- Потуши лампу и иди сюда. – Голос был тихий, но наполненный властью и возбуждением.

Я подчинился. Придвинувшись к ней, поймал тонкое, гибкое тело. Уже после, вернувшись на опостылевшую скамью, я подумал, что мир еще полон для меня сюрпризов, и не всегда отвратительных и гадких.

Складки тяжелых, мягких портьер полностью скрывают меня. Я тону в них как в морских волнах, они охватывают руки, стелются по ногам, душат покрытую испариной шею. Густая и терпкая, навечно залегшая и бессовестно потревоженная пыль забивается в ноздри. До боли в затылке хочется чихнуть, но я терплю, лишь изредка чешусь носом о шершавую ткань. Уже несколько раз мимо проходила охрана, но я остался незамеченным - годы обучения прошли не зря. Я прильнул к заранее прорезанной щелке другим глазом. Торчу в этом заброшенном углу уже столько часов, а сластолюбца все нет и нет. Ноги давно затекли, спину ломит от слишком прямой, неестественной позы. Тело молит плюнуть на все и опуститься на каменный пол, согнуть колени. Закрыть глаза и хотя бы на мгновение отдаться сну. Но на то оно и тело чтобы стойко терпеть все, что задумала дурная голова.

Окончательно стемнело, и служанки внесли длинные свечи в шикарных золотых подсвечниках. За каждый из них на Вонючем рынке Нома можно купить нового раба или лодку, или острый кинжал лучшей бронзы. Но к Амету подсвечники, вот наконец-то и ты. Долго же я тебя ждал. Ох, как долго. А ты – все так же высок и строен, но тренированный цепкий взгляд легко вылавливает мелкие признаки приближающейся старости. Возраст нашел приют в длинных вьющихся волосах и едва заметной шаткости походки. Свободная туника не скрывает широкую грудь, и я вижу, что волосы там уже покрылись тонким инеем седины. Ты стар, и тебе пора на покой. Стража и служанки уходят, закрыв за собой створки высоких дверей. Улыбающийся, как хищный степной кот, хозяин спальни остался один на один со своей новой наложницей. Гадкий сластолюбец. Мерзкий покоритель купленных сердец. О твоей похоти уже сложены легенды. Насладись же последней ночью. Я дарю ее тебе.

Ты ложишься на подушки, распахиваешь одежды, а она танцует перед тобой танец любви, танец страсти, танец похоти. Она красива. Все гетеры красивы. Как осенние яблоки - прекрасные снаружи и червивые внутри. Она опускается на тебя. Принимает в себя твою плоть. Стонет вместе с тобой и для тебя. Пора! Я выскальзываю из-за портьеры, легко, ловко, будто не было дня томительного ожидания. В два прыжка оказываюсь за спиной продавщицы любви. О! Ты уже видишь меня! Ты уже кожей чувствуешь, как опускается ладонь на своем горле. Но нет. Я не разочарую тебя. Банальная смерть от удушья – это так постно и пресно. Для тебя я припас совсем другую - красивую, эффектную. Достойную и тебя и твоей последней спутницы. Укороченно бронзовое копье выскальзывает из петли на спине и ловко ложиться в руку. Замах с прыжком, как учили, как заставляли, как вбили на уровень инстинктов. Копье как в масло входит в спину гетеры, пробивает ее тело насквозь и, лишь окрасившись человеческой кровью, входит в твое напряжённое тело. Не можешь кричать? Я знаю, я верю. Ужас рвет твое горло, как бронза, что рвет, ставшую вдруг такой мягкой и нежной, грудь. Я наваливаюсь на широкую, обмотанную кожаным ремнем пятку древка, и давлю, пока не чувствую, что острие уперлось в плиты пола. Вот так. Я исполнил свой долг, я был с тобой до конца. Прощай Аврелий. Прощай мой император.

В то утро я проснулся в холодном поту. Алекс с сочувствием смотрел, как я тру тяжелое от сна лицо. Над морем занимался неприятный, серый рассвет. Хорошего дня можно было не ждать. Я прислонился к борту, не в силах отойти от липкого, пропитавшего тело страха. Как всегда сон почти не оставил в голове внятной информации, рассыпался на фрагменты, терялся в мусоре непонятных ниточек и цепочек событий. Картинки пережитого тускнели, потеряли реалистичность, но ужас и возбуждение от пережитого остались.

- Опять кошмар? Ты стонал, как осел на бойне.

- Да. Кошмар. И, знаешь, таких я еще не видел.

- Бывает. Мне тоже иногда снятся страшные как смерть гетеры, за которых я вдобавок зачем-то заплатил.

- Ну и шутки у тебя. Лучше скажи, как зовут нашего императора?

- Императора зовут Император, балда.

- Ладно. Я не буду обижаться на балду, и спрошу по-другому. Как его имя? Ведь даже у императора должно быть имя.

- Вот ты про что. А на кой оно тебе? Ну, Ираклий. Священный посланник бога на земле, и на море, и вообще везде Ираклий. А что?

- Понятно. А кто такой Аврелий?

- О, друг, к тебе возвращается память? Аврелий - дядя Ираклия. Ну и наш предыдущий император. Он умер от желтой лихорадки полгода назад. Говорят, заразился от новой гетеры. Привезли девку, в подарок откуда-то из южных провинций, и сразу к нему в спальню, а на юге лихорадка дело обычное, столько народу косит. Аврелий тот еще был распутник, да простят меня боги, что я плохо о покойном. До сих пор байки о его подвигах по курманам таскают. И отнюдь не о подвигах во славу империи. – Алекс заржал, затыкая рот кулаком.

- Глупость. Он умер не от лихорадки. Это я убил его. – Смех Алекса застрял у него в горле, и вылез, только когда я похлопал друга по спине. Отдышавшись и прокашлявшись, Алекс постучал по моему лбу грязным пальцем.

- Семен. Раньше ты хоть просто ничего не помнил, теперь еще и с ума сходишь. Ты бы здесь не сидел, сделай такое!

- А если именно из-за этого я здесь?

- Не говори ерунды! За такое тебя бы не на арену выбросили, а собакам скормили. Живьем. Три раза подряд. Подвинься лучше, развалился тоже мне, убийца.

Принесли утреннюю кормежку. Доев скудный паек, мы потащили галеру вперед. До каменоломен оставалось три дневных перехода, погода портилась, начал накрапывать мелкий дождь и капитан мечтал переждать непогоду в спокойной гавани.

Мы не успели. Шторм догнал нас к вечеру. Сначала все небо заволокли огромные черные тучи. С каждой минутой усиливающийся ветер трепал наш кораблик, как детскую игрушку. Мы намертво застопорили весла, для надежности привязав их толстыми канатами к вбитым в настил кольцам, а сами легли сверху на уже вибрирующие рукояти. Теперь только лунные боги распоряжались нашей судьбой. Дождь набрал силу. Огромные волны перекатывались через низкие борта, заливая и нас и грузовую площадку. Вскоре одно за другим стали срываться со своих привязей обезумевшие от ветра весла. Многие так и остались привязанными, но сломленные волнами о край гребного окна они ожившими морскими демонами обрушивались на руки и спины недавних хозяев. Трещали кости, смешивалась с соленой водой не менее соленая кровь. Мир превратился в заполненный морской пеной кошмар. От криков извивающихся в жутких муках людей хотелось вскочить и выброситься за борт. Но цепи продолжали держать меня. Еще одна волна, срежет и треск под левым локтем. Обрубок весла как толстая змея вырвалось из наших рук и из ненадежного крепления. Время замедлилось. Я вижу, как Алекс с трудом уворачивается от тяжелой рукояти. Втягивает голову в плечи, валиться в проход и весло проходит над его головой. Но я так сделать не успеваю. Я сижу ближе к борту, и деваться мне некуда. Удар. Я лечу в пропасть, а в глаза заполнила разрываемая вспышками темнота. Спасительное беспамятство поймало меня в мягкие объятия.

Свет. Свет и запах соли. Запах мокрого дерева, старой кожи и протухшей рыбы. Все это так знакомо. Кто я? Кто-то бесчеловечно жестоко трясет меня за плечо. Зачем? Оставьте меня здесь. Но свет и мешанина запахов не отпускают меня. Так же как и чья-то грубая рука. Я рывком сел на скамью и опять оказался в мрачном мире галерных рабов.

- Ну, наконец-то. А я думал ты все - окочурился. – Алекс ухмыльнулся во весь рот. Со вчерашнего дня в нем стало ровно на один зуб меньше. – Вовремя ты. Еще чуть-чуть, и оказался бы за бортом с остальными мертвяками.

Я молча потряс мутной головой, а когда наконец-то туман ушел, огляделся по сторонам. Картина была даже ужасней, чем я мог представить. Справа от нас холмами вздыбилась раскуроченная в щепу грузовая площадка. Грузового трапа будто никогда и не существовало, а через широкий проем за нашими спинами на царящий в трюме хаос спокойно взирает голубое беспечное море. Кормовая надстройка выглядела почти не тронутой, а вот площадка надсмотрщика присоединилась к обломкам внизу. Весел осталось два – три на борт, да и те готовились развалиться от первого же гребка. Больше всего пострадали рабы. Никто не додумался нас отцепить, и почти все гребцы, сидящие ближе к борту, пялились на мир остекленевшими глазами. Тем, что сидели у прохода, повезло больше - отделались синяками, переломами и выбитыми зубами. Хмурые надсмотрщики освобождали трупы от цепей и огрызков весел. Подняв тела на палубу они скидывали их за борт, даже не клеймя по обычаю лбы. После такой ночи никому не было дела до обычаев.