Я закрываю лицо ладонями.

Просто замираю, не в силах выдержать его непрошибаемой уверенности в собственных «идеалах», и то, как его забавят мои слова и чувства.

Господи, о чем мы вообще говорим? Это же абсолютно, вообще, ни разу не про любовь! А еще не про меня и то, чего бы я хоть немного хотела…

— Настя.

Его твердый голос бьет. Он сейчас не тот терпимый мужчина, что был возле ресторана. Он — вон тот жесткий и злой, который бывает с тупыми подчиненными и коллегами, а еще с теми, кого не собирается жалеть и терпеть.

И я сейчас во второй категории, потому что просто надоела со своими «глупыми разговорами».

— Я не наебывал тебя. И не собирался изменять. Нет никаких измен в мире, где люди не принадлежат другу в принципе. Но если тебе важно знать…

— Ответь на один вопрос.

Я отрываю руки от лица, натыкаясь на его заострившиеся, жесткие черты, и бешенство во взгляде. Мне плохо и страшно рядом с ним вот таким — и никакой секс сейчас между нами не сбросит вот этого напряжения.

— Может, сперва выслушаешь, что я хочу сказать?

— Я уже достаточно послушала. Ответь, и станет ясно, стоит ли нам вообще продолжать дальнейшие… Попытки отношений.

Это — чересчур. Я знаю, понимаю сама, но уже плевать и похрен, я слишком избита таким разговором. И даже разочарование во взгляде Максима, его по-новому заигравшая чуждость ко мне — все неважно, потому что появился новый, ставший краеугольным вопрос в моей голове.

Смогу ли я вот так вот?

И нужно ли мне вообще вот такое?

— Даже так. Что ж, валяй. Я слушаю.

Пофигистичность. Ну что ж, возможно, я и заслужила. Но я стану Скарлетт, и подумаю об этом завтра.

— В тот вечер, когда ты сказал, что будешь ночевать дома… Из-за якобы моей кровати.

— Так-так.

Я набираю полные легкие воздуха, и понимаю, что чей-то план явно сработал. Потому что как прежде после такого в любом случае не будет. Но, кажется, так будет действительно лучше. Для меня.

— Ты ездил к Кире?

Если Максим и удивлен — он не показывает это. Просто чуть усмехается, смотрит на меня с тем самым разочарованным отчуждением, будто я порушила все его планы и идеалы — и поднимается с кровати, выпрямляясь в полный рост.

Я люблю его.

Абсолютно точно. Даже сейчас, взбешенного и неродного, который готов ужалить любым словом. Даже после того, что он наговорил мне. И это — та самая абсолютная любовь, которая просто есть, и не зависит ни от чего, не просит ее заслуживать и проявляется не за заслуги, а существует даже вопреки.

Но нужна ли ему вот такая я с вот такой вот любовью?

Потому что в противном случае, без взаимности — это просто унижение и мои попытки станцевать на углях.

— Максим. Простой ответ — да или нет?

Его усмешка исчезает, а следом звучит всего одно слово сквозь сжатые губы.

Слово, которое меняет в моей голове и между нами все.

— Да.

Отчаяние

Настена

«Он просто ушел».

Я просыпаюсь среди ночи в слишком большой и удобной кровати, и сразу распахиваю глаза. Тревога. Постоянная, нескончаемая тревога на фоне уже привычной ноющей боли — и мне даже не надо смотреть на часы, чтобы понять, сколько времени.

Я снова проспала от силы два часа.

Сперва ворочалась до трех, глядя бессмысленные видео на ютуб, и выпивая очередную чашку чая, на пачке которого обещают крепкий сон.

А затем, отключившись в наушниках и слушая на фоне какие-то новости из детской педиатрии, совсем немного набралась сил — и снова в панике просыпаюсь, пытаясь не разреветься в пустой постели.

Хочу его голос. Тот войс на испанском, который лежит в моем «Избранном», и способен усыпить меня, я знаю, снова. Только нажать на экран — и тот самый, полный нежности голос растопит тревогу, и даст расслабленно растечься по подушке, погружаясь в нужное, спасительное забытье…

Но я запрещаю себе даже такую слабость, а нахожу просто что-то медленное-успокаивающее, и стараюсь унять гулко бьющееся сердце.

Я закрываю глаза под приятный, нежный — но совсем не тот голос в наушниках, и чувствую, как потихоньку катятся слезы. Это просто вода, просто соль из глаз, которая попадает на потрескавшиеся губы, и чуть щиплет на маленьких ранках. Я знаю, что смогу и справлюсь, пока в моей жизни есть, ради кого вообще справляться — моя Малышарик, которая спокойно спит в своей комнате, и уже третий вечер подряд спрашивает, когда придет Максим.

А я третий вечер придумываю, какие у него важные дела, и вру, что он передает ей привет. Потому что нельзя, чтоб она думала, будто он не приходит из-за нее. Маленький искренний ребенок уже посчитал этого большого мужчину своим другом — и не ее вина, что он оказался мудаком.

Я кручу медленную песню снова и снова, пока понимаю, что больше не усну. Встаю с постели, отмечаю, что еще только-только наступило пять утра — и решительно не понимаю, чем заглушить свою боль до работы.

Работа.

Да, еще одна вещь, помогающая держаться на плаву. Я что-то ем, чтобы соображать и работать, как-то привожу себя в порядок, чтобы идти на работу, общаюсь с кем-то и читаю о новостях в мире ради работы… В общем, живу полноценной жизнью, и не даю себе ни минуты расслабиться, пока я в редакции — иначе просто задумаюсь, на секунду забудусь и снова я в нашем последнем вечера, смотрю в его лицо, а следом в удаляющуюся спину.

И уже ни о чем другом не могу думать, кроме того, как сильно скучаю. Это нормально — когда любишь кого-то, что бы он не сделал, ты не можешь взять, перечеркнуть и забыть. А уж тем более, когда ты постоянно натыкаешься на его голос, спину, фигуру в коридоре, и не остается ничего, кроме как не поднимать взгляд, а смотреть на что угодно, только не на него.

Я схожу с ума.

Но точно знаю, что и это пройдет, нужно лишь время. А еще — куча дел, чтобы забить тело и голову, и перестать думать о нем.

Поэтому я отбрасываю одеяло, и прямо в пижамных штанах и свитере выхожу на улицу, натянув лишь кроссовки. Пробежка всегда помогает привести мысли в порядок — и потому я бегу, очень стараясь не смотреть в окна дома напротив, и перестать загоняться, а спит ли Максим.

Спит, конечно. У него никогда не было с этим проблем. В отличии от меня, он слишком рационален, и умеет расставлять приоритеты. А также высоко ценит свои желания и потребности — и никогда не станет переживать о такой бестолковой плаксе, как я.

С такими мыслями я оббегаю половину нашего коттеджного поселка, и возвращаюсь домой, в горячий душ. Кофе с молоком — единственная «еда», которую я могу втолкнуть в горло на завтрак, и то лишь затем, чтобы хоть чем-то наполнить желудок.

Кажется, скоро весь мой гардероб будет висеть на мне. Я со вздохом потуже затягиваю ремень, перенося еще одну пуговичку вперед, и полностью одетая, иду будить Машу.

На работе — все, как обычно. Я почти ни с кем не встречаюсь взглядом, быстро пробегая в свой отдел, и с порога слышу радостный возглас Аллочки.

— Шеф принял обложку!

— Да ну?!

Это — действительно хорошая новость, потому что всю последнюю неделю я пыталась уговорить его довериться мне в этом, а главред упорно вносил свои поправки. Но, кажется, я все-таки выиграла эту войну — не зря задерживалась и все рабочее время билась над результатом.