Я с ужасом вспоминаю эти три дня моей бесконечной пытки.

Тридцать девять и восемь — и уколы из коктейля парацетамола с димедролом, ледяные капельницы, протирание спиртом, следом лед со всех сторон на узкой детской постели вокруг ребенка — и температура «падает» до тридцати восьми и шести.

А через час все по новой.

И, кажется, вот за эти три дня я приобрела бессонницу, нервный тик, трясущиеся руки, и умение сутками не спать вообще.

А приходящий в разрешенные часы Максим силком отрывал меня от стула рядом с Машиной постелью, впихивал какую-то еду, и отправлял в кровать — сам занимая место у кроватки с ребенком. Я не спала — просто лежала, глядя, как мужчина раз за разом проделывает привычные манипуляции, ловко орудуя градусником и ватными дисками. Как он трогает дочкин лоб, хмурится, и делает все по новой, даже не оглядываясь за подсказками.

И как иногда, в моменты, когда температура падает, подходит ко мне, ласково убирая с лица волосы, и целует в изможденные щеки.

«Я рядом».

Мне кажется, сильнее этих слов не существует на свете.

А еще, лучше этого мужчины, тоже.

Сейчас мы уже почти здоровы, и единственное, что напоминает мне о страшных днях — это шрамы, с которыми я смирилась, и уже понимаю, что они будут тонкие и аккуратные на маленьком теле моей дочки. Быстрая утомляемость, худоба и слабость — все это пройдет, как только мы вернемся домой, и исчезнут медсестры с уколами, и постоянные осмотры и перевязки, которых Малышарик боится как огня.

Мы почти справились.

Мы почти все пережили…

— Забыл сказать, что там подъехал твой бывший муж, — вдруг произносит Максим, и я в удивлении отстраняюсь от него, — я пока не стал его пускать, потому что не знал, как ты отреагируешь…

— Что? Ты что не стал?..

— Пускать его, — Максим, кажется, вообще не понимает моего шока, — он же один раз уже довел тебя до состояния, когда ты едва не потеряла сознание… Не хочу, чтобы ты сейчас нервничала.

— Он отец Маши, — говорю я в полном обалдении от происходящего, — еле вырвался, чтоб приехать к ней. А ты от так взял, и… Его не пустил?

— Знаю я, чей он отец. Но также знаю, как тебе сейчас тяжело… Короче, не хотел ничего такого, просто решил спросить, можно ли ему зайти к вам…

— Ну конечно можно!

Я не знаю, как в душе Макс относится к тому, что у Маши есть еще человек, который является ее родным отцом. Но абсолютно точно знаю, что мой мужчина адекватен, и не будет препятствовать им общаться… Чего, кажется, не скажешь обо мне и бывшем муже.

Поэтому я здороваюсь с Димой, пропуская его к уже проснувшейся дочери, а сама выхожу с Максимом в коридор. Он тут же уводит меня на дальнюю скамейку, усаживая рядом, и сплетая наши пальцы вместе.

— Я пиздец как скучаю.

Мне нужно пару секунд, чтобы оценить эти слова, и улыбнуться на них. Надо же, прямолинейность этого Ворчуна иногда может звучать вполне себе романтично…

— Ты как будто удивлен этим?

— Да.

Максим подносит наши пальцы к своим глазам, рассматривает их, и гладит другой рукой мою руку. Это — очень нежно и приятно, но в то же время так необычно для моего Максима…

— Или я совсем все подзабыла, или ты стал нежным, заботливым милашом.

— О, женщина, даже не начинай. Сам не знаю, что за хрень творится — но я просто физически не могу перестать думать об этом…

— О чем?

— О тебе и Маше. О нас вместе. О том, как чуть не проебал все на свете, и как мелочны все мои заебы по сравнению вот с этим…

— С этим… С болезнью?

— С тем, что вы можете просто пропасть из моей жизни.

Я утыкаюсь носом в его плечо, снова всхлипывая, и понимая, что плачу почти каждую нашу встречу.

— Прости.

— Не извиняйся. Мне даже этого не хватает… Твоих слез, пугливых глаз на мои резкие слова. Хочу все, как было. Понимаешь?

Я поднимаю глаза, не в силах поверить. И поэтому спрашиваю, уже ничего не опасаясь — мой мужчина, кажется, все-таки научил меня говорить прямо.

— Ты хочешь начать все сначала?

— И думать забудь. Я хочу просто тебя к себе. Не знаю, как все это работает — но ты слабая маленькая девочка, которая придает мне сил. И я хочу тебя вот такую — со всеми нашими проблемами, прошлыми ошибками, и будущими истериками. Себе хочу. Не буду говорить, что знаю, как случится дальше, но меня тянет к тебе. И, может, это главное?

— Очень может быть…

Я тянусь для поцелуя, и Максим нежно прижимается к моим губам. Невинно, ведь мы в больничном коридоре. Но многообещающе даже этой простой лаской…

— Хочешь еще что-нибудь обсудить? — спрашивает он спустя пару минут, то и дело поглядывая на дверь нашей с Машей палаты.

Я задумываюсь, и не нахожу никаких вопросов. А разве они могут быть? Этот мужчина со мной от начала и до конца самого большого страха в моей жизни. И ни одного упрека, или жалобы, или попытки соскочить. Мне даже ни разу не пришлось просить его о чем-то — он просто со мной, с нами, берет ответственность и не желает никакой благодарности — а разве не это лучше любых слов доказывает… Ну вообще все?

— Нет.

— Точно?

Я улыбаюсь, как ненормальная, впервые искренне с момента, когда отправила свою дочку на операцию. Впервые дышу полной грудью, ощущая нечто, похожее на облегчение — и реально чувствую, что скоро все плохое для нас закончатся.

— Честно-причестно, мой родной Ворчун.

Максим

Сколько едят две маленькие, худенькие женщины, одна из которых весит пятьдесят килограммов, а другой — всего три?!

С этим вопросом в голове я закидываю в полную тележку еще пару брикетов мороженого, и, немного подумав, туда же кидаю пару топингов. Не знаю, чего там в головах у людей, которые хотят себе несколько жен — мне бы и одну прокормить…

Я посмеиваюсь, оплачивая покупки, и скорее загружая их в машину. Сегодня снова допоздна на работе, пока Маруся с Настей целый день дома. У первой вчера пришли анализы, и вроде как, скоро можно будет возвращаться в садик. А вторая последние две недели больше «не может маяться бездельем», и несмотря на мои протесты, набрала работы на дом.

А главред-то и рад — сразу скинул, какие статьи когда нужно подготовить, и сказал, что будет совсем не против снова экспериментальной темы и живого слога. Кажется, «новое дыхание» в наш журнал этой женщиной прошло крайне успешно, и теперь нас часто ждут ее изворотливая фантазия в статьях и обложках…

Ну что ж. Лишь бы Настя улыбалась, ожидая меня дома в пледе и с ноутбуком на коленях — а с ее сумасшедшими идеями в научном журнале я смирился.

— Эй, я дома! Кто тут голодный, налетай…

Топот сразу нескольких ног — и первая в коридор вылетает Маруся в платье и пластмассовой короне, которую полюбила носить дома. Чуть не спотыкается на скользком полу, несется ко мне в руки — и, наскоро обняв, тут же ныряет в пакет.

— Мороженое!!!

— Правда?! Ух ты!

Следом выглядывает Настена — как всегда, в моей рубашке, которая ей ниже бедер, плотных штанах, и шерстяных носках на пару размеров больше. Быстро идет ко мне навстречу, пока я успеваю разуться — и стеснительно втискивается в мои руки, обнимая за талию.

— Ох.

Она вдыхает полной грудью, пока Маруся тащит пакет по полу на кухню, по пути выкидывая неинтересные продукты — кефир, капусту, вязку бананов и все, что не является печеньем и мороженым. Мы смеемся, наблюдая за этим, и я склоняюсь к губам Ангелочка.

— Как вы?

Целую, не дожидаясь ответа — слишком соскучился. С болезненным желанием погружаю руку ей в волосы, чтобы слегка оттянуть и почувствовать ее участившееся дыхание — и сразу назад, оторваться от сладких губ, потому что пока еще не время…

— Хорошо…

Я киваю, потому что в последнее время это самое важное — знать, что у двух девочек в доме напротив все хорошо. Хотя когда я в последний раз ночевал где-то, кроме этого самого дома?