Раздумья Рамазана Адиль-Гирей истолковывает в свою пользу: он полагает, что зять колеблется. Князь делает шаг вперед.

— Я тебе, Рамазан, всегда доверял, — вкрадчиво замечает он. — И сейчас вышел без оружия — на, бери, веди в ЧК! Но ведь нам делить нечего, все мы — адыги. Кто знает, как повернется жизнь? Быть может, мы еще рядом послужим своему народу. Дай мне возможность уйти, и даю слово, что явлюсь утром с повинной.

— Папа, зачем тянуть? — вырывается у Мерем. — Лучше всего сделать это сейчас. Большевики отпускают всех, кто явился добровольно, ты еще сегодня успеешь вернуться домой.

Адиль-Гирей бросает на дочь взгляд, исполненный ненависти.

— Молчи, дура! Я лучше знаю, когда мне что делать…

— Он прав, Мерем, — облегченно произносит Рамазан. Позиция жены облегчила его задачу. — Ему виднее…

— Я могу считать себя свободным? — оживился князь.

— Вы меня не так поняли, — уточнил Рамазан. — Вы лучше знаете, что вам делать, а я лучше знаю, что мне делать. Сейчас отправимся в ЧК. Действительно, зачем откладывать на завтра?

Адиль-Гирей криво усмехнулся и двинулся было к двери.

— Стой! — выдохнул Рамазан. — Стой! Стрелять буду!

Этот крик прозвучал в уютной комнатке настолько нелепо, что Мерем показалось, будто Рамазан шутит.

— Брось ты! — пророкотал Адиль-Гирей. — Я твой тесть!

— Руки вверх! — снова выкрикнул Рамазан. — Быстрее…

Глядя на направленный на него наган, Адиль-Гирей начал медленно поднимать руки. Они повисли рядом с его папахой.

— Рамазан! — Мерем бросилась к мужу. — Не губи наше счастье.

— Эх, Мерем… — Рамазан бросил укоризненный взгляд на жену. Вдруг рука Адиль-Гирея дотронулась до папахи, что-то блеснуло.

— Стой! — успел крикнуть Рамазан. — Стой! Получай же…

От выстрела качнулась лампочка. Адиль-Гирей выронил револьвер и, ухватившись за косяк двери, стал медленно оседать на пол. К нему одновременно подбежали Рамазан и Мерем. Рамазан поднял браунинг Адиль-Гирея и спрятал его в карман.

— Рана не опасная, — сказал он, взглянув на тестя.

В комнату вбежала княгиня — красивая женщина с матовым полным лицом, с большими перепуганными глазами. Мгновенно оценив обстановку, потянула мужа в свою комнату.

— Не нужно, — отстранил ее Рамазан. — Адиль-Гирей арестован.

Эти слова вывели из оцепенения Мерем. С ненавистью взглянув на Рамазана, она выбежала вон.

Рамазан расстегнул гимнастерку Адиль-Гирея — из небольшой раны на правом плече обильно шла кровь.

— Принесите белую тряпку, — приказал он теще. — Или бинт…

Хлопнула входная дверь: явился первый гость.

— А ну-ка, пусти меня, — раздался голос Исхака. — Я ведь когда-то в фельдшерской школе учился. — Разорвав принесенную княгиней простыню, сделал перевязку.

В это время на пороге появились Максим и Геннадий.

— Знакомьтесь, — проговорил Рамазан, стараясь казаться спокойным. — Адиль-Гирей, собственной персоной.

— Дойдет или пойти за экипажем? — осведомился Геннадий.

— Дойду, — послышался голос Адиль-Гирея.

— Вот что, — засуетился Рамазан. — Шашлыку-то зачем пропадать… Я сейчас узнаю…

Товарищи не. успели и рта. раскрыть, как он исчез за дверью. В передней Мерем не было. Наугад толкнул одну из дверей и очутился в комнате княгини. Мерем стояла у стены, словно ожидая его.

— Мерем, пойми, я иначе не мог, — тихо проговорил он. — Не мог, понимаешь… Твой отец — один из главарей белого подполья, иностранный агент…

— Уйди! — крикнула Мерем. — Уйди! Я тебя ненавижу!

Рамазан вышел, огляделся, словно вспоминая, что ему здесь нужно, но, ничего не вспомнив, вернулся в свою комнату.

Княгиня попыталась было помочь мужу подняться, но Адиль-Гирей раздраженно крикнул:

— Не до тебя!..

— Что делать с твоим?.. — начала она, но закончить вопрос ей не удалось — князь уставился на нее таким свирепым взглядом, что она тут же умолкла.

— Пойду за понятыми, — нарушил молчание Геннадий. — Перед арестом полагается произвести обыск.

— И я пошел, — произнес Рамазан, направляясь к выходу. Голос его прозвучал вяло, равнодушно, и товарищи поняли: этот роковой выстрел вызвал крупную перемену в его личной жизни.

Решение уйти в подполье возникло у Зачерия внезапно. В тот момент, когда снимал трубку, чтобы доложить начальству, что Максим попал в ловушку, он еще надеялся, что выйдет сухим из воды: все видели, как Максим на чужом скакуне понесся за кем-то в погоню. С этой стороны операция разыграна мастерски, как, впрочем, и другие разработанные им.

Но он понимал, что находится под подозрением и что в какой-то момент его схватят даже при отсутствии прямых улик — слишком уж много накопилось вокруг него подозрительных неудач, просчетов, необъяснимых совпадений и провалов. Насторожила и странная, неестественная реакция на его сообщение. Начальник любил Максима, советовался с ним, доверял самые сложные поручения, и Зачерий не удивился бы, услыхав в ответ ругательства, угрозы, предложение немедленно явиться для доклада. Он и. явился бы с повинной — судите, мол, как хотите, а только виноват Максим. Спокойный ответ позволял предположить, что Зачерия не хотят, а может, и боятся спугнуть. Пиши докладную… «Пиши, мол, а я пока позвоню в ЧК».

Он вышел во двор, сел на коня, поскакал. Куда — сам не знал. О переходе на нелегальное положение думал часто, тщательно готовился к нему, но в душе был уверен, что удержится на поверхности до победы контрреволюции. В победу верил.

Можно было, конечно, ускакать в лес, примкнуть к какой-либо банде, влиться в штаб Улагая. Но все это его не устраивало. Опуститься до положения рядового бандита — с этим тщеславие Зачерия, метившего на самые высокие посты в «свободной Адыгее», смириться не могло. Имелось и еще одно обстоятельство, влиявшее на ход его рассуждений — обстоятельство, не известное ни красным, ни белым, ни ЧК, ни Улагаю: у закоренелого холостяка, у женоненавистника Зачерия была семья.

Некая русская графиня, бежавшая из Петрограда, обратилась в деникинскую контрразведку с просьбой помочь ей найти мужа — белого офицера. С ней была дочь, шестнадцатилетняя Антуанетта, — насмерть перепуганное существо с полными слез голубыми глазами. Контрразведчики лишь сообщили, что муж графини, по-видимому, погиб, фондами для помощи беженцам они не располагали. Зачерий столкнулся с ними в коридоре. Важный агент, скрывавший под личиной адвоката свою связь с контрразведкой, был, как всегда, наряден, весел, добродушен. Он являл собой такой резкий внешний контраст с заматерелыми в жестокости «аппаратчиками», что Антуанетта, сама не ведая, что творит, вдруг бросилась перед ним на колени с возгласом: «О, господин начальник, спасите нас». Зачерий помог девушке подняться, сказал, что готов выручить их, хотя и не имеет никакого отношения к этому учреждению: искренность и красота Антуанетты поразили его.

— Я тут сам в роли просителя за попавших в беду земляков, — на всякий случай пояснил он.

Зачерий действительно выполнял подобные поручения земляков, кое-кого контрразведка по его просьбе выпускала на свободу. Появление в квартире Антуанетты и ее матери заставило Зачерия нарушить свои давно установившиеся холостяцкие привычки. Он выдал графине крупную сумму «на булавки». Позже дарил Антуанетте много дорогих безделушек.

Вскоре мать Антуанетты познакомилась с видным коммерсантом и покинула Екатеринодар, оставив дочь на попечение Зачерия. Как пошло бы дальше — сказать трудно, если бы Антуанетта не забеременела. Жизнерадостный от природы, полный энергии Зачерий ходил гоголем, вынашивал план: после родов — во Францию. Но стремительное отступление деникинцев началось как раз в те дни, когда Антуанетта собралась рожать. Появление Магомета приветствовали ожесточенной пальбой и белые, и красные: в городе шли уличные бои. Свое первое утро новорожденный встретил в тишине, которая обычно наступает после кровопролитной схватки. Антуанетта с кухаркой Анютой покинули барскую квартиру и перебрались на окраину, в хибарку, принадлежавшую Анюте. Соседям она сказала, что Антуанетта, переименованная в Аннушку, — ее племянница.