Бывают, конечно, большие несчастья, удары судьбы, большое горе. Я многое испытал в своей жизни. Но еще никогда не бывал я так ошеломлен, как в тот момент.

— Вот так заведение!.. — сказал я как бы про себя. — Ну-ну! Это что ж получается: работай, как проклятый, да еще и плати за это!

— Ничего не поделаешь, — повторила конторщица, у нас такие порядки. Мы не можем за всех платить.

— Кто это вы? — спросил я.

— Государство.

— Ага…

— Поймите, государству нужна прибыль, а не убыток. Кто приносит убыток, тот должен за него расплачиваться.

— Да ведь я работал, приносил пользу, не получал буквально ни копейки, а это просто невозможно, чтобы сумма штрафа была выше суммы заработка за несколько месяцев!

— Стало быть, возможно…

— И сколько же я должен доплатить?

— Немного, 115 рублей. Мы считаем все по государственной цене.

— А если у меня денег нет, и я не могу заплатить — что тогда будет?

— А уж это я не знаю. Что будет? Автобаза на вас подаст в суд… Ну, могут приговорить вас к тюрьме. Как-никак, вроде расхищения социалистической собственности. А в общем — не знаю. Ответите по закону.

Меня взорвало окончательно:

— Вот это я понимаю: социалистические законы!

Сидевший рядом молодой счетовод тронул меня за рукав.

— Вы смотрите, с такими разговорами — полегче, — молвил он вполголоса. — За язык вам могут пришпарить похлеще, чем за неуплату.

Он был прав. Нужно было сдержаться.

Не заходя к директору, я отправился домой. Посоветовавшись с женой, я решил штрафа не платить. Вплоть до самого нашего бегства в Москву никто мне об уплате штрафа не напоминал. Советская бюрократия так же безалаберна, как и свирепа. Так я и по сей день в долгу у Ейской автобазы. Угрызения совести, можете мне поверить, не чувствую.

Я еще раз продумал наше положение. Оно было очень тяжелым. Если, как сказал энкаведист, я и впрямь должен буду пробыть здесь еще год, то я просто погибну. Они окончательно вымотают у меня все нервы. И потом: на что жить, на какие средства? Наши вещи приходят к концу, скоро не останется ничего, что можно продать. И так уж мы остались одетыми кое-как. Нет, отсюда нужно бежать. А как бежать? При помощи тестя можно было доехать только до Краснодара. Устроить так, чтобы мы доехали до Москвы, он не мог. Бежать без билетов? Это мог бы сделать я, будучи одиноким. Но бросить жену и ребенка на произвол судьбы я не могу. Что делать, куда податься?

Мне припомнилось, что во время моего последнего разговора с энкаведистом, он пробормотал что-то вроде совета пойти работать в МТС трактористом, так как начинаются весенние работы и спрос на трактористов большой, а заработки их хорошие. Но я на тракторах никогда не работал и пахать не умею. Можно, положим, научиться, но где гарантия, что и в МТС расчитываются с рабочими не так, как на автобазе? И вообще нет, нет, я просто не в состоянии переносить всей этой нелепости! У меня нет на это советской закалки, привычки. Мне это дико.

Однако, — думал я дальше, — не заниматься же мне грабежом или воровством. Так, ни до чего не додумавшись, я сел за стол и написал в посольство, изложив в осторожных выражениях суть дела: задерживаюсь в силу различных обстоятельств, от меня не зависящих. Я хотел, чтобы там меня поняли и подождали принимать на мою вакансию другого.

Мое письмо еще не дошло до Москвы, как я опять получил из посольства телеграмму с просьбой как можно скорее приехать. В телеграмме сообщалось также, что мне высланы деньги на дорогу. Я сразу же подумал, что не обойдется без нового вызова в госбезопасность. Так и вышло: после обеда милиционер принес повестку — немедленно явиться.

— Вы опять получили деньги из Москвы? — спросил меня уже знакомый мне по первому визиту энкаведист.

— Да. Мне посольство прислало на дорогу. У них есть для меня работа и они ждут моего приезда.

— Зачем вы у них просили денег?

— Я не просил. Вот посмотрите: это телеграмма, где они сообщают, что выслали на дорогу деньги. А сколько — не сказано. И не сказано, что — по моей просьбе.

— Что вы собираетесь делать с этими деньгами?

— Я вам прошлый раз уже говорил…

Энкаведист обозлился:

— Я вас не о предыдущем разе спрашиваю! Я вижу только одно: вы уже второй раз получаете деньги из Москвы, и оба раза — очень крупные суммы.

— Я не знаю, какую сумму они выслали мне теперь, но уверяю вас, я денег не просил, хотя они мне нужны.

Он держал мою телеграмму в руках, поворачивал ее так и сяк, видимо, размышляя, к чему бы придраться. Но думаю, что придраться было не к чему. В конце концов, даже по советским законам вряд ли можно запретить иностранному гражданину получать деньги от своего посольства. А то, что я не веду никакой нежелательной для советского государства деятельности, госбезопасность отлично знала: ведь за мной следили.

— Значит, вы собираетесь переехать в Москву? — спросил меня энкаведист несколько мягче.

— Если получу на это разрешение.

— Почему же не получите? Вы только ведите себя как честный человек, и у нас всегда получите что полагается.

— Да, конечно… — ответил я наудалую. — Только ведь эта история продлится неизвестно, сколько времени.

— Кто это вам сказал? У нас все быстро идет!

— Мне об этом сказал ваш сотрудник, в прошлый раз, когда я был здесь.

— Это он ошибся.

«Ошибся!» — подумал я. Кто-то из них мне врет, а вернее — врут оба. Удивительно, почему они не хотят меня выпустить из Ейска? Я вижу, хорошо, что не хотят! Боятся ли они, что я на них нажалуюсь где-нибудь в Москве? Или у них какая-то другая, неведомая мне цель? Господи, как мне все это надоело и как я жду момента, когда отсюда вырвусь! Нет, бежать, бежать!

— Я надеюсь, — сказал вдруг энкаведист, — что вы перестанете получать деньги из вашего посольства.

— Хорошо, — ответил я, — я напишу, чтобы мне больше денег не присылали, так как из-за этого получаются неприятности.

— Мы вам никаких неприятностей не устраиваем! — заорал мой энкаведист. — Что вы — маленький? Не понимаете, что они вас подводят и выдают вас?

— Чем они меня подводят? Честное слово, я не могу понять… Они мне помогают. Я французский гражданин, и это долг, обязанность моего посольства помочь мне в трудную минуту.

Трудно описать злобное… да нет, не злобное, а какое-то исступленно свирепое выражение, с каким глядел на меня в тот момент этот человек. Ну, хорошо, я могу понять, что по долгу службы он обязан был подозревать меня, допустим, в шпионстве — это обычный пунктик коммунистического помешательства. Но какое же шпионство, если органы госбезопасности держали меня как под стеклянным колпаком, вся моя жизнь здесь была им известна? Много позже я узнал о существовании в советской юриспруденции понятия «потенциальной преступности». Человек не сделал ничего противозаконного, но он, при известных обстоятельствах, мог бы это сделать. Такого гражданина рассматривают как фактически совершившего противозаконное деяние. Но по отношению ко мне, гражданину союзной страны, применять такие вещи было неудобным, по всей вероятности, это было запрещено. И вот эта-то невозможность ухватить столь лакомую добычу и выводила из себя местных чекистов.

— Все в порядке. Можете идти. Если будете уезжать, то придите к нам и сообщите об этом. До свидания.

Присланные из Москвы деньги — две с половиной тысячи рублей — нам пришлось тратить на жизнь. Если мне удастся получить разрешение на выезд, то мы продадим буквально все, что у нас есть — несколько одеял, пару подушек и два хороших чемодана. На дорогу хватит.

Моей жене все еще не вернули забранных у нее документов. «Органы» все еще ждали, чтобы она пришла и рассказала «всю правду» о себе и обо мне.

Однажды тесть пришел домой прямо с работы, и немедленно завернул к нам, трезвый, вежливый, и пригласил нас к себе чай пить. При входе он даже подал руку моей жене, которую страшно ненавидел. Он был очень смирен и любезен. Мы недоумевали, и недоумение наше усилилось, когда мы пришли к старикам, и я убедился, что теща была так же мила со мной, как тесть — с Аллой.