Ранним утром майор Градусов вызвал Алексея в штабную палатку.

— Вы вовремя приехали, старший сержант Дмитриев. Командование училища подписало приказ о назначении вас старшиной дивизиона. Я поздравляю вас.

Майор Градусов протянул приказ.

— Читайте.

— Я не понимаю вас, товарищ майор, — сухо сказал Алексей. — Меня — старшиной дивизиона? Почему?

— Постарайтесь понять.

Грузно расхаживая по палатке, Градусов принялся объяснять обязанности старшины дивизиона, и Алексей уже слушал его с чувством неприязни. Ему неприятен был сейчас командир дивизиона с его резкой манерой говорить, с его нахмуренными бровями, командными интонациями в голосе; особенно неприятно было, что Градусов хотел его назначения на должность старшины дивизиона, это было совершенно непонятно ему: они разговаривали всего один раз и то на экзамене. «За что он снимает Бориса?»

Градусов продолжал:

— Я надеюсь на вас, старший сержант Дмитриев. Уверен, что вы наведете образцовый порядок в дивизионе. Прежний старшина не смог справиться со своими обязанностями как положено: распустил людей, мало этого — сам нарушал устав, не оправдал возложенной ответственности! Так вот, старшина…

— Я только старший сержант, товарищ майор, — подчеркнуто сказал Алексей, пытаясь показать этим, что его совсем не радует новое нежданное повышение. — Я на фронте получил это звание.

Майор Градусов заложил руки за спину, и ответная колючая твердость возникла в его ощупывающих глазах.

— Будете старшиной, вам присвоят звание! Полагаю, что это звание выше звания старшего сержанта. Но коли вы так скромны, прежнее звание может остаться. Так вот! — слегка повысив голос, повторил он. — Вы теперь не только курсант, вы — старшина дивизиона. В ходе внутреннего распорядка, чистоты, чистки матчасти вам подчиняются все курсанты дивизиона и даже старшины батарей. Требуйте дисциплины с людей! Тем более это необходимо сейчас, в период стрельб! Знаю, надеюсь — вы это сможете. Вы отлично сдали экзамены после болезни — стало быть, у вас есть воля. Это, собственно, и все.

Градусов некоторое время с пытливым упорством наблюдал Алексея; затем крупные губы его обозначили улыбку, он заговорил:

— Как провели два дня в училище? А? Один! Свободный! Встретились, верно, с кем-нибудь? Н-да, молодость! Ничего, ничего, иногда не мешает проветриться. Офицер должен нравиться! Так-то! Вышел в город, прошагал по улице — чтобы все девки от восторга из окон падали! Так, Дмитриев? — спросил он уже с незнакомой, добродушной благосклонностью и кашлянул. — Ну, делу — время, потехе — час. Тут вот капитан Мельниченко прислал рапорт по вашему поводу. Что тут он?.. Кажется, вот хвалит вас. Прекрасно привели из мастерских орудие. Все, Дмитриев. Желаю успеха, идите! Принимайте дивизион.

Алексей вышел; его немного трясло нервной, ознобной дрожью.

А в лагере начиналось утро, дорожки были располосованы теплым солнцем, подсыхала роса. По песчаным тропкам прыгали синицы, нехотя отлетали в сторону, спугнутые шагами Алексея. Дневальные подметали линейки, заливали умывальники, среди поляны над походными кухнями вертикально поднимался погожий дымок; гремели черпаками повара. Дивизион находился на реке — было время утренней физзарядки и купанья.

Алексей направился к своей палатке, сел на пенек, достал папиросы. Солнце из-за деревьев начинало чуть припекать, но в груди было холодно, пусто, и он никак не мог унять эту нервную дрожь после разговора с командиром дивизиона.

Дневальный Луц выглянул из палатки, оббил березовый веник о ствол сосны, спросил, сощурясь от солнца:

— Если не секрет, Алеша, зачем вызывали?

— В большое начальство выхожу, Миша, — хмуро ответил Алексей. — Никогда не думал…

— Ставят на полк? — сострил Луц. — Немедленно отказывайся. Скажи — некогда, грудные дети…

— Ставят на дивизион.

— Старшиной? Неужели? — догадался Луц, и брови его поползли вверх. — Так. А как же Борис? Снимают? Ну и ну!..

В это время со стороны реки донеслась песня, и синицы вспорхнули с дорожки. Потом дивизион показался на просеке, неся с собою песню. Борис вел строй, шагая сбоку; волосы у него были мокрые от купанья; возбужденно и придирчиво следя за строем, иногда пятясь спиной или задерживая шаг, он упоенно, перекатывая голос, командовал:

— Громче пес-ню, пер-рвая батарея! Раз-два, два, три! Не-е слышно подголосков! Пе-ечатай шаг!

Да, он был красив сейчас, Борис; его мужественное лицо, покрытое бронзовым загаром, выражало волевую сосредоточенность. Дивизион проходил мимо, но Алексей все не двигался с места. Он знал, что это внезапное смещение со старшин жестоко ударит по самолюбию Бориса, и сидел на пеньке до тех пор, пока мимо не прошел весь дивизион, не остановился возле столовой. Тогда Алексей сказал:

— Миша, позови Бориса.

— Это уже приказание старшины дивизиона? — спросил Луц. — Или еще нет?

— Почти, — ответил Алексей.

Спустя минуту Борис уже быстро шел по дорожке к Алексею, похлопывая сорванным прутиком по голенищу — жест майора Градусова, шел бодрый, оживленный после десятиминутной физзарядки и купания, и, казалось, от его гибкой походки исходила сила уверенного в себе человека.

— Ты знаешь, мои вернулись из эвакуации, — еще издали с обрадованным и каким-то снисходительным видом сообщил он. — И не смогли черкнуть хотя бы десяток строк, а сразу с места в карьер прислали деньги! А здесь они мне так же нужны, как дятлу модный галстук в клеточку.

Они утром не успели поговорить, и Борису не терпелось продолжить разговор; подойдя, он взял Алексея под локоть, повел по линейке.

— Ничего провел время в училище? Валю видел?

— Нет.

— Что так? Ах, мои стариканы! — Борис снова щелкнул прутиком по сапогу. — Скажи — что с ними делать? Мамаша даже двух строчек не прислала. А сразу деньги, как беспомощному мальчику! Чудаки, если им все рассказать о войне, ахали бы целый вечер! — Он усмехнулся. — Вообще ничего стариканы! Ну вот подумай: для чего мне деньги, когда у меня полная планшетка фронтовых? И наверно, оторвали от себя!

Он, видимо, находился еще под впечатлением того, что только что с песней лихо и браво привел в лагерь дивизион, и сейчас точно смотрел на себя со стороны, немного любуясь собой, этой игрой прутиком, которая назойливо мешала Алексею, раздражала его.

— Знаешь, Алешка, теперь мы сделаем вот как: настрочим письмо моим, дадим твой адрес, пусть сходят и все подробно узнают о твоих. Только не медлить. Мамашу я свою знаю, она разовьет бешеную деятельность, все узнает…

— Не надо, — сказал Алексей, — никаких писем не надо. Мать погибла в блокаду. Я получил письмо от сестры.

Борис остановился, проговорил, разделяя слова:

— Не может быть!

— Слушай, Боря, тебя вызывал командир дивизиона. Зайди к нему.

— Ох и надоели мне эти вызовы, если бы ты знал! В чем дело? Не знаешь?

— Знаю, что глупость, — ответил Алексей. — Тебя снимают с дивизиона, меня назначают. А я только мечтал об этом.

— Ах во-он что?! — Борис, бледнея, покривился, потом со всей силы щелкнул прутиком по голенищу и, больше не сказав ни слова, зашагал прочь.

Когда через несколько минут он вышел из штабной палатки с холодным, застылым лицом и когда, уже пересилив себя, с превеселой бесшабашностью протянул руку Алексею, тот вскипел.

— Ты что — хочешь поздравить, что ли? Может, думаешь, что я мечтал об этом назначении, ночи по спал?

— Вот именно, хочу поздравить с повышением, Алеша! Спасибо, ты избавил меня от этой должности. Спасибо. Что ж, с удовольствием сдам тебе старшинство. Рад?

— Места от радости не нахожу!

Вечером второго дня помкомвзвода Грачевский сказал Борису:

— Вы заступаете в наряд дневальным.

Взвод готовился к разводу караулов, все чистили карабины около пирамиды, в палатке были только Гребнин, Брянцев и Витя Зимин. Оба заступали часовыми: Гребнин, назначенный на самый дальний пост, был недоволен этим и, сидя на топчане, огорченно читал устав, Зимин сворачивал на полу скатку.