— Бедные графства Жирона и Осона! — воскликнула Альмодис — Это ж надо — иметь такую гадюку в графинях! Вы же просто брызжете ядом, сеньора.

— Уважаемые графини, я думаю, будет лучше отложить беседу на завтра, — вмешался епископ, видя, что страсти накаляются. — Подушка — лучший советчик, она поможет остудить пыл.

Но Эрмезинда все равно заговорила.

— Епископ! Переговоры нужно закончить сегодня, но вам следует вмешаться, когда речь заходит о церкви. У меня все внутри холодеет, когда я слышу о подкупе священнослужителей.

— В таком случае, сеньоры, пусть зал покинет публика.

Альмодис, взяла себя в руки и сказала:

— Поступайте, как считаете нужным, епископ, но я настаиваю, чтобы мой капитан и личный секретарь остались. В конце концов, должны же быть свидетели подобному бесчинству.

— Что ж, если вы считаете...

Обе графини кивнули, и прелат жестом велел освободить помещение.

Люди медленно повалили из зала, громко обсуждая случившееся. Когда вышел последний гость, слуга плотно закрыл двери.

Бальсарени повернулся к Альмодис.

— Теперь ваша очередь, графиня.

Альмодис заговорила уже спокойнее, хотя в голосе ее звучало неприкрытое торжество:

— Вы можете мне верить или не верить, но я люблю вашего внука, и у вас нет права меня судить. Рано или поздно церкви придется уступить. Так всегда случалось, когда речь шла о государственных делах, и тогда у нас уже не будет нужды в вашем заступничестве. Как бы вам не пришлось пожалеть о том, что вы отвергли столь щедрое предложение. В конце концов, вы тоже не вечны. Когда-нибудь вы умрете, и ваши графства перейдут к Рамону, хотите вы того или нет. Подданные прекрасно знают, что для них лучше, а ваш внук сможет сохранить средства, которые иначе были бы потрачены на бесконечные мессы за спасение вашей грешной души, безнадежно отравленной ненавистью.

— Итак, сеньора, я так понимаю, вы отказываетесь покинуть ложе моего внука, — подвела итоги Эрмезинда. — Ну что ж, поступайте, как знаете. И передайте Рамону, пусть он не беспокоится и отдаст эти манкусо вам. Мне они ни к чему, а вы можете открыть на них бордель в любом городе Септимании. Там вам самое место. Как говорится, каждой пташке — свое гнездо!

— Вы несчастная женщина и к тому же невыносимая! — взорвалась Альмодис. — Я искала мира, но вам, видимо, нужна ссора. Вы оскорбили меня, когда я хотела вам помочь, но не понимаете, чем это может быть чревато для вас и графства. Ну что ж, скажу вам правду: у нас скоро родится сын, но по вашей милости один из Беренгеров окажется незаконнорожденным, сыном греха. И когда малыш подрастет, мать объяснит ему, что этим клеймом, наложенным на него еще до рождения, он обязан родной прабабке. Ваш правнук, в жилах которого течет кровь Беренгеров и Каркассонов, будет сыном блудницы и шлюхи, как вы меня называете. Но в конце концов сын шлюхи унаследует все: и Жирону, и Осону, и Барселону. Sic transit gloria mundi [23], как говорится. Хорошо смеется тот, кто смеется последним, сеньора.

Епископ побледнел, Роже де Тоэни вскочил, хватаясь за пустые ножны и позабыв, что в них нет меча. В довершение всего, один из писарей потерял сознание и падая опрокинул пюпитр, залив чернилами все пергаменты.

Душа Берната Монкузи утратила мир и покой. В глазах его стоял кровавый туман, гнев и похоть терзали душу, не давая покоя ни днем, ни ночью. Рассвет заставал его, измученного бессонницей, на смятых простынях огромного ложа. Напрасно Галеви прописывал ему настойку опия и маковый отвар. Каждый вечер он покрывался холодным потом при мысли о том, что, возможно, в эту ночь он умрет, и тогда его душа будет обречена на вечные муки. Грех Онана слишком укоренился в его привычках, Бернат Монкузи пытался с ним бороться, но все равно каждый вечер открывал потайное окошко и любовался видом обнаженного тела падчерицы.

На следующий день после того памятного открытия он отправил Лайю вместе с ее рабыней в дальнее поместье, а сам пробрался в ее спальню и принялся рыться в вещах девушки. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти шкатулку. Он вскрыл ее дрожащими руками и стал читать письма. С первых же слов он едва не лишился дара речи от негодования. Перечитав письма по нескольку раз, он вернул их на прежнее место.

Заперев шкатулку, он убрал ее в ящик и удалился к себе в кабинет — обдумать, что предпринять. Жадность боролась в его душе с ревностью, он боялся дать волю гневу, чтобы не совершить ошибку. Марти Барбани уже стал неплохим источником дохода. Внутреннее чутье подсказывало, что через пару лет этот молодой человек принесет существенную прибыль.

А главное — со временем прибыль может стать баснословной, если действовать благоразумно. Нет, определенно нет. Бернат Монкузи не станет тем человеком, который лишит Марти Барбани всех надежд. Он уже замыслил план, чтобы не лишить себя денег. Во-первых, Лайя должна сама отдалиться от Марти, так чтобы тот не затаил обиду на ее отчима. Пусть он решит, что для девушки эти чувства были лишь мимолетным капризом, а после долгой разлуки она к нему охладела. Трудность заключалась в том, чтобы девушка лично отправила подобное письмо. Нужно убедить ее послушаться, уговорами или силой.

Он решил, что стоит воспользоваться отсутствием молодого человека, чтобы осуществить план. Нужно заняться этим сегодня же вечером, пока она не успела попросить у кого-нибудь совета.

Лайя вместе с Аишей отправилась в церковь Святого архангела Михаила в новом подаренном отчимом паланкине. Затем девушкам предстояло доставить письмо Берната в дом за пределами Кастельнау. Аиша, с разрешения командира стражи, которому Бернат дал четкие указания, отпросилась сбегать на рынок, чтобы встретиться там с Омаром и узнать, нет ли новых писем от Марти, а если есть, то она собиралась, как обычно, спрятать их под одеждой, чтобы вечером передать своей хозяйке и подруге.

После молитвы девушка, всегда просившая у Богородицы оберегать любимого, отправилась обратно в паланкине, который несли на плечах четверо темнокожих рабов. До самого дворца Монкузи ее сопровождали стражники. Внутри, скрывшись от людских взглядов за плотными занавесками, она думала о том, что ни роскошные ткани, ни палисандровое дерево, ни ароматные духи не заменят жизнь рядом с любимым человеком, которого выбрало ее сердце.

Когда они вернулись, дворецкий сообщил Лайе, что хозяина срочно вызвали в графский дворец, так что ей предстоит обедать в одиночестве. Лучших новостей и быть не могло. Лайя сказала слуге, что собирается обедать в беседке, и велела принесли туда лимонад.

Аиша вернулась без писем от Марти, хотя ей удалось узнать, что он решил отправиться в Сидон, а затем посетить несколько арабских королевств. Омар сказал, что если Лайя напишет письмо в течение трех дней, он незамедлительно отправит его, и оно успеет нагнать молодого человека еще в Сидоне. Еще он сказал, что «Морская звезда», по слухам, сейчас в Фамагусте.

Лайя была на седьмом небе от счастья, услышав новости о своем любимом, пусть даже от посторонних людей. Каждое такое известие словно приближало долгожданный день новой встречи.

Когда она уже лежала в постели, пребывая в мечтах в далеких странах, ее вызвали в кабинет отчима.

Она поспешно привела себя в порядок, размышляя о том, как мимолетны минуты счастья и как внезапно светлые мгновения жизни сменяются своей противоположностью.

Слуга, всегда стоящий перед дверью в кабинет ее опекуна, подался в сторону, Лайя постучала в дверь, и тут же изнутри ответил недовольный голос отчима:

— Входи.

Приоткрыв левую створку двери и просунув внутрь голову, девушка спросила:

— Вы меня звали?

Советник поднялся и с ласковой улыбкой кивнул.

— Да, дочка. Входи и садись.

В этой улыбке, в тоне его голоса Лайе почудилось что-то зловещее, она поняла — случилось что-то серьезное.