Как вода. Грэгор не мог понять, что именно он пьет, потому что любой алкоголь казался ему водой: безвкусным, без запаха, без цвета. К счастью, пойло все еще работало, и поэтому он продолжал пить. Без удовольствия, не глядя по сторонам. Пить. Пить. Пить. Пока в руках держится стакан. Потом тело заснет, отключится где-нибудь на полу или на липкой стойке, или на улице, в грязи, или… а впрочем, все равно. Грэгор был бы рад уснуть однажды и не проснуться, никогда.

Нет цели. Смысла нет.

Грэгор не помнил, сколько денег у него осталось, то не особо заботило его. Закончатся, и что? Какое это имеет значение? Ну, высадят с корабля, ну, закончится жалкое существование, ну, умрет, нет, сдохнет где-нибудь в подворотне на чужой земле. Никто и не заметит. Он даже не помнил, где именно они причалили, и на какой конкретно срок. Быть может, без него давно уплыли. Какая разница, когда в этом паршивом уголке нашлась чудесная таверна, грязная и тесная, где продавали славные напитки?

— Еще! — требовательно крикнул он. Очередной стакан с чем-то тошнотворно-мутным возник перед лицом. Грэгор пошарил по карманам и вывалил на стойку последнюю мелочь.

Рука тряслась так, что часть спасительной жидкости расплескалась по замызганной столешнице. Мысленно он усмехнулся. Подобными руками лечить кого-то — только убивать. Да и неважно. Грэгор выпил все до дна. Икая, поднялся со стула. Сделал один шаг, другой, потерял равновесие и схватился за чей-то стол, чтобы не рухнуть на пол. Выслушал гневную тираду. Добрел до выхода. Шатаясь, выбрался наружу, в ночь.

Грэгор не помнил, куда надо идти. Где здесь причал? И кто все эти люди?

Перед глазами плыло, ноги подкашивались. Идти в темноте вдоль стен домов еще как-то получалось, но вот дома закончились, опора пропала, и Грэгор продолжил движение ползком. Впереди маячили деревья, и единственное, о чем он еще мог думать, так это о том, что стволы — тоже неплохая опора, и с их помощью можно будет встать.

Руки скользили на мокрой земле, одежда пропиталась грязью, в рот въелся кислый привкус не то алкоголя, не то рвоты. Наверное, недавно прошел дождь. Грэгор не знал. Он весь день не выходил наружу. Ему было плевать, что происходит вокруг.

Деревья. Встать. Идти прямо. Куда? В лес, глубже. За ним начинались горы, их пики белели в вышине. Зачем? А почему и нет? Дело десятое, куда идти. Дальше от городка. Туда, где тихо.

Грэгор обхватил руками ближайший ствол. Подтянулся. Встал. Перевалился к следующему дереву, отдышался. В груди кололо, немолодое сердце разошлось. Наверное, не выдержит, заглохнет после очередной попойки. Жаль, что не сейчас. Следующее дерево. Еще одно. Еще. Упал. Ругаясь, поднялся. Дотянулся до следующего ствола. Мягкого на ощупь. Горячего.

Стволы такими не бывают, Грэгор точно знал. Прищурился во тьме.

Возможно, он бы испугался, но был настолько пьян, что просто удивился. Вплотную стоял демон. Неподвижный, черный и большой. Его глаза горели, в руке белел зажатый нож. Прекрасный нож. С длинным лезвием, кривым, и, наверно, очень острым. Грэгор держался за плечо монстра и чувствовал, как в нем просыпается надежда.

Допился. Смерть пришла. Как неожиданно приятно!

— Др-ружище. Ты приш-ш-шел убить меня? — путаясь в словах, спросил он посланника с небес.

Демон медленно склонил голову набок. Неспешно поднял нож. Взял руку Грэгора и полоснул по ней. Хлынула кровь.

— В гр-рудь воткни, — сердито проворчал Грэгор. Он знал, что от такого ничтожного пореза крови вытечет немного; вот если бы разрезать вдоль, не поперек!..

Демон надавил на плечи, опуская его вниз. Сам сел напротив. Взял порезанную руку, слизал кровь языком. Грэгору стало смешно — смерть что, сожрать его решила? Интересный способ умереть. Да пусть бы и так, без разницы, зато чуть-чуть совсем осталось.

Демон взял обе руки, с силой встряхнул. Грэгор спиной ударился о ствол, немного протрезвел.

— Смотри, — вкрадчиво сказало существо. Он посмотрел в его глаза, и стало не до смеха. — Войди. В меня.

Грэгор обмяк, и, пропадая, понял, что ошибся. За ним пришел вовсе не демон.

Божество.

— Ты с ним спала? Отвечай! Спала или нет?! Отвечай. Отвечай!!! — проорал отец в лицо, обдав его мелкими брызгами слюны, и в сердцах замахнулся на девушку.

Лиза вздрогнула всем телом, округлила глаза, но опять повезло — трясущийся кулак замер в нескольких сантиметрах от головы. Лицо отца исказилось гневом, рука заходила ходуном, и, испытывая острую потребность разрушить хоть что-нибудь, он перенаправил ярость на напольную вазу — от удара она отлетела на середину комнаты и с дребезгом разлетелась на осколки. Девушка вжалась в стену и зажмурилась, а отец, тяжело дыша, размял руку, шею, отпил воды из граненого стакана, прошелся по гостиной вперед-назад, намеренно наступая на хрустящие обломки вазы, опять подошел к побледневшей от страха дочери и навис над ней.

— Ты ведь с ним спала. Ведь спала. Не могла не спать. Ты такая же, как твоя мать. Ты с ним спала. Отвечай. Спала? Отвечай! Отвечай!!!

Лиза вскинула голову и все так же молча посмотрела на него. Грудь ее высоко поднималась, руки нервно вцепились в платье за спиной; пыточный разговор длился больше часа, и она находилась на грани. Но держалась, и за последние полчаса не проронила ни слова. Потому что знала, что, если она признается — будет плохо, если начнет все отрицать — все равно будет плохо. А молчание позволяло оттянуть время, подумать, и под крики отца девушка лихорадочно соображала, как же ей теперь быть.

Потому что она не просто «с ним спала». Менструации прекратились три месяца как, живот рос, и его приходилось стягивать корсетом так, что и дышать, и ходить было тяжело. И если бы отец, человек чести и ярый блюститель традиций, догадался, что она не только не девочка, но и беременная вдобавок, то прибил бы ее. Тут же. На месте.

Но пока он этого не знает. Пока его волнует только сам факт вероятной не-девственности единственной нелюбимой дочери. Его багровое лицо тряслось над ней, брызжа слюной, рот искривлялся, изрыгая закладывающий уши ор, и девушка понимала, что скоро, очень скоро достанется уже не вазе, не графину, осколки которого лежали под столом, не стульям, хаотично разбросанным по помещению, а ей. А когда вся правда всплывет — а она всплывет, обязательно — то он убьет ее, убьет, убьет, собственными руками убьет, всенепременно, убьет!..

— Признавайся. Признавайся!!! Что он делал ночью в твоей спальне? Ты с ним спала? Я ведь все равно все узнаю, и скоро, — сузил он глаза. — И лучше бы тебе признаться во всем сейчас. Говори. Говори!!! — схватил он ее за плечи и сильно затряс, так, что в шее девушки что-то хрустнуло. Она схватила его за руки, сбросила с себя, и в отчаянии выкрикнула:

— Хватит!!!

— Ты мне еще указывать смеешь, сучка?! — взревел он страшным голосом и в очередной раз замахнулся на дочь. Она зажмурилась, сжалась, и на сей раз удар пришелся не по столу, не по стене и не по целому стакану — ладонь со свистом рассекла воздух, и со всего маху обрушилась на лицо девушки. Голову отвернуло к стене, Лиза вскрикнула и схватилась за пылающую щеку.

— Говори, — задышал отец в ухо. — Го-во-ри!!!

— Хватит, пожалуйста, хватит! — сползла она по стене, уткнулась в ладони и мелко затряслась. — Хватит!..

— Это только начало. И поверь мне, если окажется, что ты с ним все-таки спала — тебе будет хуже, маленькая ты дрянь, гораздо хуже. Хватит скулить! В глаза мне смотри!!! — отец склонился над ней, и под стук в дверь четко отчеканил: — Смотри. Мне. В глаза!!!

Стук повторился.

— Да!? — злобно выпалил он, поворачиваясь в сторону двери.

— Доктор прибыл, — слащаво пропела заглянувшая в комнату шавка. Невольник, приближенный к отцу, его правая рука. Впрочем, для Лизы все они были на одно лицо, мерзкое, испещренное хищной паутиной — не люди, а тени людей.