Вдруг появилось солнце, и все изменилось. Песок мгновенно пожелтел и засверкал, словно усыпанный алмазами. Длинные-предлинные тени легли на него. Далеко впереди ослепительно засияла двойная вершина, и Шаста заметил, что они немного сбились с курса.

– Чуть-чуть левее, – сказал он Игого и обернулся. Ташбаан казался ничтожным и темным, усыпальницы исчезли, словно их поглотил город Тисрока. От этого всем стало легче.

Но ненадолго. Вскоре Шасту начал мучить солнечный свет. Песок сверкал так, что глаза болели, но закрыть их Шаста не мог – он глядел на двойную вершину. Когда он спешился, чтобы немного передохнуть, он ощутил, как мучителен зной. Когда он спешился во второй раз, жарой дохнуло, как из печи. В третий же раз он вскрикнул, коснувшись песка босой ступней, и мигом взлетел в седло.

– Ты уж прости, – сказал он коню. – Не могу, ноги обжигает.

– Тебе-то хорошо в туфлях, – сказал он Аравите, которая шла за своей лошадью. Она молча поджала губы – надеюсь, не из гордости.

После этого бесконечно длилось одно и то же: жара, боль в глазах, головная боль, запах своего и конского пота. Город далеко позади не исчезал никак, даже не уменьшался, горы впереди не становились ближе. Каждый старался не думать ни о прохладной воде, ни о ледяном шербете, ни о холодном молоке, густом, нежирном; но чем больше они старались, тем хуже это удавалось.

Когда все совсем измучились, появилась скала, ярдов в пять-десять шириной, в тридцать высотой. Тень была короткая (солнце стояло высоко), но все же была. Дети поели, и выпили воды. Лошадей напоили из фляжки – это очень трудно, но Игого и Уинни старались, как могли. Никто не сказал ни слова. Лошади были в пене и тяжело дышали. Шаста и Аравита были очень бледны.

Потом они снова двинулись в путь, и время едва ползло, пока солнце не стало медленно спускаться по ослепительному небу. Когда оно скрылось, угас мучительный блеск песка, но жара держалась еще долго. Ни малейших признаков ущелья, о котором говорили гном и ворон, не было и в помине. Опять тянулись часы – а может, долгие минуты; взошла луна; и вдруг Шаста крикнул (или прохрипел, так пересохло у него в горле):

– Глядите!

Впереди, немного справа, начиналось ущелье. Лошади ринулись туда, ничего не ответив от усталости, – но поначалу там было хуже, чем в пустыне, слишком уж душно и темно. Дальше стали попадаться растения, вроде кустов, и

трава, которой вы порезали бы пальцы. Копыта стучали уже «цок-цок-цок», но весьма уныло, ибо воды все не было. Много раз сворачивала тропка то вправо, то влево (ущелье оказалось чрезвычайно извилистым), пока трава не стала мягче и зеленее. Наконец, Шаста – не то дремавший, не то немного сомлевший – вздрогнул и очнулся: Игого остановился как вкопанный. Перед ним, в маленькое озерцо, скорее похожее на лужицу, низвергался водопадом источник. Лошади припали к воде. Шаста спрыгнул и полез в лужу; она оказалась ему по колено. Наверное, то была лучшая минута его жизни.

Минут через десять повеселевшие лошади и мокрые дети огляделись и увидели сочную траву, кусты, деревья. Должно быть, кусты цвели, ибо пахли они прекрасно; а еще прекрасней были звуки, которых Шаста никогда не слышал

– это пел соловей.

Лошади легли на землю, не дожидаясь, пока их расседлают. Легли и дети. Все молчали, только минут через пятнадцать Уинни проговорила:

– Спать нельзя… Надо опередить этого Рабадаша.

– Нельзя, нельзя… – сонно повторил Игого. – Отдохнем немного…

Шаста подумал, что надо что-нибудь сделать, иначе все заснут. Он даже решил встать – но не сейчас… чуточку позже…

И через минуту луна освещала детей и лошадей, крепко спавших под пение соловья.

Первой проснулась Аравита и увидела в небе солнце. «Это все я! – сердито сказала она самой себе. – Лошади очень устали, а он… куда ему, он ведь совсем не воспитан!.. Вот мне Стыдно, я – тархина», – и принялась будить других.

Они совсем отупели от сна и поначалу не понимали, в чем дело.

– Ай-ай-ай, – сказал Игого. – Заснул нерасседланным).. Нехорошо и неудобно.

– Да вставай ты, мы потеряли пол-утра) – кричала Аравита.

– Дай хоть позавтракать, – отвечал конь.

– Боюсь, ждать нам нельзя, – сказала Аравита, но Игого укоризненно промолвил:

– Что за спешка? Пустыню мы прошли как-никак.

– Мы не в Орландии! – вскричала она. – А вдруг Рабадаш нас обгонит?

– Ну, он еще далеко, – благодушно сказал конь. – Твой ворон говорил, что эта дорога короче, да, Шаста?

– Он говорил, что она лучше, – ответил Шаста. – Очень может быть, что короче путь прямо на север.

– Как хочешь, – сказал Игого, – но я идти не могу. Должен закусить. Убери-ка уздечку.

– Простите, – застенчиво сказала Уинни, – мы, лошади, часто делаем то, чего не можем. Так надо людям… Неужели мы не постараемся сейчас ради Нарнии?

– Госпожа моя, – сердито сказал Игого, – мне кажется, я знаю больше, чем ты, что может лошадь в походе, чего – не может.

Она не ответила, ибо, как все породистые кобылы, легко смущалась и смирялась. А права-то была она. Если бы на нем ехал тархан, Игого как-то смог бы идти дальше. Что поделаешь! Когда ты долго был рабом, подчиняться легче, а преодолевать себя очень трудно.

Словом, все ждали, пока Игого наестся и напьется вволю и, конечно, подкрепились сами. Тронулись в путь часам к одиннадцати. Впереди шла Уинни, хотя она устала больше, чем Игого, и была слабее.

Долина была так прекрасна – и трава, и мох, и цветы, и кусты, и прохладная речка, – что все двигались медленно.

Еще через много часов долина стала шире, ручей превратился в реку, а та впадала в другую реку, побольше и побурнее, которая текла слева направо. За второю рекой открывались взору зеленые холмы, восходящие уступами к северным горам. Теперь горы были так близко и вершины их так сверкали, что Шаста не мог различить, какая из них двойная. Но прямо перед нашими путниками (хотя и выше, конечно) темнел перевал – должно быть, то и был путь из Орландии в Нарнию.

– Север, Север, Се-е-вер! – воскликнул Игого. И впрямь, дети никогда не видали, даже вообразить не могли таких зеленых, светлых холмов. Реку, текущую на восток, нельзя было переплыть, но, поискав справа и слева, наши путники нашли брод. Рев воды, холодный ветер и стремительные стрекозы привели Шасту в полный восторг.

– Друзья, мы в Орландии! – гордо сказал Игого, выходя на северный берег. – Кажется, эта река называется Орлянка.

– Надеюсь, мы не опоздали, – тихо прибавила Уинни. Они стали медленно подниматься, петляя, ибо склоны были круты. Деревья росли редко, не образуя леса; Шаста, выросший в краях, где деревьев мало, никогда не видел их столько сразу. Вы бы узнали (он не узнал) дубы, буки, клены, березы и каштаны. Под ними сновали кролики и вдруг промелькнуло целое стадо оленей.

– Какая красота! – воскликнула Аравита.

На первом уступе Шаста обернулся и увидел одну лишь пустыню – Ташбаан исчез. Радость его была бы полной, если бы он не увидел при этом и чего-то вроде облака.

– Что это? – спросил он.

– Наверное, песчаный смерч, – сказал Игого.

– Ветер для этого слаб, – сказала Аравита.

– Смотрите! – воскликнула Уинни. – Там что-то блестит – ой, это шлемы… и кольчуги!

– Клянусь великой Таш, – сказала Аравита, – это они, это -царевич.

– Конечно, – сказала Уинни. – Скорей! Опередим их! – и понеслась стрелой вверх, по крутым холмам. Игого опустил голову и поскакал за нею.

Скакать было трудно. За каждым уступом лежала долинка, потом шел другой уступ; они знали, что не сбились с дороги, но не знали, далеко ли до Анварда. Со второго уступа Шаста оглянулся опять и увидел уже не облако, а тучу или полчище муравьев у самой реки. Без сомненья, армия Рабадаша искала брод.

– Они у реки! – дико закричал он.

– Скорей, скорей! – воскликнула Аравита. – Скачи, Игого! Вспомни, ты – боевой конь.

Шаста понукать коня не хотел, он подумал: «И так, бедняга, скачет изо всех сил».