— Рон? С ним что станет? — нетерпеливо перебила Лиза. Напряжение внутри нее достигло пика.

— А ты подумай, девочка. Вы его полностью починили, сломаться дважды невозможно. Без лекаря он пропадет. Он попадет в другие руки, где его начнут ломать опять. Лекарь попробует устроить его, попробует, конечно, но без толку. Без вас сломанный себя не мыслит. Разлучи его с тобой, поставь преграду, и даже сад тут не поможет. Ты можешь представить, что с ним станет, если ему только попробуют отдать приказ, заставят переодеться в форму? Повысят голос, достанут плетку? Ты помнишь, что происходит там, за воротами? Это его самый большой страх — остаться без вас и вернуться в ад. Хочешь знать, как он будет из него выбираться?

— Нет, не хочу, — задрожала Лиза.

— Ты, конечно же, попробуешь ему помочь. Но в нынешнем доме ты ничего не сможешь. Ничего. Ты такая же игрушка в чужих руках, как и он, тебе просто не позволят. Тебя тоже ничего хорошего не ждет. Вернуться к родителю? Или попасть в бордель? Побираться, голодая? И до конца дней ненавидеть себя за то, что отказалась, что упустила шанс; за то, что сломанный себя убьет, что я отправлюсь в личный, бесконечный ад, что лекарь погаснет на твоих глазах. Ты не смогла бы отказаться. Ты любишь нас.

Котенок замолчал и, словно издеваясь, как будто ничего такого не сказал, начал умываться. Тер лапкой ухо, вылизывал ее и тер опять; а Лиза смотрела на него и думала: согласилась бы она? Пошла бы на такое? И понимала, что да. Что сделала бы все, что угодно, потому что сердце щемило от одной только мысли, что кто-то может прикоснуться к Рону. Она не могла думать о себе, на Грэгора и на Кота сейчас ей было наплевать, но Рональд, вечная игрушка, маленькое Солнце, чья рука сейчас перебирала ее волосы снаружи; синеглазое чудо, единственное в мире, любимый до одури — его ни в коем случае нельзя ломать! Глаза застлала пелена, Лиза всеми силами держалась, чтобы не закричать.

Воспоминания хлынули, из детства: гадкий младший брат, самодовольный и высокомерный; недоумение, почему для брата — все, а ее дорога — в чужой дом и замуж. И та же горечь, то же чувство острой несправедливости, которые преследовали ее всегда, сейчас разгорелись тысячекратно: ведь призрачный шанс начать все заново, в заведомо лучшем положении, возможность беречь Рона от дикой жизни до конца, устроить ему самый лучший в мире Рай — был перед самым носом, бери, хватай, живи как хочешь, но… нечего хватать. И Лиза чувствовала себя путником в пустыне, и вот она ползет, ползет, от жажды умирает; видит стакан воды перед собой, тянет к нему руку и понимает, что никакого стакана нет. Мираж. Вокруг пески, везде, весь мир — сплошной песок; солнце жарит тело, не выбраться. Можно ползти. Можно лежать. Итог будет один — тело начнет медленно, мучительно высыхать.

— Так нечестно, — всхлипнула она. — Рай ненастоящий. Временный. Мнимый и злой.

— Ну а что я могу с этим поделать? Ваш мир такой, — вздохнул котенок.

— Но это же все по твоей вине. Ты все испортил. Ты сделал плохо всем. Из-за тебя мы пострадаем. И мы, и ты.

— Я сделал плохо всем? — котенок исчез. На его месте появился Ярый. — А что плохого я вам сделал?

— Как это, что? Ты собрал нас здесь. И прочно привязал друг к другу. Ты ждал, когда я в Рональда влюблюсь. Ты направлял меня. Сокращал сроки. А что в итоге? Ничего! Четыре сломанные жизни!

— Ты все еще думать не умеешь, — он холодно посмотрел в глаза. Сверху сгустились тучи. — Как думаешь, что лучше — спиться и умереть в своей же рвоте или жить и продлевать жизнь другим? Если бы не я, лекарь давно бы умер. Что лучше — быть игрушкой, не чувствовать ничего, терпеть побои, унижения, думать, что это все — нормально, или жить счастливой жизнью, чувствовать, любить? Если бы не я, от сломанного осталась бы только тень, без чувств, без мыслей, без эмоций. Такого ты хочешь для него? Быть вроде бы живым, но мертвым? А ты? Ты помнишь? Что было бы с тобой? Так что плохого я вам сделал? Скажи мне. Объясни. Я искренне не понимаю. Что?!

— Ничего, — девушка отвернулась. Горячие слезы жгли лицо.

— Ш-ш-ш, девочка, не плачь. Мне так трудно удерживать тебя.

— Я не могу. Я не могу не плакать. Как ты себе это представляешь?

— Не надо. Девочка. Все. Хватит, — Ярый взял себя в руки, сел позади Лизы и прижал ее к себе. — Я забываю. Что ты совсем юна. И слишком много хочу. Это неправильно. Мне жаль, что так все вышло. Поверь, я очень сожалею. Мне грустно будет без тебя. Вы все во мне видите почти что божество, а я не бог, я обычная живая тварь, которая мечтает сдохнуть, только и всего. Я тороплюсь. Упускаю важные моменты. Гоню события вперед, теряю бдительность. Да, я виноват. Я очень часто ошибаюсь. Возможно, что-то упустил опять. Не знаю. Я ничего уже не знаю. И просчитывать иные варианты не вижу смысла, да и не хочу. Быть можешь, ты найдешь выход и будет все не так плохо, как я тебе сказал.

— Не будет. Наш мир… да ты и сам ведь понимаешь, — вздохнула Лиза и откинула голову назад, на его плечо. — Лекарь берет все на себя. Он стар. Мы все зависим от него. Он наша связь с внешним миром. Я в теле женщины игрушка. Рональд там полное ничто. Ты умираешь, тебя боятся все и никто больше не поможет. Всё плохо. Плохо, очень.

— Увы, но так.

Лиза крепко сомкнула веки. Гнетущее чувство безысходности сковало девушку, ей больше всего на свете хотелось сказать «Я хочу выйти» — в первый раз отсюда, и второй раз — из того мира, который начинался снаружи, чтобы попасть в другое место.

Хорошее.

Которого, увы, не существовало.

Открыть глаза. Подняться. Встать.

Не смотреть на Ярого. Ни в коем случае. Нельзя смотреть.

— Лиза, с тобой все хорошо? — сдавил руку Рональд, поднимаясь следом за ней.

— Все хорошо, — улыбнуться. Не поворачиваться к Котику. Идти к двери. Там яркий свет.

— Точно?

— Рональд, идем. Идем, быстрее.

Лиза быстро выбралась наружу и торопливо пошла вперед. Если бы она хоть мельком посмотрела на Кота, то не смогла бы продолжить делать вид, что с ней все хорошо. Горький ком стоял у горла.

Не разреветься. Не смотреть. Уйти, подальше.

— Он что-то сделал? Лиза, что с тобой?

— Все хорошо. Я же сказала. Не спрашивай, не надо, — стараясь говорить нормально, бесцветно попросила Лиза.

— Нет, Лиза. Нет, не хорошо, — Рональд остановился. Девушка была вынуждена обернуться. Позади виднелся лесной дом.

Там он. Но думать о нем пока нельзя. Надо успокоиться. Собраться. Понять, что жизнь в который раз взяла крутой вираж и никогда не будет прежней; девушка до сих пор не могла этого принять.

— Лиза!

— А? — всмотрелась в синие, обеспокоенные глаза. Чуть-чуть пришла в себя. Услышала шелест листвы и крики птиц. Заметила зеленые деревья. И Рона. Целого.

Которого пока еще никто обратно не ломал.

Который мог быть собой и делать то, что хочет. Без разрешения, не по приказу. Выращивать прекрасные цветы, заботиться о Грэгоре, о ней, чесать рога у Биззи, играть в карты, радоваться, срываться, плакать и не бояться, что его не так поймут или поднимут на смех.

Волосы зачесаны назад, шевелятся от ветра. Он нервничал, наверно, пока она спала, и по привычке пропускал пряди через пальцы. Нереальные глаза со звездочкой вокруг зрачка смотрели на девушку и не моргали. Щека, гладкая, он же вчера побрился, старался, для нее. Брови. Темнее волос на голове, густые, ровные. Красивое, прекрасное, любимое лицо. Покрытое ровным загаром. Небольшой нос, с широкими ноздрями. Рот, с прикушенной нижней губой.

Когда он волновался, то всегда ее кусал. И… Конечно. Как раньше можно было не заметить?!

— Рон… Рональд, что с тобой? — у Лизы расширились глаза. Она сомкнула веки, распахнула, всмотрелась в Рональда опять.

— Нет, Лиза. Что с тобой? — переспросил, тоном выделяя последнее слово.

Девушка протянула к нему руку. Провела пальцем, с нажимом, по щеке. Невероятно, но… метка исчезла. Осталось чистое лицо.