Люди мгновенно занимают боевые позиции. Максим сверяет расстояние с прицельной планкой. Указательный палец пытается слиться со всей пятерней.

И тотчас: та-та-та-та… Сразу же вступают и винтовки.

За кустами заметна возня, кто-то вскакивает, но тут же валится на землю. Чаще защелкали винтовочные выстрелы. Что-то плохо отвечают бандиты. Видно — это нечто вроде отвлекающей группы. Главное, как и предполагали, — впереди. Не прозевать бы…

Теперь у Максима как бы три глаза, он водит ими вправо и влево, вверх и вниз. Два глаза мечут ненависть, третий — огонь. В кустах, заметно поредевших, не шевелится ни одна ветка. Максим поворачивает все три глаза к лесу. Так и есть — на опушке появляется группа всадников. Они развертываются лавой, шашки наголо, головы прижаты к конским гривам.

«Далеченько развернулись, молодчики, не всякий конь выдержит такой карьер», — думает Рамазан. Максим успевает сосчитать — кажется, чертова дюжина. С какого края начинать? Слева направо. Огонь!

Тарахтят винтовочные выстрелы, их перекрывает гулкий гогот пулемета. Третий глаз ниже, еще, так! Не пропустить ни одного!

Лава переходит на галоп, вот-вот спешится. Тогда не уйти. Рамазан и бойцы не спеша целятся — главная надежда на Максима.

— Огонь!

Пятеро или шестеро всадников все еще несутся навстречу своей смерти. Они совсем близко. Один из них поднимает голову. Неужели! Глаза Максима заволакивает туманом. Конь, несущийся на него, со всего размаху опрокидывается через голову, придавив всадника, остальные заворачивают к лесу.

— По тачанкам! Эй, Петро, заезжай вперед, я буду прикрывать! — кричит Максим. Петро нахлестывает лошадей. Когда его повозка проскакивает мимо, Максим замечает: раскинув руки, к задку приткнулась Сомова. Догнала пуля?

Максим то и дело оглядывается — нет ли погони. И зорко посматривает на громаду леса справа — опытный вояка обязательно бы выставил еще одну засаду для страховки. Но ее нет. Впрочем, если бы не пулемет, вряд ли удалось бы им отсечь вражью лаву.

Вот уже и опасность позади, а его все трясет. «Эх, черт, и примерещится же, — бормочет он. — А то б ни одного не выпустил».

Ошибся Максим: не Ильяс скакал на него, а Чох.

А Ильяс, тот самый Ильяс, которого он тащил с поля боя, тот самый Ильяс, который потом его самого вырвал из цепких лап смерти, лежал в темной землянке в лесу. Лежал на сырой соломе и, перебирая события последних дней, пытался выделить главное.

Все пошло через пень колоду с той самой минуты, когда он сорвался, набросился на Салеха. Ильяс знал: Салех не может быть на стороне бедняков, он богатей, кулак, свой огромный клин без батраков обработать не может. Раньше, до революции, Салех вообще редко появлялся в ауле. Но вот получилось так, что стал он у них председателем. Ильяс думал: пусть Салех, пусть сам шайтан, лишь бы наконец что-то переменилось.

А что менялось? Ровно ничего. Для чего же Ильяс два года торчал под пулями? Нет, ждать он больше не мог, а терпеть издевательства — тем более. Играть в прятки с Салехом — занятие не для него. Положено — давай, а нет — скажи прямо.

Однако же Салех прямо и сказал: не положено, Советская власть для всех. Вот этого Ильяс никак понять не может — власть для всех. Для бедных и богатых, для тех, кто воевал за нее, и для тех, кто подался к белым?

Конечно, так мог заявить только чужак. Впрочем, всем и без того известно, что Салех — противник Советской власти, горой за своих: ворон ворону глаз не выклюет. И все же пускать в ход палку не следовало, только дело испортил, даже Зачерий в Краснодаре не сумел помочь ему. И он решил возвратиться домой, будь что будет. А по пути в аул люди Алхаса случайно перехватили его и привезли в банду. Со связанными руками, с распухшей ногой притащили к атаману.

Ильяс снова и снова восстанавливает в памяти этот момент — именно здесь цепь его рассуждений обрывается, словно зацепившись за колючую проволоку. Как же все произошло? Когда они въехали в лес, к ним снова подскакал Шумаф, развязал его, помог спуститься с телеги и подал костыли. Из домика лесника вышел Алхас, подошел к нему.

— Есть аллах на небе! — воскликнул Алхас. — Знай, брат, я только и мечтал отплатить добром за добро, ведь таким людям, как я, это редко удается. Сейчас тороплюсь, отдохни, вернусь — навещу тебя.

— Алхас! — выкрикнул Ильяс. — Если ты действительно помнишь добро, которое сделал тебе мой отец, прикажи немедленно отпустить меня, я должен быть в своем ауле.

— Отпустить под пулю? — побагровел атаман. — Скажи спасибо своим друзьям, вовремя предупредили, удалось перехватить тебя, а то бы сегодня же поставили к стенке. Эй, Шумаф, отведи Ильяса в землянку, пусть его кормят и поят, пускай фельдшер посмотрит. Скоро, дорогой, увидимся.

Он сел на коня. Среди небольшой группы бандитов, сопровождавших атамана, Ильяс заметил и Аюба. Кавалькада во главе с Алхасом умчалась, а его привели в это логово.

Вот и все, что произошло в тот момент. Что же не дает покоя Ильясу? Что он такое узнал особо важное? Вот оно: «Скажи спасибо своим друзьям, вовремя предупредили…» Предупредили! Ильясу становится душно, кровь приливает к голове, тело покрывается потом: как просто объяснилась «случайность».

Теперь Ильяс и боли в ноге не чувствует — злость на самого себя обрушивается на него, как молот, лишает последних сил. Злость и стыд. Он лежит опустошенный, опротивевший самому себе. В ушах звучит и тогда показавшийся ему диким вопрос Сулеймана: «А не откажешься от этих слов? Иной теперь за одного русского десять адыгов продаст».

Как же легко обвели его вокруг пальца! Конечно, Зачерий — враг, а Сулейман с ним заодно. Но как рассуждали! Председателя Салеха избил? Он отправился в город жаловаться? Воспользовавшись этим, ты удрал из аула? Спасать тебя надо? Кто же это сделает, если не мы, единоверцы! Спасибо Алхасу, раскрыл ему глаза.

Но теперь наплывает новая догадка, еще более мучительная. Уж раз эта шайка все так здорово выкрутила, то заботилась она вовсе не о том, чтобы у Алхаса появился еще один человек. Не для того каша заваривалась: им хотелось, чтобы адыгейская беднота увидела, что даже буденновцам не по пути с Советской властью. Сейчас по аулу наверняка катится невероятная новость: Ильяс в банде! Выходит, хочешь ты того или нет, а имя твое бьет по Максиму, Умару, по каждому, кто стоит за новые порядки, сечет не хуже пулеметной очереди. Сечет на радость салехам.

А Дарихан? Что думает она о муже? Два года мыкалась с пятью крошками, но тогда цель была ясна: покончить с теми, кто препятствует осуществлению Декрета о земле, отстаивает старые порядки. Тогда ее мучения смягчались надеждами на лучшее будущее. А теперь, когда его занесло в банду, когда он оказался среди людей, с которыми еще вчера сражался, что теперь скажет Дарихан?

А может, его догадки ошибочны? Нет, уж слишком все ясно: попался на удочку врагов.

Надо что-то срочно предпринимать, любой ценой сделать так, чтобы в ауле узнали, как он сплоховал, а там будь что будет. Надо выбраться из лагеря, проникнуть в аул и честно рассказать, что с ним случилось. Пускай понесет заслуженное наказание, зато вовремя будут схвачены такие предатели, как Зачерий и Сулейман. Пока день, следует осмотреться, наметить путь бегства.

Ильяс пытается приподняться, но боль в ноге приковывает его к соломенной подстилке. Непроизвольно из глаз катятся слезы: страшнее всего — умереть вот здесь, не оправдавшись перед товарищами, перед Дарихан и Максимом. Ну уж нет, предателем он не умрет.

Новая попытка подняться — и снова Ильяс на подстилке. Придется отложить осуществление замысла до тех пор, пока не окрепнет нога.

Наступает ночь, но сон не идет. Приходит утро. Двери землянки распахиваются, проем заполняет огромная фигура Алхаса.

— Жив еще? — коротко осведомляется атаман. Не дождавшись ответа, весело добавляет: — Живи, брат! Зачем помирать? Выздоравливай.