***

"Так ты не девушка?"

Покраснела, "Уверяю тебя!" — У Черенковой было лёгкое дыхание, как положено бунинской героине, когда она, выбежав из запыхавшегося института, бросалась в Яна свежими снежками, падала в белое одеяло, оставляя сюжетные (ни стыда ни совести) выемки в пьяном снегу перед проходной, походившие на вытянутое во владимирский тракт чередованье тёплых-холодных мест у недавней танцевальной партнёрши, возможной любимой, у которой из глубины точно прощупывался хитроумный суккубий термос, не редкость (как когда-то знал влюблённый в янову бабку мёртвый немец Шибе) у замужних румынок, готовивших брынзу из мужского взятка.

"Человеческую девственность я сохранила, а вот демоническое целомудрие — после валютного трипа в "Ленинрадскую" — утеряла. Ха-ха. Амазонетта — моя интернатская кличка.

***

1 мартобря, 19..

Сны — древесные кольца. От каждого — веточка. Листья — человечья кожа.

Стали мучить реальные кошмары — не мужики, нет, но какие-то медленные мускулистые чудища, лезут в меня своими щупальцами и пр., так что я с диким сердцебиением просыпаюсь, с мурашками и мокрой кожей, по три раза за ночь. Женский мозг — сильнейший афродизиак, а голова как бутон розы — большой половой орган. И это происходит каждую ночь. А днем же проявление мужских достоинств (и само собой, женских, ганнибалкиных), кроме ума, меня совершенно не привлекает, в лучшем случае забавляет, представление же, что кто-то в меня лезет своими отростками вызывает у меня брезгливость. Я постоянно не высыпаюсь, уже полгода! — а мне, кроме института, надо ещё и ездить на тренировки, боевые искусства, занимаюсь ежедневно! Что делать? Я бы и сейчас вышла замуж, не за этого министрёныша, он снова исчез, линялый заяц. А за семинариста какого-нибудь, из Загорска — ему будет позволено это только раз в год ради деторождения! Но не уверена, поможет ли это мне, но уверена, что моментально залечу, что для моей учебы совсем не не ништяк, как говорили у нас в интернате!

Моя фригидность.

Так как меня часто обвиняют в холодности и фригидности, сегодня разбиралась с этим понятием. Это однокоренное слово с рефрижиратором, ха-ха. Означает женщин, которые не могут кончить. Вот уж что ко мне не относится! Как раз это происходит со мной во время моих ночных кошмаров, отчего я просыпаюсь по два-три раза за ночь. Только в снах этих я не представляю никаких таких мужских или женских лысых обезьян! Нечто вроде огненного тумана возникает в районе копчика и постепенно поднимается внутри спины вверх, к затылку, где и разливается, захлестывает меня так, что я иногда даже буквально писаюсь! Может быть это как раз то, что описывал Достоевский, может быть это у меня ночная эпилепсия! Хорошо хоть днем со мной этого не случается, хотя иногда после тренировок такой кайф охватывает! Во всяком случае трусы более-менее мокрые я утром меняю. Хорошо, что никому не известно, тру-лу-лу. Думаю, вряд ли кто-либо из моих ухажеров захотел бы такую жену в себе в кровать. Да, депрессово бы мне пришлось, если бы не мои исключительные внешние данные! Живём!

Предбрачный экзорцизм.

Вчера вечером приходили мой прилипала юродивый Пророченко и сказал, что получил священническое рукоположение у катакомбников, ведущих своё преемство свозь мрак веков от древних эфиопов. Мы сходили с Азеб в эфиопскую церковь. Я решила ему исповедоваться. Потом Пророченко сказал, что делает мне предложение выйти за него замуж. Вот юродивый. Я спросила, как же он хочет жениться, ведь это можно только до принятия сана, а он уже в сане. Пророченко ответил, что получил от синода их епископов разрешение на брак в целях икономии. Он готов на мне жениться, но при одном условии. Я подумала, что, кажется, все встреченные мною до того загорские семинаристы были бы готовы жениться на мне безо всяких условий. Впрочем, это-то и пугало. Условие Пророченко вытекало из того, что он узнал из исповеди — о том что почти еженощно во сне меня охватывает, как он сказал, бес сладости. Это то самое огненное облако, что возникает в районе копчика и поднимается по позвоночнику к верхним чакрам. Пророченко предложил мне экзорцизм, процедуру изгнания этого беса, которую можно провести в их домовом храме. Я попросила подумать, выпила чаю и согласилась. На экзорцизм, а насчет брака еще поглядим. По дороге попрыгала вокруг Пророченко на одной ножке, понятно почему. В церковном сквоте на Пресне, была, естественно, Азеб, она провела меня в ванную, где довольно болезненно, сухой бритвой, отмахнула — так делают роженицам — весь пушок в моем паху, затем поскребла ею в подмышках — у меня там практически ничего не растет, и под конец отрезала прядку с темени. Все это эфиопка сожгла в каминной лопаточке и смешала пепел с пластилином в маленькую куколку — туда войдет бес. Затем я надела длинную белую сорочку, была поставлена перед аналоем, где собственно, и прошла остальная процедура. Она состояла в чтении длинных молитв и заунывном речитативе эфиопки. Под конец Пророченко взял куколку, куда изгнался бес, и бросил её в горевший камин! Это единственная обычная квартира в Москве, где я видела самодельный камин — дыру в стене, ведущую в дымоход из недействующей домовой котельной (дом сталинский, и жил здесь когда-то Робсон, отец Азеб, кажется). Кстати, над камином висит ожерелье из костей — собачьих, сказал Пророченко — оно выполняет функции горгулий, как в Нотр-Дам. Я, кстати, знала, что он, скотина, с одним физиком-лириком, придурком, по пустырям стреляет бродячих псов. А физик- лирик, между прочем, их, наверно, и ест. В завершении моего очищения в ванну была налита вода, освящена, и я была окунута туда один раз. В сорочке, конечно. И Пророченко потом запыхался с ведрами, ездя на лифте выливать эту воду в палисадник перед подъездом — чтоб в канализацию ее не спивать. Так ему и надо.

Вернувшись домой чистенькая, ангельская, укладывалась я спать в радостном состоянии. Даже думала не телиться с Яном, а выйти все-таки замуж за Пророченко сейчас. И что-же? Во сне меня охватила ночная эпилепсия такой силы, какой еще никогда не бывало. Я описалась и проснувшись, разрыдалась.

***

С Яном стали происходить довольно странные вещи. У него, к примеру, открылся пятиминутный дар предвидения. В вагоне метро он мог угадать, кто появится в открытую дверь на следующей станции, особенно если это будет нечто шумное или колоритное, язвенный бомж, цыганка с младенцем и дряблой, закидываемой за плечо грудью. Цыганка трогала его ладонь, брала под локоть, и в нём оживала древняя память — внутренний паук, с паутинкой, прикреплённой с внутренней стороны всех акупунктурных точек. А однажды, на институтской физкультуре в Битце, он отошёл подальше от спортивной площадки и как-то сразу очутился в густых зарослях, соскользнул в овраг, потревожил колючий куст. Рой диких точек завис над оторопелым студентом и тут он заметил, что жужжащий пунктир образует в воздухе женский контур. Он то осыпался на ветру, то вновь восстанавливался, и вдруг, выпустив непропорционально длинную конечность, оглушил Яна двумя ударами по затылку. Ядовитое молоко лесной Лилит вошло в янов мозг, чужая зыбкая кровеносная система подстроилась к его собственной, спотыкающейся, бегущей в панике. Так бывает с теми кого предают какой-то жалящей злобной силе.

Дома, прикладывая примочки к ноющим местам, он подумал, что происходит это потому что уже как-то примеривался, потенциально соединялся в одну плоть с одержимой женщиной.

Черенкова была одержима чужой силой, как и все племя канатоходцев с горящими копчиками, содомизированных железным Лубянщиком.

И тут одним поздним вечером после последней институтской пары у проходной институтской вертушки он увидел за стеклом длинный вязаный колпачок с помпончиком. Эго дожидалась его Эвридика в зимних гольфах и короткой цитрусовой юбке. Было лунно, слякотно и чувствовалось лёгкое присутствие облетевшей розы с вялым камелиевым душком. Как бы ни загромождались тёмные, раздавленные розовые лепестки, москвичи опирались на них повсюду в городе. Лепестки простилали и опустевшее Садовое кольцо, где Э + Я = сели в троллейбус. Троллейбус становился всё более дряблым, будто ехал по перине. Было поздно. Под этой периной прервалась поездная строчка в пояске метро. Окраины, вместе с эвридикиным общежитием, набитым к ночи, канули в несусветность, где изредка мерцали поплавки ядовитого такси. Ян предложил пойти выпить чаю в его комнату в хычовой берлоге. Ночь одела Садовое кольцо на палец и выдавила его и её из одрябшего до разваливаемости троллейбуса в Засадовье, где даже Луна захлёбывалась в собственном соку, постепенно становясь неразличимой среди множества беспросветных огоньков.