Он любил разговаривать с Лисом. Не с ним, а с ней. Односторонний монолог, Рональд точно так же разговаривал когда-то с цветами. Теперь молчаливые цветы заменяла не менее безмолвная Лиза. С глазами совсем другого цвета, карими. Но как же ему не хватало именно тех самых глаз!

Ей… ему… ребенку исполнилось почти два года. Он очень плохо развивался. Почти не рос. Только-только научился самостоятельно сидеть. Лис узнавал в лицо одного Рона, и радостно тянул к нему худые ручки. Рональд его купал, кормил, укладывал спать, менял пеленки, подрезал волосы и ногти, не спал с ним ночью и везде носил с собой. Передавал Грэгору только в случае острой нужды и вечером, когда доктор приходил с работы. За два года Рон выспался, наверное, три или четыре раза. Ребенок плохо спал. Он плохо ел. Часто кричал. Часто болел. Обычно ночью Рональд дремал в нелепой позе в кресле, с Лисом на руках — только так ребенок успокаивался и ненадолго затихал.

А первые месяцы Рональд почти не помнил. Все было, как в тумане, как в плохом, кошмарном сне. Лисенок балансировал на грани, они с Грэгором по очереди дежурили у стола, днем и ночью спасая ему жизнь. Спирт, запах лекарств и трав, желание все бросить, упасть и просто отключиться — и только понимание того, что там, внутри, она, придавало сил, и он настойчиво боролся дальше. Тело ребенка укрепили. Лис перебрался со стола в кроватку. Дышать стал сам. Есть — тоже. И настало время переезжать туда, где бы о них никто не знал, начать жизнь с чистого листа. А Рональд больше всего на свете не хотел переезжать, сел в гостиной на диване, прижал к себе Лисенка, и словно сам стал маленьким ребенком: расплакался и все твердил, что не поедет никуда. Что это место — Рай, что он не сможет без него, что только здесь было и будет хорошо, что Лиза должна очнуться здесь, а не в чужом и незнакомом доме.

Грэгор сел рядом, обнял его. Сказал, что сильно любит. Что надо уезжать. Что это место стало Раем лишь потому, что они его сделали таким. Что Рай — это не место. Рай — это Рональд, Грэгор, Лиза. Люди.

И новый дом действительно не оказался страшным. На окраине города у моря, аккуратный, небольшой. Рональд как обычно засадил цветами двор. Грэгор по-прежнему лечил. То же солнце светило в окна по утрам. Такой же ветер дул под вечер.

Он часто ходил гулять на побережье. С привязанным ребенком за спиной. Внимательно смотрел на плещущиеся волны, на синеву у горизонта, на рассыпчатый песок и разноцветные камни под водой. А вдруг именно сейчас она смотрит на мир его глазами? И Рон старался чаще ходить туда, где было красиво, разглядывать рассветы и закаты, цветы, бабочек, богатые дома и лица прохожих. И, специально для нее, каждый день в одно и то же время подходил к зеркалу и смотрел на себя. Представлял, что там, напротив, стоит она и тоже смотрит. Говорил, что очень скучает. Невыносимо. Что еле держится, но ждет. Упрашивал вернуться поскорее. Сейчас. Сегодня. Или завтра. И так — неделю за неделей. День за днем.

Лис, наверное, в шестой или в четвертый раз раскричался за ночь. Рональд встрепенулся, мигом раскрыл глаза, встал с кресла, покачал ребенка, успокоил. Не хотелось, чтобы Грэгор проснулся. В новом городе дела у него пошли в гору, и он работал допоздна. Уставал. Хотя виду старался не подавать, и всегда после работы отправлял Рона отдыхать, готовил на всех ужин, читал с ребенком на руках, занимался с ним. Рон в это время отсыпался. А ночью давал выспаться Грэгору.

В окна лился розовый рассвет. Глаза слипались. Зевая, Рональд сел в кресло. Поджал колени, прислонил к ним Лиса. Ребенок что-то залепетал, замахал руками, бессмысленным взглядом посмотрел вокруг. Спать малыш, увы, совсем не собирался.

Вздохнув, Рональд вложил палец в крохотную ладонь — она сжалась рефлекторно и прочно его обхватила. Вложил палец в другую ладонь — ребенок вцепился и в него тоже. Рональд приподнял тощие ручки, опустил их. «Сейчас в рот возьмет», — подумал он, и Лисенок, точно прочитав мысли, подтянул палец ко рту и больно цапнул.

— Ай! — вскрикнул Рон и сердито посмотрел в глаза ребенку. С тех пор, как у него выросли зубы, он стал довольно больно кусаться. А сейчас прокусил палец до крови. — Нельзя так делать! — строго сказал ему в лицо, хотя и понимал, что Лис не поймет смысла сказанных слов, и встряхнул руки, пытаясь сбросить вцепившиеся детские ладони.

Не получилось.

Встряхнул сильнее — опять не вышло.

Перевел озадаченный взгляд на лицо ребенка.

А тот смотрел. На него.

Не бессмысленными пустыми глазами.

Не в никуда.

А конкретно на него.

Пронзительным, серьезным, взрослым взглядом.

Сердце больно кольнуло.

— Нет, — всхлипнул Рональд и сжал детские ладошки. — Этого не может быть!.. — крепко зажмурился.

«Мне показалось, мне показалось, мне просто кажется…» — и осторожно приоткрыл глаза.

Ребенок улыбался. И… ямочки на щеках.

Те самые.