом хорошо охраняется, – заметил хирург. – Когда я уходил, на лестнице было полно солдат и они зажигали фитили. Эх, господин де Мержи! Не любят нас местные жители… Однако уж поздно, мне надо в Лувр.

Они попрощались, Мержи продолжал свой путь, и розовые мечтания очень скоро заставили его позабыть адмирала и ненависть католиков. Со всем тем он не мог не заметить чрезвычайного оживления на улицах Парижа, обыкновенно пустевших с наступлением ночи. То ему попадались крючники с ношей на плечах, и у каждого из них ноша эта была такой странной формы, что Мержи в темноте склонен был принять ее за связку пик; то отряд солдат, шагавший молча, с ружьями «на плечо», с зажженными фитилями. Распахивались окна, на мгновение появлялись люди со свечами и тотчас прятались.

– Эй, милый человек! – крикнул Мержи одному из крючников. – Куда это вы несете так поздно оружие?

– В Лувр, господин, на ночное увеселение.

– Приятель! – обратился Мержи к сержанту – начальнику дозора. – Куда это вы шагаете под ружьем?

– В Лувр, господин, на ночное увеселение.

– Эй, паж! Разве вы не при короле? Куда же идете вы и ваши товарищи и куда вы ведете коней в походной сбруе?

– В Лувр, господин, на ночное увеселение.

«На ночное увеселение! – заговорил сам с собой Мержи. – Все, как видно, посвящены в тайну – все, кроме меня. А впрочем, мое дело сторона. Государь волен развлекаться и без моего участия, меня не очень-то тянет смотреть на его увеселения».

Пройдя немного дальше, он обратил внимание на плохо одетого человека – тот останавливался перед некоторыми домами и мелом чертил на дверях кресты.

– Зачем вы, милый человек, помечаете дома? Вы что, квартирьер, что ли?

Незнакомец как сквозь землю провалился.

На углу той улицы, где жила графиня, Мержи едва не столкнулся нос к носу с шедшим в противоположном направлении человеком, завернувшимся, как и он, в широкий плащ. Хотя было темно и хотя оба явно старались проскочить незамеченными, они сейчас узнали друг друга.

– А, господин де Бевиль, добрый вечер! – сказал Мержи и протянул ему руку.

Бевиль, чтобы подать правую руку, сделал странное движение под плащом: переложил из правой руки в левую какой-то довольно тяжелый предмет. Плащ его слегка распахнулся.

– Привет доблестному бойцу, баловню красавиц! – воскликнул Бевиль. – Бьюсь об заклад, что мой благородный друг идет на свидание.

– А вы?.. Ох, и злы же на вас, как видно, мужья: если не ошибаюсь, вы в кольчуге, а то, что вы держите под плащом, дьявольски похоже на пистолеты.

– Нужно быть осторожным, господин Бернар, очень осторожным! – сказал Бевиль.

С этими словами он запахнул плащ так, чтобы не видно было оружия.

– Я весьма сожалею, что не имею возможности предложить вам сейчас свои услуги и шпагу, чтобы охранять улицу и стоять на часах у дверей дома вашей возлюбленной. Сегодня никак не могу, но в другой раз, пожалуйста, располагайте мною.

– Сегодня я не могу взять вас с собой, господин де Мержи.

Произнеся эту самую обыкновенную фразу, Бевиль, однако, странно усмехнулся.

– Ну, желаю вам удачи. Прощайте!

– Я вам тоже желаю удачи!

Последнее сказанное на прощание слово Бевиль заметно подчеркнул.

Они расстались, но, сделав несколько шагов, Мержи услыхал, что Бевиль его зовет. Он обернулся и увидел, что тот идет к нему.

– Ваш брат в Париже?

– Нет. Но я жду его со дня на день… Скажите, пожалуйста, вы принимаете участие в ночном увеселении?

– В увеселении?

– Да. Всюду говорят, что ночью во дворце будет увеселение.

Бевиль пробормотал что-то невнятное.

– Ну, еще раз прощайте, – сказал Мержи. – Я спешу… Понимаете?

– Погодите, погодите! Еще одно слово! Как истинный друг, я не могу не дать вам совета.

– Какого совета?

– Сейчас к ней не ходите. Завтра вы будете меня благодарить, поверьте.

– Это и есть ваш совет? Я что-то не возьму в толк. К кому это к ней?

– Ну, ну, не притворяйтесь! Если вы человек благоразумный, сей же час переправьтесь на тот берег Сены.

– Это что, шутка?

– Какая там шутка! Я говорю совершенно серьезно. Повторяю: переправьтесь через Сену. Если вас будет уж очень искушать дьявол, пойдите по направлению к якобинскому монастырю на улице Святого Иакова. Через два дома от святых отцов стоит довольно ветхий домишко, над дверью висит большое деревянное распятие. Вывеска странная, ну да это не важно. Постучите – вам отворит приветливая старушка и из уважения ко мне примет с честью. Перенесите ваш любовный пыл на тот берег. У мамаши Брюлар премилые, услужливые племянницы… Вы меня поняли?