— Сиятельнейший советник! Что вы можете сказать в своё оправдание?

Марти вернулся на свое место, а Бернат Монкузи, с трудом подняв грузное тело, направился к свидетельскому месту четким и уверенным шагом. Затем он несколько раз подобострастно поклонился графу и графине и, повернувшись к залу, начал свою речь.

— Сиятельнейшие граф и графиня Барселонские, мои уважаемые коллеги-старейшины, высокочтимые кабальеро, духовные лица и почтенные горожане! Все вы хорошо знаете, сколько требуется сил и времени, чтобы создать репутацию, и как легко ее разрушить! Здесь вы видите выскочку, который вообразил, будто деньги дают ему право попирать ногами истину и пятнать честь добропорядочного подданного, посвятившего всю свою жизнь службе графству. Он имеет наглость распространять грязные слухи — несомненно, ложные, но способные ввести в заблуждение. Нет ничего страшнее, чем полуправда, поскольку крайне трудно отличить правду от лжи, если ложь похожа на правду. Сейчас вы увидите, как я сорву с него маску лжи и притворства и открою миру истинное его лицо. Сеньор Барбани посмел бросить мне обвинение, хотя я столько раз ему помогал, когда он только начинал дела в Барселоне. Все вы знаете, что я всегда оказывал посильную помощь жителям города и никогда не нарушал законов, о чем во всеуслышание заявляю. Нет необходимости особо указывать, каким видом деятельности я занимаюсь, всем это прекрасно известно. Я невиновен в преступлениях, которые он мне приписывает, и предлагал ему свою искреннюю дружбу, полагая, что он в должной мере оценит этот дар. Я даже открыл для него двери своего дома; он несколько раз был у меня в гостях и самым недостойным образом воспользовался моим гостеприимством. Он действительно познакомился с моей любимой дочерью на невольничьем рынке и просил у меня позволения ухаживать за ней. Да, я отклонил тогда его предложение, но видит Бог, я всегда восхищался его смелостью и молодым задором, а потому сказал, что дам ему окончательный ответ после того, как он получит гражданство Барселоны. Он тогда как раз собирался в долгое путешествие, и я вынужден признать, что недооценил его хитрость и коварство. Он предложил на роль компаньонки моей дочери свою рабыню, которая чудесно пела и играла на музыкальных инструментах, чтобы она скрашивала вечера моей Лайи. Думаю, уважаемым сеньорам не составит труда догадаться об истинной цели этого поступка. Сеньор Барбани запустил в мой дом настоящую змею, которая в скором времени совершенно подчинила себе волю моей дорогой девочки. Спустя некоторое время я обнаружил: в поте лица трудясь на благо города, я ослабил отцовскую бдительность и не успел вовремя заметить, что змея, поселившаяся возле моей Лайи, заронила в ее голову семя преступной любви. Коварная Аиша устроила для моей дочери несколько встреч с Марти Барбани накануне его отъезда в доме бывшей кормилицы Лайи, которая также внесла свой вклад в развитие их отношений, о чем я, правда, узнал намного позже. Марти Барбани отправился в путешествие, и лишь спустя несколько месяцев я совершенно случайно узнал обо всем. Я призвал мою дочь к ответу и вынудил ее прекратить это безумие, для чего заставил написать письмо, в нем она сообщала, что совершила ошибку и отношения закончены. Как вы понимаете, я также принял меры, разлучив ее с рабыней, которую поместил под замок; что же касается того, что я ослепил ее и отрезал ей язык, то вам известно, закон допускает подобные меры в отношении неверных рабов. После смерти Лайи, по своей доброте всегда ее защищавшей, я не видел смысла возвращать рабыню хозяину и потому оставил ее под замком. Каково же было мое удивление, когда однажды вооруженный отряд под предводительством Марти Барбани среди ночи ворвался в дом, где она содержалась под стражей, и посмел ее освободить, угрожая моему управляющему, дону Фабио де Кларамунту! Позвольте вас спросить: какое он имел право врываться ночью, как вор, в чужие владения, вместо того чтобы предъявить свои претензии днем и в соответствующей форме? Прошу вас, почтенные сеньоры, хорошо об этом подумать. Вот мой ответ. Конец этой истории я расскажу вам позже, когда истец выложит остальные обвинения против меня.

В зале воцарилось тяжелое молчание. Напряжение стало настолько густым и вязким, что его можно было резать ножом.

Наконец, заговорил судья Фортуни:

— Прошу вас обстоятельно ответить на вопрос оппонента, прежде чем мы перейдем ко второму обвинению.

Марти со своего места окинул беглым взглядом зал и почувствовал, что ответ Монкузи произвел глубокое впечатление на присутствующих. Его снова охватила лихорадка, что было весьма дурным знаком. Он с трудом поднялся и медленно направился к свидетельскому месту, сжимая в руке вольную Аиши.

— Я постарался быть кратким, но хотел бы уточнить кое-какие факты, которые мой противник умело искажает. Я никогда не говорил, что дарю ему рабыню. Если бы я действительно это сделал, разве я не должен был, согласно нашим законам и обычаям, подтвердить это соответствующим документом — скажем, на тот случай, если бы новый хозяин впоследствии захотел ее продать? Разве не очевидно, что я пошел по иному пути и, напротив, дал вольную этой женщине, рисковавшей ради меня жизнью? Ведь ее могли тайком продать или, того хуже, убить. Именно ради нее, а не по какой-либо другой причине, я отправился ночью в то место, где ее держали в заточении; я не причинил ни малейшего ущерба ни людям, ни имуществу. Я лишь предъявил документ, который вы сейчас держите в руках, управляющему, дону Фабио де Кларамунту.

После недолгого молчания Фортуни снова вмешался:

— Служащий, подайте сюда документ и позаботьтесь о том, чтобы дон Фабио де Кларамунт завтра с утра явился ко мне в кабинет. Слушание приостанавливается до завтрашнего утра. Все могут быть свободны.

Все встали, ожидая, пока графская чета и советники покинут зал. После напряженного дня толпа гудела. А в это время Руфь, которая так и не смогла проникнуть в зал и спряталась за дверью, тщательно прислушивалась к тому, что происходило внутри. Когда она услышала, что Марти ранен, сердце у неё сжалось от тревоги, и она поклялась, что вернётся к нему в тот же день, когда закончится разбирательство.

Советник удалился в окружении приспешников, раздавая улыбки и пожимая руки, а Марти чувствовал, как жар все усиливается, пока он шел в сторону приемной, где его дожидался падре Льобет. Священника встревожил болезненный вид Марти. У дворцовых ворот их внимание привлекла незнакомая женщина, не сводившая с них пристального взгляда; когда они вышли на улицу, она направилась следом, держась на почтительном расстоянии, и проводила их до самых дверей особняка Марти. После этого, запомнив, в какой именно дом он вошел, она отправилась прочь и вскоре затерялась в толпе.

Публики как будто прибавилось, хотя в зале и так уже было негде яблоку упасть. Деньги переходили из рук в руки, а на площади перед ратушей появились новые лица.

Граф и графиня заняли свои места; на лице Альмодис читалось откровенное любопытство. Лицо Марти было мертвенно-бледным, а советник излучал самодовольство. Секретарь вызвал гражданина Фабио де Кларамунта. Тот произнёс присягу и сел на скамью свидетелей между креслами противников.

Судья Фредерик Фортуни, который с самого начала был на стороне советника, начал допрос.

— Вы действительно дон Фабио де Кларамунт, гражданин Барселоны?

— Он самый.

— Советник Бернат Монкузи назначил вас алькальдом усадьбы близ Таррассы?

— Он меня не назначил, я лишь согласился исполнять эти обязанности по договору и служил там, пока мои интересы совпадали с интересами нанимателя.

— Двадцать третьего декабря вы находились в усадьбе?

— Да, но уже лишь в качестве управляющего.

— Оставим в стороне вашу должность. В конце концов, это неважно. Это правда, что вооружённый отряд под предводительством гражданина Барбани атаковал дом, чтобы забрать оттуда рабыню, заточенную в крепости?