Осажденные только что сделали удачную вылазку против апрошей католического войска. Засыпали несколько траншей, опрокинули туры, перебили около сотни солдат. Отряд, на долю которого выпал этот успех, возвращался в город через Тадонские ворота. Впереди шел капитан Дитрих с аркебузирами – по тому, какие разгоряченные были у них у всех лица, как тяжело они дышали, как настойчиво просили пить, видно было, что они себя не берегли. За аркебузирами шла плотная толпа горожан, среди них – женщины, должно быть, принимавшие участие в стычке. Вслед за горожанами двигались пленные, числом около сорока, почти все раненые – две шеренги солдат еле сдерживали гнев народа, собравшегося посмотреть, как они будут идти. Арьергард составляло человек двадцать всадников. Сзади всех ехал Лану, у которого Мержи был адъютантом. В кирасе у Лану виднелась вмятина от пули, его конь был в двух местах ранен. В левой руке он еще держал разряженный пистолет, а конем правил с помощью прицепленного к поводьям крюка, торчавшего из его правого наруча.

– Пропустите пленных, друзья! – ежеминутно кричал он. – Добрые ларошельцы! Будьте человечны! Они ранены, они беззащитны, они больше нам не враги.

Чернь, однако, отвечала ему яростным воем:

– Вздернуть папистов! На виселицу их! Да здравствует Лану!

Мержи и всадники, чтобы лучше действовали призывы их предводителя к милосердию, весьма кстати угощали то того, то другого древками пик. Наконец пленных отвели в городскую тюрьму и приставили к ним усиленную охрану – здесь им уже можно было не бояться народной расправы. Отряд рассеялся. Лану, которого сопровождало теперь всего лишь несколько дворян, спешился у ратуши как раз в ту минуту, когда оттуда выходили мэр, пастор в преклонных летах по имени Лаплас и кое-кто из горожан.

– Итак, доблестный Лану, – протягивая ему руку, заговорил мэр, – вы сейчас доказали убийцам, что после смерти господина адмирала еще остались на свете храбрецы.

– Все кончилось довольно благополучно, – скромно ответил Лану. – У нас всего только пять убитых да несколько человек раненых.

– Так как вылазкой руководили вы, господин Лану, мы с самого начала не сомневались в успехе, – сказал мэр.

– Э! Что мог бы сделать Лану без божьей помощи? – колко заметил старый пастор. – За нас сегодня сражался всемогущий господь. Он услышал наши молитвы.

– Господь дарует победы, он же их и отнимает, – за успехи на войне должно благодарить только его, – хладнокровно проговорил Лану и сейчас же обратился к мэру: – Ну так как же, господин мэр? Совет обсудил новые предложения его величества?

– Обсудил, – отвечал мэр. – Мы только что отправили герольда обратно к принцу и просили передать, чтобы он больше не беспокоился и новых условий нам не предъявлял. Впредь мы будем отвечать на них ружейными залпами, и ничем больше.

– Вам бы следовало повесить герольда, – снова заговорил пастор. – В Писании ясно сказано: «И из среды твоей вышли некие злые, восхотевшие возмутить обитателей их города… Но ты не преминешь предать их смерти; твоя рука первой ляжет на них, а за нею рука всего народа».

Лану вздохнул и молча поднял глаза к небу.

– Он предлагает нам сдаться, а? – продолжал мэр. – Сдаться, когда стены наши держатся крепко, когда враг не решается приблизиться к ним, а мы каждый день наносим ему удары в его же окопах! Уверяю вас, господин Лану: если бы в Ла-Рошели не стало больше воинов, одни только женщины отразили бы натиск парижских живодеров.

– Милостивый государь! Если даже более сильному надлежит говорить о своем противнике с осторожностью, то уж более слабому…

– А кто вам сказал, что мы слабее? – прервал его Лаплас. – С нами бог. Гедеон с тремястами израильтян оказался сильнее всего мадианитянского войска.

– Вам, господин мэр, лучше, чем кому бы то ни было, известно, как нам не хватает боевых припасов. Пороху мало, я вынужден был воспретить аркебузирам стрелять издали,

– Нам пришлет его из Англии Монтгомери, – возразил мэр.

– Огонь с небеси падет на папистов, – сказал пастор. – Хлеб с каждым днем дорожает, господин мэр.

– Мы ожидаем английский флот с минуты на минуту, и тогда в городе опять всего будет много.

– Если понадобится, господь пошлет манну с небес! – запальчиво выкрикнул Лаплас.

– Вы надеетесь на помощь извне, – продолжал Лану, – но ведь если южный ветер продержится несколько дней, флот не сумеет войти в нашу гавань. А кроме того, флот могут и захватить.

– Ветер будет северный! Я тебе это предсказываю, маловер! – провозгласил пастор. – Вместе с правой рукой ты утратил стойкость.

Лану, должно быть, твердо решил не отвечать пастору. По-прежнему обращаясь к мэру, и только к мэру, он продолжал:

– Противнику потерять десять человек не так страшно, как нам одного. Я боюсь вот чего: если католики усилят натиск, то как бы нам не пришлось принять условия потяжелее тех, которые вы теперь с таким презрением отвергаете. Я надеюсь, что король удовольствуется тем, что город признает его власть, и не потребует от нас невозможного, а потому, мне кажется, наш долг – отворить ему ворота: как-никак, ведь он наш властитель, а не кто-нибудь еще.

– У нас один властитель – Христос! Только безбожники способны назвать своим властителем свирепого Ахава – Карла, пьющего кровь пророков…

Несокрушимое спокойствие Лану выводило пастора из себя.

– Я хорошо помню, – сказал мэр, – слова господина адмирала, которые я от него услышал, когда он последний раз был в нашем городе проездом: «Король обещал мне обходиться одинаково со всеми своими подданными, что с католиками, что с протестантами». А через полгода король велел убить адмирала. Если мы отворим ворота, у нас повторится Варфоломеевская ночь.

– Короля ввели в заблуждение Гизы. Он раскаивается, ему хотелось бы как-нибудь искупить кровопролитие. Если же вы с прежним упорством будете отвергать мирные переговоры, то в конце концов вы этим озлобите католиков, королевство обрушит на вас всю свою мощь, и единственный оплот реформатской веры будет снесен с лица земли. Нет, милостивый государь, поверьте мне: мир, и только мир!

– Трус! – крикнул пастор. – Ты жаждешь мира, потому что боишься за свою шкуру.

– Господин Лаплас!.. – остановил его мэр.

– Коротко говоря, – невозмутимо продолжал Лану, – мое последнее слово таково: если король согласится не ставить в Ла-Рошели гарнизона и не запрещать наши протестантские собрания, то нам надлежит отдать ему ключи города и присягнуть на верность.

– Изменник! – вскричал Лаплас. – Ты подкуплен тиранами!

– Бог знает, что вы говорите, господин Лаплас! – снова возмутился мэр.

Лану чуть заметно улыбнулся презрительной улыбкой.

– Видите, господин мэр, в какое странное время мы живем: военные говорят о мире, а духовные лица проповедуют войну… Уважаемый господин пастор! – неожиданно обратился он к Лапласу. – Пора обедать. Ваша супруга, по всей вероятности, ждет вас.

Эти последние слова взбесили пастора. Он не нашелся, что сказать, а так как пощечина избавляет от необходимости ответить что-нибудь разумное, то он ударил старого полководца по щеке.

– Господи, твоя воля! Что вы делаете? – крикнул мэр. – Ударить господина Лану, лучшего нашего гражданина и самого отважного воина во всей Ла-Рошели!

Присутствовавший при этом Мержи вознамерился так огреть Лапласа, чтобы тот долго это помнил, однако Лану удержал его.

Когда ладонь старого безумца дотронулась до его заросшей седой бородой щеки, то на одно, быстрое, как мысль, мгновение глаза Лану сверкнули гневно и негодующе. Но затем его лицо вновь приняло бесстрастное выражение. Можно было подумать, что пастор ударил мраморный бюст римского сенатора или что полководца случайно задел какой-нибудь неодушевленный предмет.