Поначалу Лайя не поняла, что он хочет этим сказать, но потом подумала, что можно попытаться сделать его своим союзником.

Кларамунт наклонился и отодвинул железную скобу. Под ней оказалось отверстие в потолке подвальной камеры. Управляющий поманил Лайю, приглашая заглянуть внутрь.

На каменной скамье, вытянувшись во весь рост, лежала женщина, прикрытая одеялом. Лайя с трудом узнала в этой изможденной женщине с застывшим и потерянным взглядом прежнюю Аишу. Рядом стоял поднос, а на нем — миска с холодной кашей, морковка, кусок овечьего сыра и кувшин с водой.

Голос тюремщика зазвучал вновь.

— Если вы будете есть, ее тоже будут кормить, причём она получит такое же количество еды. Мне сказали, что вы можете видеть ее каждый день, чтобы убедиться, что она жива. Но вы ни в коем случае не должны с ней разговаривать.

Вернувшись домой, Марти не уставал дивиться, как изменилась Барселона за время его отсутствия. За пределами городских стен выросли новые пригороды Санта-Мария-де-лес-Аренес, Сан-Кугат-дель-Рек и Сан-Пере. Появилось также несколько новых церквей, а на улицах и рынках теперь можно было увидеть людей из самых разных концов света и услышать самые разные языки. Дома его радостно встретили Омар, Найма, их сын Мухаммед, маленькая Амина, донья Катерина, Андреу Кадина и Мариона, владычицы котлов и сковородок. Со времени его отъезда прошло два долгих года. За это время у Марти успели вызреть новые планы: он собирался купить еще два корабля и посетить новые земли, но теперь его терзала лишь одна мысль: что же в действительности произошло с Лайей? Он не в силах был думать ни о чем другом и не мог дождаться той минуты, когда сможет поговорить с ней.

В любом случае, он принял решение — как можно скорее обвенчаться с Лайей, которая, как оказалось, страдает от приступа лихорадки где-то за пределами города, и лекари запретили пока ее посещать. Эти слова Монкузи передал ему Эудальд Льобет, сам же советник уехал по делам графа и не собирался возвращаться до конца года.

А между тем, из родительского дома пришло письмо с печальным известием: три месяца назад умер дон Сивер — священник из Вилабертрана, его первый учитель. Марти, уже и так собиравшийся навестить мать, решил, что непременно заедет на кладбище, чтобы проститься со стариком и прочесть молитву за упокой его души.

Субботним вечером он стоял перед дверью Баруха, которого уже известил о своем приезде. То ли Марти подводила память, то ли за минувшие годы он привык к безбрежным открытым пространствам, но дверь в доме еврея показалась ему значительно меньше, чем он помнил.

Позвонив в колокольчик, он тут же услышал за дверью шаги, словно человек нарочно дожидался поблизости. Никто не окликнул его, не заглянул в глазок, дверь сразу распахнулась, и Марти увидел перед собой сияющие глаза и неотразимую улыбку девушки, которую он сразу не узнал. В следующий миг он догадался, что это все та же малышка Руфь смотрит на него из-под густых ресниц сверкающими черными глазами.

— Да хранит вас Яхве на всех путях и дорогах, да славится имя его во веки веков, — произнесла она.

— Да хранит он тебя... вас, Руфь, — поправился Марти. — Вы так выросли, что я даже принял вас за одну из ваших сестёр.

— Прошло больше двух лет, Марти. А время идёт не только для вас.

— Но я тогда был уже взрослым, а потому почти не изменился. А вот вы были совсем девочкой, а теперь я вижу перед собой взрослую женщину.

— Когда вы уезжали, я уже не была ребёнком, — слегка обиделась она. — Да вы проходите, отец сейчас вернётся. Он велел мне принять вас. Поэтому я и ждала вас у дверей.

С верхней площадки лестницы послышался чей-то голос:

— Руфь, кто там пришёл?

— Все в порядке, мама, это сеньор Барбани. Отец велел мне его встретить.

И многозначительно подмигнув, добавила:

— Да вы проходите, не стойте на пороге! А то ещё подумаете, будто я — плохая хозяйка.

— А вы знаете, я до сих пор не могу забыть ваш лимонад. Я объездил весь мир, но нигде не пробовал ничего подобного. Можно ли назвать плохой хозяйкой ту, что его готовит?

— Я рада, что вы хоть что-то помнили обо мне, пусть даже такую малость, как лимонад.

Вслед за девушкой Марти прошёл в сад. Здесь мало что изменилось, за исключением того, что сейчас стояла зима, и цветы давно завяли. В остальном же все осталось, как прежде: и огромный каштан, и скамейка, и колодец с воротом, и плетёные стулья, и сосновый стол. Не было только качелей, что раньше свешивались с одной из ветвей могучего дерева.

Они сидели, наслаждаясь лучами солнца, и Марти, чтобы нарушить неловкое молчание, спросил:

— Вы убрали качели?

— Я уже давно потеряла к ним интерес. В этом доме больше нет маленьких детей, и качаться некому. Но расскажите, каков мир, который вы повидали?

— Ну что за вопрос! — улыбнулся Марти. — Он огромен, поистине огромен, и его населяют самые разные народы.

— Я все время думала о вас! Можете представить, как я вам завидовала?

— Как я вас понимаю! В вашем возрасте я думал точно так же, мир вокруг казался мне слишком тесным... А теперь взгляните — я объездил почти все Средиземноморье. Но не грустите: со временем отец найдет вам хорошего мужа, и ваша жизнь совершенно переменится.

— Возможно, но я думаю, что никогда не выйду замуж.

— Почему вы так говорите?

— Это не я говорю, а мое женское чутьё.

— Неужели вам не нравится ни один молодой человек?

— Ну почему, нравится. Но боюсь, он даже не подозревает о моем существовании.

В эту минуту на галерее открылась дверь и на пороге появился Барух и тут же бросился навстречу Марти: несомненно, меняла был безмерно рад его видеть. Марти поднялся, и оба крепко обнялись на глазах у смущенной и слегка раздосадованной девушки, недовольной тем, что приход отца помешал ее задушевной беседе с Марти.

— Какая радость, мальчик мой! — воскликнул меняла. — А я уже боялся, учитывая мои преклонные годы, что никогда больше вас не увижу.

— Видимо, сам Яхве хранит вас, — ответил Марти. — Сейчас вы выглядите намного лучше, чем перед моим отъездом.

— Увы, друг мой, но время не щадит никого: молодые взрослеют, старики дряхлеют. Но пойдёмте-ка лучше в дом: солнце уже садится, и во дворе скоро станет холодно. Нам столько нужно рассказать друг другу! Что же касается тебя, дочка, то я ценю твою заботу, но все же прошу тебя оставить нас наедине.

Однако девушка притворилась, будто ничего не слышала, и вместе с ними прошла в гостиную, где с невинным видом принялась перекладывать подушки на креслах.

— Руфь, попрощайся с сеньором Барбани и ступай, — повторил Барух. — Нам нужно поговорить наедине.

Еврей особенно выделил слово «сеньор», давая дочери понять, что ей надлежит именовать Марти этим титулом.

— Отец, позвольте мне остаться, — взмолилась Руфь. — Я не буду встревать в разговор и мешать вам. К тому же рассказы Марти о его путешествии расширит мои познания — больше, чем что-либо другое.

— Руфь, иногда ты бываешь просто невыносимой! Я должен поговорить с нашим гостем, а о чем — тебя не касается. Если ты желаешь расширить свои познания, я попрошу раввина, чтобы он обучал тебя канонам нашей веры вместе с Башевой; тогда у тебя будет чем занять свободное время, можешь задать ему любые вопросы, какие у тебя возникнут.

— Вы никогда не хотели меня понять! — воскликнула Руфь. — Вы хотите, чтобы я сидела взаперти и долбила скучные тексты из Талмуда, готовила пресную кошерную еду, пекла пироги... Можно подумать, что я служанка!

— Уйди немедленно с глаз моих! Потом поговорим.

Девушка удалилась, на прощание одарив Марти лукавой улыбкой.

— Простите ее, — виновато вздохнул старый Барух. — Это сложный возраст, а моя дочь — вообще особый случай.

— Не стоит извиняться, Барух. У нее сильный характер, и мне это по душе. В будущем ей это пригодится.

После этого они уединились в гостиной, которая тоже показалась Марти значительно меньше, чем помнилось.